Фридрих Ницше

Реферат.

Фридрих Ницше.

 

 

План:

 

- Вступительное слово.

- О работах Ницше и его основных идеях.

- «По ту сторону добра и  зла»

- «Казус Вагнер»

- «Антихрист»

- «Ессе Номо»

- Список литературы.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вступительное слово.

 

В качестве вступительного слова приведу цитату  Ричля  (современник Ницше,  известный в своё время немецкий историк христианства, протестантский богослов, один из представителей либеральной теологии, с которым Ницше вёл переписку) о предмете моего реферата: “Среди стольких молодых дарований, развившихся на моих глазах в течение 39 лет, я не знал никого, кто в столь раннем возрасте обладал бы такой зрелостью, как этот Ницше. Если ему суждено долго прожить — дай ему Бог этого! — я предсказываю, что однажды он займёт ведущее место в немецкой филологии. Сейчас ему 24 года: он крепок, энергичен, здоров, силён телом и духом... Здесь, в Лейпциге, он стал идолом всего молодого филологического мира. Вы скажете, я описываю Вам феномен; что ж, он и есть феномен, и притом нисколько не в ущерб своей любезности и скромности”. И ещё: “он может всё, чего он захочет”. В свою очередь могу добавить, что Ричль в этом отношении был пророком – ведь действительно, Фридрих Вильгельм Ницше – весьма и весьма  яркая фигура в истории философии и филологии, он является одним из революционеров, если так можно выразиться, ХIХ века, который просто взорвал общественность своими гениальными идеями, что шли в разрез с общепринятыми представлениями о жизни и моралью. Он смог в один приём — двумя-тремя статьями — взять штурмом решающие высоты классической науки о древностях. Вся его философия в дальнейшем, вообще, от начала его реализации как философа с 24 лет и по окончанью «чистого, солнцеподобного созерцания мудреца» - есть преодоление «морали» как попытка оценить вещи и явления. Оценка - то, что мнимо упорядочивает окружающую человека хаотичную вселенную, определяет для него направление движения. «Через оценку впервые появляется ценность и без оценки был бы пуст орех бытия” -уверяет нас ницшеанский пророк Заратустра. Добро и зло – фундаментальные оценочные понятия, абстракции призванные помочь человеку ориентироваться в окружающем мире превратились в тиранов, в картонный небосклон мешающий увидеть Солнце. Ницшеанская философия это одна из первых попыток заглянуть за него, встать “по ту сторону добра и зла”.

 

 

 

 

О работах Ницше и  его основных идеях.

 

Мой реферат посвящен  анализу книги, которая состоит  из поздних произведений философа. Но, чтобы понять, откуда взялись  мысли и идеи этих работ, считаю нужным сказать о предшествующих, ранних его трактатах.

  Первую и, возможно, свою главную книгу, философский трактат “Так говорил Заратустра” Ницше написал от лица небезызвестного персидского мыслителя. Что побудило философа вложить свои мысли в уста этого персонажа? Многие аналитики творчества Фридриха Ницше связывают это с тем, что Заратустра был одним из основателей нынешнего биполярного мира, мира стоящего на двух китах, имя которым Добро и Зло. Его философская концепция была полностью построена на этих понятиях, а концепция Ницше, мягко скажем, ставила эти понятия под сомнение. В своем сочинении, мысленно вернувшись в эпоху Заратустры, во времена младенчества Добра и Зла, он, со свойственной только ему и древним грекам решительностью, сбросил этих младенцев со скалы.

Заратустра у Ницше  смотрит на все с гор, и это  позволяет ему увидеть несколько  больше чем остальные. Да Добро и  Зло придает народам силу, народ  не состоится, если не будет оценивать  явления, но каждый народ оценивает  их по-своему, а значит, эти понятия  далеко не абсолютны. Более того, народ  непременно погибнет, если его взгляд на вещи не будет отличаться от взгляда  его соседа, потому, что народ  закаляется в борьбе. От этого сосед  никогда не поймет соседа. Мораль конкретной нации обуславливается многими  историческими причинами, это не нечто неизменное, данное свыше.

Вообще, найти истоки моральных  чувств, в девятнадцатом веке (и  начале двадцатого), пытались многие. Фрейд  копался в эмоциях детей, Маркс  в потребностях целых классов, но самым главным нигилистом оказался Ницше. Мы знаем: воцарившийся нигилизм жестоко отомстил бесстрашному диагностику, отомстил не столько помраченным сознанием, сколько помрачением этого сознания в нас самих. Нашим ответом Ницше стала клевета и ложь; нигилистическим взглядом окинули мы его и не увидели в нем ничего, кроме нигилизма. Но разве же не так во все времена наказывали только... провидцев!

Все-таки его исторический подход к вопросу морали существенно  отличался от исторического подхода  Маркса мотивом поиска, стержневой идеей. Марксу грезилось идеально справедливое общество, поэтому для него мораль – “внутренний регулировщик социальных отношений”. Ницше видел будущее  только в сверхчеловеке, а для  сверхчеловека мораль (та мораль, что  господствует в современной Европе) не что иное, как кандалы.

Главным уроком, какой дало мне знакомство с Ницше, явилась  для меня любовь к жизни. Любовь к  жизни, почерпнутая у философа, вообще признание в такого рода чувстве - это может прозвучать странно... Понятно, что речь идет не о собственном драгоценном существовании, которое человек старается во что бы то ни стало поддержать. И не о "деревьях, воде, хлебе, женщинах, мужчинах, их детях, леопардах, скрипках", или же "театральных кассах, притонах, тюрьмах, министерствах, процентах", как перечислительно размышлял на ту же тему в своих дневниках столь рано покинувший эту жизнь замечательный литератор Манук Жажоян. Куда скорее речь идет о любви к самому процессу со всеми заложенными в него возможностями - страдания, радости, боли, счастья, одиночества, нищеты, богатства, позора, жестокости, безумия, ясности, смерти. О любви к року ("amor fati") - о безусловном приятии всего многообразия посылаемых испытаний, потрясений и наград. Эту несомненно философскую позицию не стоит ни в коем случае путать со стоической позицией претерпевания. Здесь речь идет об активном соучастии в жизненных процессах и жизненном процессе, о том, чтобы отозваться на глубину жизни во всех предлагаемых выносимых и невыносимых возможностях. Именно из этой опасной любовной игры и борьбы с невыносимым самым необходимым образом вырастает идея сверхчеловека.

Немного о Сверхчеловеке. Сверхчеловек - поэтический образ. Некто  с телом греческого бога и взглядом демона, наблюдает за Ницше через  пелену времени, а тот лишь иногда успевает заметить невнятное движение и тихий, но властный голос.

Сверхчеловек - это не конкретные формулы, по которым рекомендуется  ставить евгенические эксперименты. Сверхчеловек – это мечта. Недаром  идеей о нем буквально пропитан весь философский трактат «Так говорил Заратустра».

Сверхчеловек Ницше это  — творческий гений. В этом пункте он явил свое тесное родство с романтиками, все помыслы которых отливались в гимн гению с тем же фимиамом в сторону бессознательного, этой «таинственно действующей созидающей силы»,— те самые глубины бессознательного, в которых Шлегель видел неисчерпаемые  золотые шахты творчества. Обще им и обоготворение индивидуальной личности, проистекавшее из эстетического  принципа. В взращивании гения — смысл жизни и отдельной личности, и человечества, и всей его истории, которая должна создать обстановку, наиболее благоприятную для рождения гения. То, что этот идеал является по существу эстетическим, находит полное оправдание и в философии Ницше, несмотря на все его колебания.

Книгой "для всех и ни для кого" назвал Ницше "Заратустру", и едва ли можно было точнее определить ее своеобразие. Ее и в самом деле может прочесть каждый, даже без  малейшей философской подготовки, а  то и, в плачевном случае, начать с нее знакомство с мировой  литературой - и при этом даже построить  на ней свое отношение к миру. Однако при всей своей кажущейся  прозрачности в чем-то это произведение остается зашифрованным для всех - ключа к нему не подберет никто, поскольку он спрятан не в чем-то надуманном, сформулированном, "духовном", а в самой текучей, пусть даже и давно утекшей в физическое небытие жизни автора. Эта жизнь  оказывается своего рода интонацией, огласовкой, нотным ключом, без которого невозможно адекватно прочесть созданное ею. Весь контекст духовного развития, вся жизнь и даже история болезни Ницше диковинным образом обессмертили себя, превратившись в развернутый комментарий, в научный аппарат к произведениям философа. Так, процитированная сентенция "дух есть желудок", прочтенная без этого комментария, отдает вульгарнейшим материализмом, может показаться просто несносной, между тем как на самом деле автор здесь освобождает дух от незавидной функции быть прибежищем больных и ущербных. Комментарий жизни и истории болезни Ницше парадоксальным образом гласил бы: чтобы заслуживать доверия к себе, дух должен осознавать свою связь с плотью. А еще лучше - говорить на языке плоти. Как вообще может истина дойти не до разума, а до всего человека, если она высказывает себя на бесцветном, бесплотном и безвкусном языке сверхчувственного?..

“Какой смысл в том, чтобы как можно больше людей  жило как можно дольше” - спрашивал  Ницше у современников, а те не отвечали, видимо, были заняты пережевыванием пищи.

Для того чтобы оценить  темпы подмены моральных ценностей  за последние два с половиной  века достаточно вспомнить Вольтера. Всего за полтора столетия до Ницше  он заявил: ”Когда чернь начинает рассуждать – все потеряно”, и, тем не менее, остался в истории как великий  просветитель, подобные же мысли Ницше  в конце девятнадцатого века были заклеймены как античеловеческие.

 

Стиль прежних сочинений, от "Рождения трагедии" до "Веселой  науки" (собственно первых четырех  книг ее, ибо пятая будет приписываться  уже из "после") все еще ровный, умеренный и "пристойный", несмотря на полемическую ярость и отдельные  проколы как бы в кредит будущего; но обратим теперь внимание на стиль  поздних сочинений (начиная все  с той же пятой книги "Веселой  науки") - я перечисляю: "По ту сторону добра и зла", "Генеалогия морали", "Казус Вагнер", "Сумерки идолов", "Антихрист", "Ессе Homo". Нет надобности читать их постранично, чтобы осознать случившееся; достаточно уже открыть любое из них на любой странице. Я отвлекаюсь от слепящего блеска, мастерства, чудодейства, магии языковой сатурналии, позволившей автору сказать, и с полным правом, что "так сегодня не пишет никто в Германии"; меня единственно интересует здесь катастрофическая невменяемость языка, от которой в ужасе отшатывались и будут еще отшатываться благопристойные читатели всех стран. Соберитесь с духом и вчитайтесь в этот язык разом включенных и бесперебойно гудящих всех аварийных сигналов. Настоящая бессонница языка, казалось бы, по-макбетовски «зарезавшего сон» и уже обреченного на все страхи и ужасы бесконечной ночи; но если вам почудится вдруг, что так может говорить только профессиональный преступник, не спешите отделаться от этого предчувствия. Вы попадете в точку, как попал же в точку сам автор,, не без зловещего довольства окрестивший собственный стиль именем знаменитого парижского убийцы, нашумевший процесс над которым привлек в свое время его пристальнейшее внимание, - "стиль Прадо" (А.Стриндбергу от 8.12.1888. Вr., 8, 509). Пусть вас не смущают после этого частности - абсолютная бесцеремонность в выборе выражений, адский фейерверк бранных слов ("осел", "индюк", "кретин", "идиот", "корова", "тупица", "каналья", "старая дева" - перечень нескончаем), адресованных зачастую не только знаменитым современникам, но и personae gratae прошлого - Карлейлю, Спенсеру, Миллю, Гюго, Ибсену, Ренану, но и Шиллеру, Канту, Данте, - какие там еще знаменитости для того, кто... убил Бога! Но вы не поймете ничего в этом языковом терроризме, если вознамеритесь отнести его в разряд субъективных капризов или чего-нибудь еще в этом роде. Вчитайтесь подольше, поглубже, позорче, и вы, должно быть, почувствуете, что смертоносный этот шквал выверен в каждом своем нюансе и что в нем нет места случайному и капризному. Ибо вещи, о которых он говорил, не могли быть выражены иначе; тогда бы это были просто другие веши... Обратите еще внимание на саморазрушительность этого стиля-смертника; здесь нет никаких резервов и обеспеченности тыла – «старая гвардия» вводится в бой с первой же страницы, так как первой оказывается здесь уже каждая страница. И прибавьте еще жуткую, абсолютно монологичную, почти ритуальную мегаломанию собственного Я: исступленное противоборство между необходимостью оставаться ''инкогнито" и нескончаемыми припадками самодоносов, самооговоров, самозванств. Что же, как не эта невыносимая неузнанность, вынудило бывшего базельского профессора набросать черновики писем к Бисмарку и Вильгельму II в надежде добиться признания своей вселенской суверенности…

В  “Сумерках идолов”  Ницше обращает особое внимание на отношение морали к страсти. Он уверяет, что “противоестественная мораль, т. е. почти всякая мораль, которой  до сих пор учили, направлена против инстинктов жизни”. Разумеется, христианская мораль и здесь на круг опережает  любую другую. ”Жизнь кончается  там, где начинается «Царствие Божие»” 

Мораль говорит человеку: “погибни!”. Она есть “инстинкт  decadence  делающий из себя императив”. Даже вовсе не имморалист Шопенгауэр подвел итог под тем, что было моралью два тысячелетия, определив ее как “отрицание воли к жизни”.

 “К генеалогии морали”  Ницше написал всего за три  недели. Это говорит о том, что  все идеи, освещенные в произведении, созрели у философа уже давно.  Здесь он просто подводит итог, собирает под общий знаменатель  и выносит окончательный приговор.

Сперва Ницше обращается к анализу известных ему языков и обнаруживает, что в абсолютном множестве культур слова “хороший”  и “знатный” имеют очень тесную родственную связь (русский язык Ницше вряд ли рассматривал, но тем не менее слово “благородный” явно происходит от слова “благо” т. е. “добро”). Значит во времена формирования языков, или на каком-то не таком уж далеком этапе его развития, именно знатные определяли “что такое  хорошо и что такое плохо”, т.е. давали оценку явлениям. Господствовала рыцарская мораль. Эта мораль основывалась на высокоструктурных и трансцендентных понятиях, например на понятии чести. Никакой стадности, высоко поднятый подбородок и уверенный взгляд вперед. У древних греков сострадание если и было благом, то неявно граничило с неким презрением, или чувством превосходства здорового над больным. Это была мораль хищных животных.

Но очевидно у плебеев  тоже была какая то альтернативная оценка вещей, оценка стадных травоядных. Хорошо то, что полезно потому, что оно сохраняет жизнь. Плохо то, что опасно т.к. оно жизнь отнимает. Разумеется, благородные хищники находили такое отношение к миру, по крайней мере, смешным. “Если наступить на червя, то он начинает извиваться, чтобы на него не наступили снова” - это и есть главный тезис плебейской морали, основанной на самосохранении. Мораль черни была основана на примитивных потребностях, в то время как мораль господ основывалась на потребностях экзистенциальной ступени.

Оказалось, что знать несколько  недооценивала творческие способности  низов. Они говорили: ”Мы преимущественные, мы добрые, мы прекрасные, мы счастливые”  и не очень жаждали посмотреть вниз, а если и смотрели, то видели там горсть копошащихся муравьев. Но однажды чернь начала творить  свою религию и свою философию