Развитие жанра басни в мировой литературе

2. Характеристика наиболее известных авторов басен и их творчества

В греческой  литературе уже Гезиоду (ок. 800 л. до P. X.) и Стезахору (VI в. до P. X.) приписывается  авторство нескольких басен, но самым знаменитым баснописцем слывет Эзоп, по происхождению фригиец; его басни (все изложены прозой) отличаются необыкновенной отчетливостью, ясностью, простотой, спокойствием и остроумием, поэтому неудивительно, что они уже очень рано широко распространились по всему тогдашнему цивилизованному миру, переделывались в продолжение многих веков вплоть до наших времен и теперь в переделках и переводах составляют достояние каждой, хотя бы еще очень мало развитой литературы. Из греческой литературы прежде всего перешли басни в сирийскую, затем в арабскую (Локман), армянскую, еврейскую, индусскую (Бидпай, или Пильпай, и многие другие). Басни эти на греческой почве долгое время переходили из уст в уста, пока не были собраны в первый раз Димитрием Фалерийским ок. 300 г. до P. X. Затем в I или II в. после P. X. Бабрий переделывал эти прозаические басни в холиямбические стихи; в IX в. магистр Игнатий стремился вылить басни Эзопа в коротенькие (из четырех строчек) стихи. С течением времени, особенно на византийской почве, басня принимает все более и более дидактический характер, который почти совершенно убивает наконец описательную сторону; такими представляются басни Эзопа в сборнике XIV в., написанном монахом Максимом Плану дом. [19]

Попробуем сделать  обзор идейного репертуара басен Эзопа по тем моралям, которые выводили из них составители эзоповского сборника.

В мире царит зло, — говорит  первая группа моралей (около 30 басен). В центре ее внимания — «дурной  человек». Он творит зло и будет  творить зло, несмотря ни на что (басни типа «Волк и ягненок», «Волк и журавль»). Исправить его невозможно: он может изменить свой вид, но не нрав (морали типа «сколько волка ни корми, он все в лес глядит»). Его можно только бояться и сторониться (морали типа «бойся данайцев, даже дары приносящих»). Дурному человеку никогда не стать хорошим, а хороший сплошь и рядом становится дурным (басни типа «Мальчик-вор и его мать»).

Судьба изменчива, — говорит  другая группа моралей (около 20 басен), — и меняется она обычно только к худшему. От судьбы все равно не уйдешь (басни типа «Мальчик и ворон»). Поэтому человек должен уметь применяться к обстоятельствам и все время помнить, что в любой момент они могут измениться (басни о цикаде и муравье или о летучей мыши, которая выдает себя то за птицу, то за зверя). Удачи не стоят радости, а неудачи — печали: все преходяще, и ничто не зависит от человека (морали типа «И радости и горя в жизни поровну»).

Видимость обманчива, — говорит  третья группа моралей (около 35 басен). За хорошими словами часто кроются дурные дела (мужик обещал не выдавать лису охотникам словом, но выдал жестом), за величавым видом — ничтожная душа (лиса, увидев трагическую маску, сказала: «Что за лицо, а мозгу нет!»). Люди хвастаются, что могут делать чудеса, а не способны на самые простые вещи (звездочет, засмотревшись на звезды, падает в яму); те, на кого надеешься, могут погубить, а те, кем пренебрегаешь, — спасти (басни типа «Лев и мышь» или «Олень у ручья», любующийся своими рогами и гнушающийся ногами). Поэтому надо уметь узнавать дурных и под личиной (так лиса не пошла ко льву, видя, что все следы ведут в его логово, но не обратно), лицемеров сторониться , а для себя желать благ не показных, а внутренних (лиса говорит барсу: «у тебя шкура испещренная, а у меня голова изощренная!»).

Страсти пагубны, потому что  они ослепляют человека и мешают ему различать вокруг себя за видимостью сущность, — такова четвертая группа

моралей (более 35 басен). Самая пагубная из страстей — алчность (басни типа «Собака с куском мяса», завидующая своему отражению в реке): она делает человека неразумным и опрометчивым (морали типа «человек ищет то, чего не имеет, а потом не знает, как избавиться от того, что нашел»), она заставляет его бросать надежное и устремляться за ненадежным (морали типа «не отдавай синицу в руках за журавля в небе»). За алчностью следует тщеславие, толкающее человека к нелепому бахвальству и лицемерию (басни типа «Лев и осел на охоте» или «Лиса и виноград»); затем — страх, заставляющий человека бросаться из огня в полымя; затем — сластолюбие, зависть, доверчивость и другие страсти.

Освободившись от страстей, человек поймет, наконец, что самое лучшее в жизни —  довольствоваться тем, что есть, и  не посягать на большее; это — пятая  группа моралей (около 25 басен). Не надо искать того, что не дано от природы ; нелепо соперничать с теми, кто лучше или сильней тебя (ворону с ястребом, дубу с тростником, Аполлону с Зевсом); каждому человеку дано свое дело, и каждому делу — свое время (басни типа «Рыбак»). [3]

Федр — римский баснописец первой половины I в. н. э. Р. в Македонии. Бывший раб, потом отпущенный на волю, Федр в молодых годах прибыл в Рим; выучился латинскому языку и, желая излить свою ненависть к представителям господствующего класса, выбрал для замаскированной сатиры басню, в которую, по его словам, «переносили свои чувства рабы, не осмеливаясь сказать, что хотели». От Федра до нас сохранилось пять книг, заключающих 120 басен. Федр или излагает латинским ямбическим шестистопником (сенарием) басни, приписываемые Эзопу, или тем же стихом пишет басни в духе Эзопа, иногда переходящие в занимательные рассказы и анекдоты. Но оппозиция бывшего раба находит себе выражение лишь в первых двух книгах басен: здесь явные намеки на императора Тиберия и на его политику, сатира на могущественного временщика этой эпохи и др. Подвергнувшись гонениям за свои политические выступления, Федр в следующих книгах смиряется и начинает заискивать перед богатыми и влиятельными вольноотпущенниками. Федр - по времени первый баснописец в римской литературе; он считал себя поэтом, который усовершенствовал басни Эзопа. Однако Федр чересчур прозаичен; образы его бедны; краткость его пересказа, которую он считал преимуществом, часто делает его изложение неясным. В литературных кругах императорского Рима басни Федра не пользовались известностью. Представители господствующих классов с презрением относились к самому жанру басни, полагая, что басни увлекают особенно людей деревенских и необразованных. В средние века басни Федра были утеряны; знали тогда лишь прозаическую переделку под именем некоего Ромулуса. Лишь в конце XVI в. было опубликовано наследство Федра и доказана его подлинность.[1]

Большое влияние на мировую  литературу оказали также восточные  басни, прежде всего созданный в 3–4 вв. н.э. в Индии сборник на санскрите Панчатантра - знаменитый сборник басен и притч, возникший в Индии около III в. н. э. и через посредничество персов и арабов ставший достоянием мировой литературы.

Как почти все эпические  произведения древней Индии,  Панчатантра построена по принципу обрамления в форме пяти прозаических повестей («Разъединение друзей», «Приобретение друзей», «Война ворон и сов», «Утрата приобретенного» и «Безрассудные поступки»; героями первой повести являются шакалы-министры Каратака и Даманака, по имени которых и назван был сборник в арабском переводе); повести эти в свою очередь объединены вводной повестью о мудреце Вишнушярмане, написавшем Панчатантру в поучение царским сыновьям, и являются рамкой для множества вставных притч, басен и стихотворных изречений дидактического содержания. Главные расхождения многочисленных версий Панчатантры и определяются отбором вставных притч и дидактических строф.

Помимо самостоятельных  версий Панчатантра как целиком, так и в отрывках включается в целый ряд других эпических произведений древней Индии: в большие стихотворные собрания сказок Сомадевы и Кшемендры, в прозаические обрамленные сборники «Хитопадеша», «Семьдесят рассказов попугая» и др. Необычайная способность Панчатантры к миграциям не может быть объяснена, как это пытались делать, особой занимательностью фабулы; не может она быть сведена и к простой случайности. Для того чтобы понять необычайное распространение этой книги, необходимо проанализировать ее, выявить, чьим орудием и выражением она является.

Содержание Панчатантры — обсуждение в повествовательной форме затруднительных казусов, представляющихся правителю; ее цель — обучение юношей знатных родов дипломатии и хорошему санскриту. Таким образом Панчатантра — это своего рода учебная книга, произведение дидактическое. Но дидактика Панчатантры имеет весьма мало общего с моралью. Возникшая в среде горожан-сектантов, одинаково оппозиционных и брахманизму и буддизму (черты буддизма и вишнуизма в отдельных версиях являются позднейшими наслоениями), выражающая интересы этой среды и предъявляемые ею требования к государственной власти, Панчатантра представляет собой восточную апологию макьявеллизма. Ее цель — показать, что законы нравственности не абсолютны, что они отступают на задний план перед идеей благосостояния государства.

Иррелигиозная, осыпающая  насмешками паразитическое духовенство, иронически характеризующая взаимоотношения  высших и низших классов, реалистическая в своем художественном методе, притча Панчатантры вместе с тем проникнута здоровым оптимизмом; она знает, что человеческими поступками руководит жажда наживы, власти и наслаждения, но она не отворачивается от жизни, не оплакивает ее как великое зло — она весело и зло трунит над пестрой комедией человечества, срывая маски с лицемерных актеров. Ее герой в подавляющем большинстве случаев — «именитый купец», сумевший достичь богатства и независимости, и все симпатии Панчатантры на стороне этого героя, побеждающего ловкой хитростью своих могучих врагов.

Ясно, что это мировоззрение, этот художественный метод легко находили себе отзвук всюду, где уже существовали предпосылки для обособления городского сословия, где представители торгового капитала начинали чувствовать себя стесненными в условиях феодального строя. Недаром большая часть сюжетов Панчатантры была так легко усвоена городским сословием средневекового Запада и использована им в фабльо для осмеяния монахов, попов и рыцарей.[15]

С 16 в. басни сочинялись и  публиковались на всех западноевропейских языках. Во Франции вышли в свет сборники Жиля Коррозе (1542). Гийома Одана (1547) и др. В Германии – Ганса Сакса, Эразма Альберта и Бурхарта Вальдиса. В Италии на латинском языке писал басни Габриэле Фаэрно, Дж.М.Вердицотти – на итальянском (1570).

Безусловно, самым знаменитым из западноевропейских баснописцев является Жан де Лафонтен (1621–1695). Этот французский поэт большую часть своей жизни провел в Париже, пользуясь благами, представлявшимися ему знатными вельможами. Одно время Лафонтен был близким другом реформаторов французской литературы – драматургов Мольера и Расина и поэта и теоретика Буало, что, несомненно, повлияло на его литературные взгляды. [2]

В области баснописания Лафонтен имел во Франции предшественников: Марию Французскую, «Роман о Лисе», Маро, Ренье. Но Лафонтен им почти ничем не обязан. Он черпал вдохновение в первоисточниках: у Эзопа, Федра, Пильпаи. Но у тех басня имела узко дидактическую, практическую цель, являясь иллюстрацией к поучению. У Лафонтена центр тяжести постепенно перемещается на рассказ. Если в первых двух книгах он стоит еще во многом на традиционных позициях дидактической басни, то в дальнейшем он хочет не поучать, а развлекать своего читателя. Отсюда и ослабление общественного смысла басни, которая уже предназначалась для увеселения паразитического класса. Параллельно ослаблению дидактической установки усиливается сюжетная сторона басни; художественное развитие повествования приобретает основное значение, а мораль становится как бы рудиментарным привеском. Задача Лафонтена — по-новому, свежо и оригинально, рассказать старую басню. В традиционные сюжетные рамки он вводит много нового, неканонического, реально-бытового материала. Его басни развертывают обширную картину современной французской жизни, комедию, персонажи которой, четко очерченные именно как социальные типы, взяты из всех классов и сословий французского общества XVII в. Басня Лафонтена построена, как маленькая драма, — с экспозицией, интригой и развязкой, с мастерским диалогом, с чисто драматической обрисовкой персонажей посредством их поступков и языка. Это относится не только к людям, но и к животным, которых Лафонтен рисует с поразительной жизненностью, заставляя судить об их характере по их поступкам и приписывая им человеческие свойства, не упраздняющие однако их животной натуры.

Особенности стиля Лафонтена  тесно связаны с его мировоззрением. В основе его стиля лежат ясность, трезвость и точность наблюдения реальной действительности и в то же время — острое ощущение противоречий этой действительности, ее отклонений от принципов хорошего вкуса и здравого смысла, порождающее юмористическую, насмешливую трактовку событий. Эти реалистические черты в творчестве Лафонтена, равно как и его жизнерадостность, здоровый оптимизм, характеризуют его как представителя молодого, восходящего класса. Но в то же время почти полное отсутствие агрессивных тенденций, обличительных настроений и сатиры знаменуют удовлетворенность существующим порядком вещей, уверенность в его справедливости и разумности — настроения, характерные для крупной чиновной и денежной буржуазии, поддерживавшей монархию Людовика XIV. Как ни близок был Лафонтен к аристократическим кругам, его мировоззрение проникнуто сплошь буржуазными чертами; таковы его вольнодумство, эпикуреизм, сенсуализм, эгоистическая утилитарная мораль, подчас граничащая с цинизмом, прославляющая, подобно буржуазной новелле, успех и удачу независимо от средств, которыми они достигаются; она учит трезвому взгляду на жизнь, уменью пользоваться обстоятельствами, угождению всем людям, так как могут пригодиться даже самые маленькие из них. Лафонтен лишен всякой сентиментальности; его герои — те, кто умеет быть кузнецом собственного счастья. Подобная мораль буржуа эпохи первоначального накопления замаскирована изящной формой, непринужденной болтовней с аристократическим потребителем, искусственным простодушием т. е. фикцией рассказчика, верящего небылицам, о которых он рассказывает. Так, буржуазное содержание облекается в светскую форму, подчиняется концепции искусства как изящной забавы, приятного времяпрепровождения. Сюда присоединяется могучий художественный инстинкт Лафонтена, его уменье схватить и передать словами, звуками и ритмами все ощущения реального мира, рамки которого широко раздвигаются, включая помимо мира людей также мир вещей, растений, животных, природу в целом, которой не знали другие классики XVII в. Соответственно тому расширяются и выразительные средства поэзии Лафонтена; его лексика обогащается из языкового запаса старинных авторов (особенно Рабле), провинциальных наречий и живой народной речи; его слог гибок, сочен и меток; его метрика и просодия поражают богатством и разнообразием ритмов, пристрастием к свободному стиху, предвещающим просодию романтиков и даже символистов с той лишь разницей, что чисто музыкальная и живописная сторона стиха у Лафонтена рационализирована, подчинена смысловой, рассудочной стихии. В этом опять-таки сказывается его классовая психика, проникнутая чисто буржуазным рационализмом. [13]