Философия Л.Н. Толстого

себя перед лицом  неизбежной смерти, выдержать проверку вопросом: “Из чего же

хлопотать, ради чего вообще жить, если все будет поглощено  смертью?”. Толстой

поставил перед  собой цель – найти то, что  не подвластно смерти.

    

Что скрыто за вопросом о смысле жизни? 

По мнению Толстого человек находится в разногласии, разладе с самим собой. В

нем как бы живут два человека – внутренний и внешний, из которых первый

недоволен тем, что  делает второй, а второй не делает того, чего хочет первый.

Эта противоречивость, саморазорванность обнаруживается в разных людях с

разной степенью остроты, но она присуща им всем. Противоречивый в себе,

раздираемый взаимно  отрицающими стремлениями, человек  обречен на то, чтобы

страдать, быть недовольным  собой. Человек постоянно стремится  преодолеть

себя, стать другим.

Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть недовольным.

Человек сверх  того еще знает, что он страдает, и недоволен собой, он не

приемлет своего страдательного положения. Его недовольство и страдания

удваиваются: к  самим страданиям и недовольству добавляется сознание того, что

это плохо. Человек  не просто стремится стать другим, устранить все, что

порождает страдания  и чувство недовольства; он стремится  стать свободным от

страданий. Человек  не просто живет, он хочет еще, чтобы  его жизнь имела

смысл.

Осуществление своих  желаний люди связывают с цивилизацией, изменением внешних

форм жизни, природной  и социальной среды. Предполагается, что человек может

освободиться от страдательного положения с помощью  науки, искусств, роста

экономики, развития техники, создания уютного быта и  т. д. Такой ход мыслей,

по преимуществу свойственный привилегированным и образованным слоям общества,

заимствовал Л. Н. Толстой и руководствовался им в  течение первой половины

своей сознательной жизни. Однако как раз личный опыт и наблюдения над людьми

своего круга  убедили его в том, что этот путь является ложным. Чем выше

поднимается человек  в своих мирских занятиях и  увлечениях, чем несметней

богатства, глубже познания, тем сильнее душевное беспокойство, недовольство и

страдания, от которых  он в этих своих занятиях хотел  освободиться. Можно

подумать, что если активность и прогресс умножают страдания, то

бездеятельность будет способствовать их уменьшению. Такое предположение

неверно. Причиной страданий является не сам по себе прогресс, а ожидания,

которые с ним связываются, та совершенно неоправданная надежда, будто

увеличением скорости поездов, повышением урожайности полей  можно добиться

чего-то еще сверх  того, что человек будет быстрее  передвигаться и лучше

питаться. С этой точки зрения нет большой разницы, делается ли акцент на

активность и  прогресс или бездеятельность. Ошибочной  является сама установка

придать человеческой жизни смысл путем изменения  ее внешних форм. Эта

установка исходит  из убеждения, что внутренний человек  зависит от внешнего,

что состояние  души и сознания человека является следствием его положения в

мире и среди людей. Но если бы это было так, то между ними с самого начала не

возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают:

материальный и  культурный прогресс. Они не затрагивают  страданий души.

Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в  том, что прогресс

обессмысливается, если рассматривать его в перспективе  смерти человека. К

чему деньги, власть и т. п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться,

если все неизбежно  оканчивается смертью и забвением. “Можно жить только,

покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это –

только обман, и  глупый обман!”. Трагизм человеческого  бытия, по мнению

Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про путника,

застигнутого в степи разъяренным зверем. “Спасаясь от зверя, путник

вскакивает в  безводный колодезь, но на дне колодца  видит дракона, разинувшего

пасть, чтобы пожрать  его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть

от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно  колодца, чтобы не быть

пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего  в расщелинах колодца

дикого куста  и держится на нем. Руки его ослабевают, и он чувствует, что

скоро должен будет  отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его, но он все

держится, и пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна

черная, другая белая, равномерно обходя стволину куста, на котором он висит,

подтачивают ее. Вот-вот  сам собой обломится и оборвется  куст, и он упадет в

пасть дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо  погибнет; но пока

он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях  куста капли меда, достает

их языком и  лижет их”. Белая и черная мышь, день и ночь, неминуемо ведут

человека к смерти – и не вообще человека, а каждого  из нас, и не где-то и

когда-то, а здесь  и теперь, “и это не басня, а это  истинная, неоспоримая и

всякому понятная правда”. И ничто от этого не спасет – ни огромные богатства,

ни изысканный вкус, ни обширные знания.

Вывод о бессмысленности  жизни, к которому как будто бы подводит опыт и

который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения

Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно  было с ним согласиться.

Как может разум  обосновать бессмысленность жизни, если он сам является

порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в

самом утверждении, о бессмысленности жизни содержится его собственное

опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде

всего свести свои собственные счеты с жизнью, и  тогда он не мог бы рассуждать

о ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности  жизни и тем

самым продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в действительности

она не такая бессмысленная  и плохая, как об этом говорится. Далее, вывод о

бессмысленности жизни означает, что человек способен ставить цели, которые не

может осуществить, и формулировать вопросы, на которые  не может ответить. Но

разве эти цели и вопросы ставятся не тем же самым  человеком? И если у него

нет сил реализовать их, то откуда у него взялись силы поставить их? Не менее

убедительно возражение Толстого: если жизнь бессмысленна, то как же жили и

живут миллионы и  миллионы людей, все человечество? И  раз они живут, радуются

жизни и продолжают жить, значит, они находят в ней  какой-то важный смысл?

Какой?

Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.

Толстой обратился  к духовному опыту простых  людей, живущих собственным

трудом, опыту народа.

Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них нет

никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что  надо жить по закону

божьему и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем

материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная с

Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских  и научных

познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот, помогает.

Странным образом  оказалось, что невежественные, полные предрассудков

крестьяне сознают  всю глубину вопроса о смысле жизни, они понимают, что их

спрашивают о  вечном, неумирающем значении их жизни  и о том, не боятся ли они

предстоящей смерти.

Вслушиваясь в  слова простых людей, вглядываясь  в их жизнь, Толстой пришел к

заключению, что  их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о смысле жизни

глубже, точнее, чем  все величайшие мыслители и философы.

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении  конечного и бесконечного в

ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое значение и

если да, то в  чем оно состоит? Есть ли в ней  что-либо бессмертное? Если бы

конечная жизнь  человека заключала свой смысл в  себе, то не было бы самого

этого вопроса. “Для решения этого вопроса одинаково  недостаточно приравнивать

конечное к конечному и бесконечное к бесконечному”, надо выявить отношение

одного к другому. Следовательно, вопрос о смысле жизни  шире охвата

логического знания, он требует выхода за рамки той  области, которая

подвластна разуму. “Нельзя было искать в разумном знании ответа на мой

вопрос”, – пишет  Толстой. Приходилось признать, что  “у всего живущего

человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное – вера, дающая

возможность жить”.

Наблюдения над  жизненным опытом простых людей, которым свойственно

осмысленное отношение  к собственной жизни при ясном  понимании ее ничтожности,

и правильно понятая  логика самого вопроса о смысле жизни  подводят Толстого к

одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле жизни есть вопрос веры, а

не знания. В  философии Толстого понятие веры имеет особое содержание, не

совпадающее с  традиционным. Это – не осуществление  ожидаемого и уверенность в

невидимом. “Вера  есть сознание человеком такого своего положения в мире,

которое обязывает  его к известным поступкам”. “Вера  есть знание смысла

человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет.

Вера есть сила жизни”. Из этих определений становится понятным, что для

Толстого жизнь, имеющая смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то

же.

Понятие веры в  толстовском понимании совершенно не связано с непостижимыми

тайнами, неправдоподобно  чудесными, превращениями и иными  предрассудками.

Более того, оно  вовсе не означает, будто человеческое познание имеет какой-

либо иной инструментарий, помимо разума, основанного на опыте  и подчиненного

строгим законам  логики. Характеризуя особенность знания веры, Толстой пишет:

“Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что объяснение всего должно

скрываться, как  начало всего, в бесконечности. Но я  хочу понять так, чтобы

быть приведенным  к неизбежно-необъяснимому, я хочу, чтобы все то, что

необъяснимо, было таково не потому, что требования моего  ума неправильны (они