Тема патриотизма в публицистике Толстого

- Россия сейчас не  лидер.

- Ничего не развивается ни в экономике, ни в образовании. У людей нет мотивации.

- Фальшивые люди.

- Нет стабильности.

- Живем как в чужой  стране.

Автор статьи «Патриотизм  – фактор, укрепляющий общественно - политическую ситуацию в стране», откуда мы взяли некоторые сведения опроса, - В.А. Струков, председатель Исполнительного комитета Московского регионального отделения МОД «Усовершенствование» (такое вот замысловатое название) пишет, что в целом респонденты выказали положительную оценку патриотизма, его полезность для государства. Однако сошлись в том, что это красивая утопия ушедших времен. В современном обществе патриотизма либо уже нет, либо еще нет. И не по вине граждан. «Если гражданин будет следовать всем призывам власти, которые она на словах оценивает как патриотические – гражданин не только не будет поощрен, но даже потеряет остатки авторитета в обществе. Он будет унижен и оплеван как добровольная жертва мошенничества. Клеймо глупца получит он в награду за патриотическое поведение».

Так неужели мечта Льва Толстого сбывается и патриотизм «тает яки воск  от лица огня»?

Но  происходит это  совсем не по теории Толстого, не оттого, что народ понял губительность  этого чувства и полностью  повернулся от государственной к христианской идеологии. Нам представляется единственной причиной кризиса патриотизма тот факт, что государство перестало генерировать патриотизм. И оно не может его генерировать, поскольку власти предержащие сами лишены этого чувства. А в народе он остался в первобытном виде, поскольку патриотизм является природным чувством, как утверждал В.С. Соловьев, а не чисто воспитанным, привитым, навязанным, как учит Л.Н. Толстой.

Конечно, успехи твоей  страны – дело далеко не последнее. В доказательство приведем результаты опроса в другой стране. 88% израильтян гордятся своей национальностью, 95% опрошенных готовы с оружием в руках защищать родину. Автор статьи с апломбом пишет в заключение: мы – де изобрели все: от мобильного телефона – до аппарата для борьбы с юношескими прыщами. Есть чем гордиться.

Патриотизм, оказывается, не так прост, как его толкуют. По этой причине споры о нем не стихают до сих пор. Вот пример одной такой дискуссии.

Ксения Ларина, репортер «Эхо Москвы», пригласила известного постмодернистского писателя Виктора Ерофеева и писателя и журналиста, члена Общественной палаты Алексея Чадаева на студию и затеяла дискуссию, сразу обескуражив гостей таким вопросом: почему, дескать, когда речь заходит о русском патриотизме, то непременно чудятся погромы? Собеседники не согласились с этим, и свое видение этого чувства обрисовали так.

В. Ерофеев: «Патриотизм  – это, конечно, ловушка. Ловушка  не потому, что само чувство неверное, а просто как использовать это  чувство. Потому что любовь к Родине – это нормальное человеческое чувство. Потому что любовь к Родине – это норма. Ловушка заключается в том, что когда любишь свою родину, тут появляется тень государства, в разные эпохи по – разному. Иногда тень – это не тень, а просто человек с большой колотушкой. А иногда это тень.

 Она говорит: подожди,  если ты любишь родину, значит, ты люби и меня. Больше того, ты жертвуй собой во имя меня… Потому что я есть твоя родина».

А. Чадаев: «Для меня, действительно, патриотизм состоит, в том числе  и в способности вовремя увидеть  свою слабость, и, действительно, честно ее диагностировать, показать, что вот здесь и вот так жить нельзя».

А. Чадаев, на наш взгляд, во многом здесь напоминает П. Чаадаева (и не только фамилией): тот настаивал  именно на «диагностике болезней» родины: «Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее, я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы, прежде всего, обязаны родине истиной». Истиной, разумеется очень и очень горькой.

Так же, но более определенно в этом смысле высказался известный телеведущий В. Познер: «Патриот – это не тот, который славословит страну, а это тот, который может чрезвычайно жестко и, можно сказать, навсегда что-то очень тяжелое сказать о стране… Патриотизм – это не бесконечное извержение потока любви, а это совсем другое».

Выходит, говорит Познер, в толковом словаре можно так  и записать: «Патриотизм – это  нелюбовь к родине. Патриот –  это тот, кто бесконечно извергает на родину потоки брани». Но так ли это? Следуя логике Познера и иже с ним, ура – патриотизму (есть такой: показной, шумный) нужно противопоставить патриотизм капитулянтский. Мы бы в противовес термину «ура – патриотизм» назвали его антоним так: хенде хох – патриотизм. Но, господа, журналисты, в вашем желании так подать патриотизм, чтобы и волки были сыты и овцы целы - есть лукавство. Ибо ваши поиски компромисса можно оценить выражением «темна вода во облацех».  Выражайтесь определеннее, как учил Христос: «Да будет слово ваше «да, да» - «нет, нет», а что сверх этого, то от лукавого». Именно так, определенно и резко, пишет о патриотизме Лев Толстой. Все же, поющие по – другому, рассуждают о каких-то частных проявлениях единого понятия «патриотизм».

И это мелко и даже спекулятивно. Толстой же анализирует  эталонный патриотизм. Этот патриотизм, по Толстому, ставит на первое место интересы государства, а не каких-то групп людей по каким-либо признакам – национальным, религиозным, классовым и т.д. В этом выгодное отличие работ Толстого от попыток объяснить этот феномен другими авторами, которые только затемняют и засоряют это понятие излишней терминологией. У них патриотизм и интересный, и военный… и несть числа этим словесам. У Толстого все безумно ясно и четко: патриотизм – зло, которое нужно уничтожить.

Говоря о характере  языкового оформления мыслей Толстого, о его ясной и четкой манере изложения их, следует, на наш взгляд, сказать несколько слов о стилистике языка разбираемых здесь статей.

При их чтении мы заметили, что Толстой (осмысленно ли невольно?) подражает языку Евангелия. Чтобы  не быть голословными, приведем два отрывка: один – из статьи Толстого, другой – из Евангелия.

Толстой пишет об ужасах войны, о ее отвратительности: «И когда  наберется столько больных, раненых и убитых, что некому будет уже подбирать их, и когда воздух уже так заразится этим гниющим пушечным мясом, что неприятно сделается даже и начальству, тогда остановятся на время, кое-как подберут раненых, свезут, свалят кучами куда попало больных, а убитых зароют, посыпав их известкой, и опять поведут всю толпу обманутых еще дальше, и будут водить их так до тех пор, пока это не надоест тем, которые затеяли все это, или пока те, которым это было нужно, не получат всего того, что им было нужно. И опять одичают, остервенеют, озвереют люди, и уменьшится в мире любовь, и наступившее уже охристианение человечества отодвинется опять на десятки, сотни лет. И опять те люди, которым это выгодно, с уверенностью станут говорить, что если была война, то это значит то, что она необходима, и опять станут говорить к этому будущие поколения, с детства развращая их».²⁰

Евангелие: «И тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь».²¹

Помимо того, что здесь  совпадают темы (речь идет о бедствиях) и что совпадает тон (проповедь, предсказание), во многом совпадает синтаксис. Во-первых, заметна анафора, единоначатие предложений. Широко употребляется союз «и». Во-вторых, повторяются и местоименно – относительные и местоименно – определительные придаточные предложения, где средствами связи служат такие сочетания как «тем, которые; те, которые; то что; те люди, которым». Это создает эффект нагнетания, усиливает убеждение, создает монотонность, которую в просторечии называют «вдалбливанием». Это, видимо, входит в задачу автора и продиктовано тем, что народ на удивление бестолков и не понимает до сих пор пагубности патриотизма.

Этому способствуют ряды однородных членов («опять одичают, остервенеют, озвереют люди») и лексические повторы: «поведут – водить, убитых – убитых, больных – больных, раненых – раненых, это – это – это».

Заметно особое употребление местоимений: «пускай они», «те, которые», «эти люди», «эти пьяные восторги». Такое употребление местоимений, на наш взгляд, создает впечатление какой-то брезгливой отстраненности автора от злодеев и их злодеяний, от того, что он подвергает осуждению.

Тон проповеди создается  и в силу широкого применения Толстым  развернутых сравнений. Даже не «применения, а именно создания таких сравнений. Мы уже приводили выдержку со сравнением народов, одновременно жаждущих и патриотизма, и мира с детьми, желающими разом и ехать кататься, и дома играть. Автор сравнивает прогрессивное движение народного миролюбия с неудержимостью реки: «точно так же, как только до известного предела можно плотиной задержать текущую воду».

 Говоря о неизбежности  перемен и переходя к новому  общественному мнению, он пишет, что это неизбежно, «как отпадение весной последних сухих листьев и развертывание молодых из надувшихся почек».

Эти сравнения (и сопоставления) часто чем-то неуловимо напоминают Христовы притчи, например, о семени, растущем незаметным образом: «…земля  сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно  в колосе». У Толстого: «Если нужно было пахать для того, чтобы сеять, то пахота была разумное дело, но очевидно, безумно и вредно пахать, когда посев взошел». Эти фразы объединяет очевидность сообщения: все знают, как зерно растет, и все знают, что пахать по всходам – глупо. Это какой-то ораторский прием – говорить о чем-то простом и понятном, объясняя сложное и труднопонимаемое. Вот еще два примера сравнения  (сопоставления), которым, кажется, для того, чтобы стать притчами, не хватает самой малости.

«Патриотизм в наше время  подобен лесам, когда-то бывшими необходимыми для постройки стен здания, которые, несмотря на то, что они одни мешают теперь пользоваться зданием, все-таки не снимаются, потому что существование их выгодно для некоторых».

Правительство обманывает «вроде того, как цыган, который, насыпав своей лошади перца под хвост, нахлестав ее в стойле, выводит ее, повиснув на поводу, и притворяется, что он насилу удерживает разгорячившуюся лошадь».

Все здесь рассказано обстоятельно, многословно, - словом, разжевано  для тех, кто никак не поймет какой-то истины.

Речь статей о патриотизме  – настоящий кладезь афоризмов. Вот некоторые из них. «Сила не в силе, а в правде», «Патриотизм есть рабство», «Войну начинают не народы, а правительства»…

Когда речь заходит о  сильных мира сего, тон статей Толстого становится ироничен, насмешлив, язвителен. Так, описывая новый народ Вильгельма II, автор пишет, что император «нарядился в каску с истицей».

Но ведь слово «нарядиться» не к лицу самодержцу, т.к. оно больше ассоциируется с понятием «шут» или, в лучшем случае, «невеста». И орла Лев Николаевич «обозвал» птицей не случайно: эффект получился комический, ведь и курица – птица.

Автор удачно каламбурит: «Общественное мнение производит власть, власть производит общественное мнение». Или: «Изменение не только возможно, но невозможно, чтобы оно не сделалось».

Толстой использует в  своей речи тропы: чаще всего эпитеты, сравнения, метафоры. А вот пример метонимии: говоря о дикости войны, о ее отсталости, он пишет, что мы в случае необходимости, забыв о христианстве, «пускаем в ход языческие меч и виселицу».

Все эти средства делают язык статей красочным, выразительным, а идеи, высказанные таким языком, - убедительными.

Идеи Толстого настолько  необычны, пугающе и опасны, что  официальная журналистика, ангажированная правящими силами, в лучшем случае обходит их молчанием. Во времена их выхода в свет, а все три статьи публиковались за рубежом, они были предметом нелегальной литературы. Но они оказывали воздействие на русское общество. Вот что пишет П.Е. Щеголев в воспоминаниях «Встреча с Толстым»: «В гимназические годы нелегальная революционная литература доходила до нас, правда, в ничтожном количестве, но, несомненно, ни одно так называемое нелегальное произведение не производило на меня такого впечатления, как сочинения Льва Николаевича – «Исповедь», «В чем моя вера», «Так что же нам делать», «Церковь и государство», «Тулон и Кронштадт».²² Последняя вещь и до сих пор кажется мне первоклассным памфлетом».

Однако усилия царского и позже советского правительства  не остались втуне: просвещенный наш народ, самый читающий в мире, такого Толстого не узнал.

Б. Львофф по этому поводу пишет следующее: «В советское время  лишь немногие знали об этих статьях Толстого, и еще меньше людей имело возможность прочесть их. Поэтому сегодня, когда его работы стали доступны для каждого, они нуждаются в широкой общественной дискуссии».

И, оказывается, не только у нас работам Толстого не давали хода - известно, что Н.С. Лесков отговаривал Толстого, вознамерившегося опубликовать свои идеи в Германии, где патриотизм был традиционно свят, и вещи появились во Франции и Англии. Причем между английскими издателями Джоном Максоном и Джоном Кенворти вспыхнул скандал по причине права первой публикации статьи Толстого «Патриотизм или мир?»

Нам кажется, что работы Толстого не вызовут желаемой Б. Львофф «широкой общественной дискуссии», ибо полемизировать с Толстым невозможно, так как невозможно представить оппонентов Толстого: масштаб не тот. Поддерживать его излишне: он исчерпывающ в своих доводах. В похвале он тем более не нуждается. Статьи Толстого о патриотизме, мы уверены, останутся незыблемым памятником величию и непостижимости человеческой мысли. И только. Это не программа для политических партий, и не руководство  к действию грядущих поколений. Это проповедь и пророчество.