Тема патриотизма в публицистике Толстого

Люди нашего времени, - говорит писатель, - более не верят в патриотизм, а «все больше и больше верят в солидарность и братство народов». Братство народов «составляет тот общий идеал, который все более и более становится понятным и желательным человечеству». Переход к новому общественному мнению неизбежен.

Все интеллигентные, образованные люди и даже христолюбивые находятся в странном положении: завтра поссорятся правители разных стран, кто-то из них обидится на другого, и «мы, как кровожадные звери, бросимся выпускать кишки друг другу. Таково мнимое общественное мнение нашего времени». Такую тяжелую для воображения картину нарисовал Толстой, и далее саркастически сокрушается над тем, какой пустяк, какая нелепица может стать причиной всемирного кровопролития: «Если мы, тысячелетние христиане, еще не перерезали горло друг другу, то это потому, что Александр III не позволяет нам сделать это. Ведь это ужасно!». Вдруг Николай Александрович женится на Амалии, а не на Алисе – и война.

В главе XVII автор предлагает выход из этого положения. По Толстому, не нужны никакие подвиги, а нужно только изменить общественное мнение. И здесь не нужны подвиги. «Нужно только не поддаваться ложному, уже умершему, искусственно возбуждаемому правительствами общественному мнению прошедшего», «… нужно только не лгать, … и тотчас же совершится такой переворот во всем строе нашей жизни, которого не достигнут революционеры столетиями, если бы вся власть находилась в их руках». «Только бы верили люди, что сила не в силе, а в правде».

Толстой учит, что судьба патриотизма зависит от нашего участия  или неучастия в патриотических мероприятиях: хвалить или порицать патриотов (или хотя бы хранить молчание), в первую очередь, конечно, императоров; восхвалять свое государство, свой народ, свою веру или хаять чужие общественно-политические институты, образ жизни, религию и прочее. Именно в воздержании от патриотических поступков видит Толстой способ формирования общественного мнения.

«Правительства знают  это и трепещут перед этой силой  и всеми зависящими от них средствами стараются противодействовать ей и завладеть ею».

Сила, по Толстому, не в силе, «а в мысли и ясном выражении ее». Этого-то и боятся правители «больше, чем армий, устраивают цензуры, подкупают газеты, захватывают управления религиями, школами». Но правда скрывается не в газетах и книгах, она коренится в сознании людей. В душе людей – самая могущественная и неуловимая, свободная сила». И человек высказывает то, что накопилось в его душе, брату, жене, другу – людям. И «никакие миллиарды рублей, миллионы войск и никакие учреждения, ни войны, ни революции не произведут того, что может произвести простое выражение свободным человеком того, что он считает справедливым независимым от того, что существует и что ему внушается». И этот человек через правду, им высказываемую, обретает единомышленников, он уже не одинок, а его мнение становиться мнением большинства. И далее – изменяются поступки людей. Но, - огорчается автор, - часто люди сомневаются в своих силах и отдаются на волю ложного мнения, поскольку с ним не требуется усилий борьбы, отступает от истины, кривит душой. «Вроде того, как если бы человек, которому дан в руки необыкновенной остроты клинок, все перерезающий, стал бы лезвием этого клинка забивать гвозди». Мы, - говорит Толстой, отказываемся от сознания истины и выражения ее, а потом плачемся на несправедливый порядок жизни. И у каждого из нас – свои причины отказываться от правды. У одного – семья, у другого – карьера, у третьего – трусость перед репрессиями и т.д. У священника, который сознает, что надо бы говорить правду, свои резоны, у писателя, который делает то же самое, - свои. «Только истина и высказывание ее может установить то новое общественное мнение, которое изменит отсталый и вредный порядок жизни, а между тем мы не только не высказываем той истины, которую знаем, а часто даже прямо высказываем то, что сами считаем неправдой». По словам Толстого, нужно одно: «Только бы смело, ясно высказывали люди уже открывшуюся истину о братстве всех народов и преступности исключительной приверженности к своим народам, и соскочило бы, как иссохшая шкура, то мертвое, ложное общественное мнение, на котором держится вся власть правительств и все зло, производимое ими…»

Заключительную, XVIII главу можно было озаглавить так – «Только бы…». Она выражает мечту Толстого о силе народного разума и его доброй воли, о решимости идти до конца в борьбе со злом – с войной. Великий гуманист (мы избежали определения «русский» сознательно ради памяти Льва Николаевича) считал так: «Стоит людям поверить в то, что правда не есть то, что говорят вокруг них люди, а то, что говорит человеку его совесть, то есть Бог, и мгновенно исчезнет ложное, искусственно поддерживаемое общественное мнение и установится истинное. Только бы люди говорили то, что они думают, и не говорили того, чего они не думают, и тотчас же отпали бы все суеверия, вытекающие из патриотизма, и все злые чувства и насилия, основанные на нем». И все сомневающиеся, все боящиеся, все безмолвствующие сразу перевалят на сторону нового общественного мнения. И оно «станет царствующим на место старого». И вся грубая сила власти ничего не сможет сделать с ним и людьми, его выражающими, а только по-евангельски истаять «как воск от лица огня». Только бы люди сознавали силу праведного, правдивого слова. Только бы не отдавали свое старшинство за чечевичную похлебку, как это сделал в Библии вечно голодный и вечно тупой Исав. «Итак, изменение не только возможно, но невозможно, чтобы оно не сделалось, так же невозможно, как невозможно, чтобы не сотлело и не развалилось отжившее, мертвое дерево и не выросло молодое».

Толстой напоминает читателям о словах Христа, и его стиль принимает какую-то евангельскую окраску: «Мир оставляю вам, мир мой даю вам: да не смущается сердце ваше и да не устрашается», - сказал Христос. И мир этот действительно уже есть среди нас, и от нас зависит - приобрести его. Получается так, что устами Толстого нам проповедует сам Спаситель: «Только бы не смущалось сердце отдельных людей теми соблазнами, которыми ежечасно соблазняют их, и не устрашалось бы теми воображаемыми страхами,          которыми пугают их. Только бы знали люди, в чем их могущественная всепобеждающая сила, и мир, которого всегда желали люди, … уже давно наступил бы среди нас».

Очень мощное, очень убедительное завершение статьи, состоящей из восемнадцати глав. Вторая статья названа Толстым полемично «Патриотизм или мир?». Третьего не дано. И получается, что понятие «патриотизм» у Толстого является антонимом понятия «мир». Так резко ставит вопрос автор. Что называется, «ребром». Статья представляет собой ответ на письмо английского публициста Джона Монсона. Англичанин обратился ко Льву Николаевичу с просьбой высказаться по поводу конфликта Великобритании и США из-за Венесуэлы.

И Толстой, как бы продолжая  статью «Христианство и патриотизм», развивает свое учение о патриотизме  уже применительно к конкретным историческим условиям.  Он говорит, что народы находятся в таком состоянии, что им пора прозреть и увидеть действительное положение дел. Патриотизм, по Толстому, - это ослепление. И «ослепление, в котором находятся народы, восхваляющие патриотизм, воспитывающие свои молодые поколения в суеверии патриотизма и, между тем не желающие неизбежных последствий патриотизма – войны, дошло, как мне кажется, до той последней степени, при которой достаточно самого простого, просящегося на язык каждого непредубежденного человека, рассуждения, для того, чтобы люди увидали то вопиющее противоречие, в котором они находятся».

Автор сравнивает пожелания  народов одновременно и патриотизма  и мира с наивной глупостью  детей, которые не делают выбора, так  как им хочется и ехать кататься и дома играть в одно и то же время. И когда христианские народы стоят перед выбором, они, как неразумные дети, отвечают, что им нужен и патриотизм и мир, «хотя соединить патриотизм и мир так же невозможно, как в одно и то же время ехать кататься и оставаться дома».

Несомненно, хорошо, что  конфликт США и Англии был улажен без военного столкновения, но подобных раздоров между странами масса, «и какое-нибудь из них неизбежно приведет к войне».

Поведение стран как  бы походит на то, как ведет себя вооруженный и самоуверенный человек. Но человека от экстремизма предостерегают власти и общественное мнение, страны же никто не сдерживает. «Совсем иное с государствами: все они вооружены, власти над ними нет никакой, кроме комических… попыток учреждения международных конгрессов, которые, очевидно, никогда не будут приняты могущественными (для того и вооруженными, чтобы не слушаться никого) государствами, и главное то, что общественное мнение, которое карает всякое насилие частного человека, восхваляет, вводит в добродетель патриотизма всякое присвоение чужого для увеличения могущества своего отечества».

Прозорливость Толстого просто поразительна! Он говорит о  том, что из всякого конфликта  может вспыхнуть большая война. Много позже теоретики войны, разного рода политологи признали, что всякая локальная война может привести к мировой. «За какое хотите время откройте газеты и всегда, всякую минуту вы увидите черную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памиры, то Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венесуэла, то Трансвааль». Поразительно, что в наше время сохранились почти те же «черные точки»: и Корея, и Памир – Афганистан, и Нагорный Карабах, и Северная Африка… «Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там, не переставая, идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая, большая война всякую минуту может и должна случиться».

Нам остается сожалеть, что  Толстой вместо сочетания «большая война» не ввел термин «мировая война», которую он предвидел за 18 лет до ее начала в 1914 году.

Толстой говорит, что  к войне народы подвигает мысль, что возвышение родины должно произойти  за счет унижения соседей.

Без этой привычной мысли  мечты о собственном величии  как-то не возникают и не формируются. А потому, мыслит Толстой, для того, чтобы уничтожить войну, надо уничтожить патриотизм. И это центральное место учения Толстого. А чтобы уничтожить патриотизм надо, прежде всего убедиться, что он зло, и вот «это-то и трудно сделать».

Оппоненты Толстого утверждали, что есть патриотизм и патриотизм: «Да, дурной патриотизм дурно, но есть другой патриотизм, тот, которого мы держимся». Но, возражает Толстой, никто не объясняет, что такое «хороший патриотизм». Скажем, это «не завоевательный» патриотизм, а только лишь «удержательный», но удерживать то, что завоевано, можно лишь при помощи того же насилия, то есть убийства. А есть, по терминологии Толстого, еще и «восстановительный» патриотизм – патриотизм угнетенных, порабощенных народов. Этот патриотизм поднимает на борьбу так называемое «национально - освободительное движение», приветствуемое, как принято говорить, «прогрессивным человечеством». «И этот патриотизм едва ли не самый худший, потому что самый озлобленный и требующий наибольшего насилия».

Вопрос о патриотизме  очень сложен и запутан, и недаром в народе существует полуироничная, но достаточно точно описывающая положение с этой проблемой, формула: «Я патриот, ты – националист, он – шовинист». У Толстого же все просто: «Патриотизм не может быть хороший. Отчего люди не говорят, что эгоизм может быть хороший, хотя это скорее можно бы было утверждать, потому, что эгоизм есть естественное чувство, с которым человек рождается, патриотизм же чувство неестественное, искусственное, привитое ему».

Противники Толстого могут настаивать на своем, утверждая, что патриотизм собрал людей в государства и что на нем держится их единство. Правильно, - соглашается автор, - но зачем же сейчас за него держаться, когда его историческая миссия завершена. И теперь он стал страшным бедствием для народов. Он, приняв в каждой стране национальные черты, разъединяет страны. Можно было бы сравнить патриотизм, - пишет Толстой, - с памятником старины, который нужно охранять. Но старинные храмы и т.п. не приносят вреда. А патриотизм – источник бедствий. Все страны готовятся к войне. «Моря крови, - предрекает писатель, - пролиты из-за этого чувства и будут еще пролиты из-за него, если люди не освободятся от этого отжившего остатка старины». Тем более что патриотизм, - вновь, как и в предыдущей статье, подчеркивает Толстой, - совершенно несовместим с учением Христа.

Оппоненты Толстого высокомерно  указывают на то, что его учение о патриотизме «суть утопические  выражения мистицизма, анархизма и космополитизма». Толстой просто отмахнулся от этих «ярлыков»: «…как будто это слово «космополитизм» бесповоротно опровергло все мои доводы».

Со своей стороны писатель клеймит тех людей, «серьезных, старых, умных, добрых», которые в обществе занимают ведущие позиции, стоят «как город на верху горы», являются властителями дум молодежи, и которые могли бы избавить массы от бедствий, но не делают этого. А делают вид, - обвиняет автор, - что вопрос о патриотизме не достоин обсуждения, поскольку «законность и благодетельность патриотизма до такой степени очевидна и несомненна, что не стоит отвечать на легкомысленные и безумные нападки на это священное чувство». Молчание этих людей, считает Лев Николаевич, - «большой грех». И это одно из проявлений лицемерия, которое охватило весь мир. Лицемерие же, по убеждению автора, - самое ужасное зло в мире. «Недаром Христос один только раз прогневался, и это было против лицемерия фарисеев».

Лицемеры нашего времени, пишет  Толстой, превзошли фарисеев евангелических времен. С тех пор искусство лицемерия страшно усовершенствовалось. Ужасное лицемерие, когда, с одной стороны, мы проповедуем христианство, а с другой стороны, пускаем в ход языческие меч и виселицу: «Оно очень удобно – исповедовать такое учение».

«Но приходит время, когда эта картина  лжи расползается и нельзя уже  продолжать держаться того и другого и необходимо примкнуть к тому или другому».

Вопрос, который стоит перед  человечеством, хотят того люди или нет, прост. Надо решить наконец: каким образом патриотизм, приносящий неисчислимые нравственные и физические страдания, может быть нужным и добродетельным? Добро или зло, наконец, - патриотизм? И вот как легко решает этот вопрос сам автор. «Если патриотизм – добро, то христианство, дающее мир, пустая мечта, и чем скорее искоренить это учение, тем лучше». Если же наоборот, то «патриотизм есть пережиток варварского времени, который не только не надо возбуждать и воспитывать, как мы это делаем теперь, но который надо искоренять всеми средствами: проповедью, убеждением, презрением, насмешкой».

Порой своим отрицанием патриотизма  Толстой заходит так далеко, что, мы думаем, даже тем, кто скептически относится к этому чувству, становится не по себе: «Если христианство - истина и мы хотим жить в мире, то не только нельзя сочувствовать могуществу своего Отечества, но надо радоваться, когда от России отделяется Польша, Остзейский край, Финляндия, Армения…» Таким образом, в своем неприятии патриотизма Толстой доходит до совершенного нигилизма, который, на наш взгляд, и становится жупелом в сознании граждан, привыкшим к мысли о необходимости воспитывать патриотизм особенно в молодежи. А ведь Толстой призывает к обратному. Молодежь, по его учению, должна стыдиться могущества своего государства; патриотизм должен сталь постыдным пороком, как эгоизм, жадность, бахвальство. «Надо понимать, что до тех пор, пока мы будем восхвалять патриотизм и воспитывать его в молодых поколениях, у нас будут вооружения, губящие и физически и духовно жизнь народов, будут и войны, ужасные, страшные войны, как те, к которым мы готовимся и в круг, которых мы вводим теперь, развращая их своим патриотизмом, новых страшных бойцов Дальнего Востока».

И еще раз поразимся провидческому  дару великого мудреца: он предрекает рост военной экспансии Японии и русско-японскую войну 1904 года. И, по мнению Толстого, вина за развязывание новых войн, теперь с участием восточных народов, лежит полностью на народах христианских, которые якобы развращают Восток своим патриотизмом. Толстой тут рассказывает о действительном эпизоде. Германский император Вильгельм II был еще и художником (Гитлер, кстати, тоже традиция у немцев такая, что ли?). На новой картине самодержец аллергически изобразил европейские народы с мечами в руках, взирающие за море. Там видны фигуры сидящих Будды и Конфуция. На них указует перст архангела Михаила якобы с таким смыслом, что европейские народы, должны объединиться перед восточной угрозой. Этакий европейский патриотизм против азиатского. По этому поводу Толстой замечает: «И действительно, мы, благодаря своему лицемерию, до такой степени забыли Христа, вытравили из своей жизни все христианское, что учение Будды и Конфуция без сравнения стоит выше того зверского патриотизма, которым руководствуются наши мнимо-христианские народы. И поэтому спасение Европы и вообще христианского мира не в том, чтобы, как разбойники, обвешавшись мечами, как их изобразил Вильгельм, бросаться убивать своих братьев за морем, а, напротив, в том, чтобы отказаться от пережитка варварских времен – патриотизма и, отказавшись от него, снять оружие и показать восточным народам не пример дикого патриотизма и зверства, а пример братской жизни, которой мы научены Христом».