Игровая концепция культуры в творчестве Й. Хейзинга

Итак, Й. Хейзинга, прежде всего  взаимосвязь игры и культуры видит  в агональном характере войны: состязательный момент вступает в действие с той  минуты, когда воюющие стороны  начинают видеть в друг друге противника, сражающее за то, на что он имеет  право.

Одной из форм состязания в  архаический период культуры является поединок (группа воинов бросает вызов  равному числу вражеских воинов), где личное единоборство может служить  оракулом, предвещающим исход будущего сражения;

Наиболее яркий пример такого поединка - эпоха, получившая современное  название "раннего нового времени", когда дуэль принимает чрезвычайно  кровавые формы.

Дуэль в своей сущности - это ритуальная игровая форма, это  регламентация внезапно свершающегося  убийства, вызванного безудержанным  гневом. Место схватки - игровое пространство, равное оружие должно быть тщательно  сверено, подается знак к началу и  прекращению дуэли, предписывается число выстрелов. Появление крови  уже само по себе достаточно для  выполнения требования, чтобы поруганная честь была отмечена кровью (11).

Анализ Й. Хейзингом агонального  элемента в современной войне  сводится  к следующему: понятие войны возникает тогда, когда особое приподнятое настроение охватывающей всех враждебности делается отличным от распри между отдельными людьми, а до некоторой степени и родовой ненависти. Такое различие помещает войну не только в сакральную, но и в агональную сферу. Война возвышается до святого дела, где все вместе могут померятся силами, испытывая свой жребий. Война рассматривается в свете священного долга и чести и разыгрывается в присущих им формах (21, С.107).

Обычай, проистекающий из отношения к войне как к  благородной и честной игре и  время от времени появляющийся даже в условиях нынешнего времени - это  обмен любезностями с неприятелями. Договоренность о месте и времени  битвы формирует кардинальную черту  отношения к войне как к  честному состязанию.

Если войну агональную и сакральную назвать архаической, это не будет означать, что на ранних стадиях культуры любая схватка  проходила в форме обусловленных  прав боевого состязания или что  в современной войне агональному  элементу больше нет места. Архаическое  общество очерчивает границы дозволенного, то есть правила игры, непосредственной для тесного круга своих современников  или себе подобных. Но фатальное  развитие технических и политических возможностей и выкарчевывание нравственных устоев в новейшее время во всех отношениях сделали бездейственной конструкцию военного права, когда  противник признается равной стороной притязающей на честное и почетное обращение. И как только члены  сообщества государств на практике отвергают  обязательность международного права, то с последним чисто формальными  остатками игрового поведения исчезают всякие притязания на культуру. И общество скатывается до уровня еще более  низкого, чем архаическая культура. Так безраздельное насилие снова  вступает в “свои права” (12).

Отсюда следует важный вывод о том, что без поддержания  определенного игрового поведения, культура вообще невозможна. Но и в  обществе, одичалом от отказа от правовых норм, агональный инстинкт вовсе не исчезает. Ибо он коренится в самой  природе человека. И такое врожденное стремление было первым, сталкивающим отдельные группы людей друг с другом и в безумном самовыражении может их привести к немыслимым крайностям ослепления и безрассудства.

Но все же, в неизменных, всегда освященных культом,  боевых играх вырастают сами культурные формы, развивается структура общественной жизни. Духовные силы общества ищут выхода в прекрасных образных выражениях героической жизни, свершающихся в благородном соперничестве, в идеальной сфере чести, добродетели и красоты. Идея благородного единоборства остается, таким  образом, одним из сильнейших импульсов игры. Нет сомнений, например и, в том, что идеал рыцарской чести, доблести, самообладания, и чувства долга развивал и облагораживает те культуры, которые его почитали. На почве рыцарства взошли и блистательно расцвели, дав богатые плоды культурных ценностей этическое и лирическое выражение благородного содержания, пестрое и прихотливое искусство украшения, изящные формы церемониала и условностей (21, С.108)

И все то, что мы видим  теперь, как прекрасную благородную  игру, было некогда священной игрой. Рыцарское посвящение. Ристалище, орден, обет имеют своим источником обычаи инициации далекого прошлого.

3.3. Взаимодействие  игры и филофствования.

Желание показать себя первым проявляется в стольких формах, сколько  возможностей представляет данное общество. Способы, которыми люди состязаются  с друг другом, столь же различны. Как и вещи, за которые они борются, и действия, в которых они принимают  участие. Состязание может принимать  такие формы, как божий суд, пари, судебное разбирательство, дача обета  или разгадывание разгадок. Во всех этих видах оно, в сущности, остается игрою. И в этом качестве игры лежит  исходная точка для понимания  функции состязания в культуре. Необыкновенным сходством отмечены во всех культурах  обычаи и состязания и значения, которые им придают (11). Это почти  совершенно формальное сходство доказывает, как сильно вся игровая деятельность связана с глубинными основами душевной жизни человека и жизни общества.

Быть может, еще яснее, чем в областях права и войны, которые были рассмотрены выше, подобие  форм архаической культуры сказывается  в состязаниях знаниях и мудрости. Для раннего человека что-то мочь или сметь - означает власть, а что - то знать - волшебную власть. По сути, для него всякое определенное сведение священно, это есть тайное и колдовское знание. Упорядоченных ход вещей, установленный и определенный богами, сохраняемый и поддерживаемый отправлением культура для сохранения жизни на благо человека. Ничем иным не оберегается  столь надежно, как знанием человека о священных вещах и их тайных именах, знаниям о происхождении  мира (20).

На священных празднествах люди состязались в этом звании, ибо выговариваемое слово воздействовало на вес миропорядок. Состязание в  сакральном знании укоренены самых  глубинах культа и являются его существенной составной частью. Вопросы, которые  жрецы по очереди или по вызову задают друг другу во время жертвоприношения, в полном смысле слова, загадки, по форме  и направленности совершенно подобные загадкам, которые задают при совместной игре.

Функция такого сакрального  противоборства в загадывании загадок  нигде ни видна так отчетливо, как в ведической традиции. В мудрости упражняются, как в священных  искусных ремеслах. Философия возникает  здесь в форме игры (21, С.113)

Ответ на вопрос загадки  не может быть найден путем размышлений  или логических размышлений. Этот ответ  есть некоторое разрешение внезапно открывшаяся возможность разорвать  узы  того, кто задал вопрос. Поэтому правильное решение лишает силы спрашивающего. На каждый вопрос только один ответ. Он может быть найден, если известны правила игры. Если возможен иной ответ, соответствующим правилам и при этом такой, о котором спрашивающий и не подозревал - горе ему. С другой стороны, одна и та же вещь, может быть представлена или выражена столь многими способами, что ее легко скрыть под покровом самых разнообразных вопросов и загадок.

Поэтому загадка, даже вне  своего магического действия, остается агональным элементом социального  общения. Последовательные переходы устанавливают  связь между священным поединком  в загадках о происхождении вещей  и состязанием в каверзных  вопросах о чести, жизни и благе - с богословско-философским диспутом.

Агональный элемент любого любомудрия особенно проявляется в  том, что древние мыслители были склонны видеть в мировом процессе вечную борьбу изначальных противоположностей, которые были заложены в существо всех вещей, как это запечатлено  в китайском противопоставлении “ян” и “инь”.

Взаимосвязь игры и философии  Й. Хейзинга прослеживает в первую очередь  в софистике. Ведь именно у софистов преобладает “желание как можно  лучше разыграть представление, стремление в ответной схватке одержать верх над соперником - эти два  мотора всеобщей социальной игры”(21, С.114).

Последовательность основных стадий развития философии можно  отметить в общих чертах так: в  глубокой древности она берет  начало в священной игре в загадки  и в словопрения, выполняет функцию  праздничного развлечения. Сакральная сторона вырастает в глубокую тео- и философскую Упанишад и  досократиков, игровая сторона - в  деятельность софистов. При  этом философия развивалась и в сниженной форме: как словопрение, игра ума, софистика и риторика.

Делая экскурс в историю  философской мысли Й. Хейзинга везде  отмечает склонность философии к  полемике, а полемическое неотделимо от агонального.

3.4. Взаимосвязь  игры и поэзии.

Вопрос о взаимосвязи  игры и поэзии задает центральную  тему рассуждения о связи между  игрой и культурой. Поэзия вступает в игру в некоем поле духа, в некоем собственном мире, который дух  творит для себя, где вещи имеют  иное лицо, чем в “обыденной жизни”, и где их связывают между собой  не логические, а совсем иные связи. Поэзия никогда не была совершенно серьезной. Она располагается по ту сторону серьезного - в той  первозданной стране, откуда родом  дети, животные, дикари, ясновидцы, в  царстве грезы, восторга, опьянения, смеха. Для понимания поэзии нужно  облечь себя душою ребенка, словно волшебной  сорочкой, и мудрость ребенка поставить  выше мудрости взрослого (21, С.121).

В мифических представлениях первобытных народов об основах  бытия, как в зародыше уже заключен смысл, который затем был осознан  и выражен в логических формах и терминах. Филология и богословие стремятся все глубже проникнуть в постижение мифологического ядра ранних верований (9). В свете первоначального  единства поэтического искусства, священного учения, мудрости, культа все функциональные значения древних культур должны были восприниматься по-новому. В каждой живой, цветущей цивилизации, и, прежде всего в архаических культурах, поэзия одновременно и культ, и праздничное увеселение, совместная игра, проявление  искусности, испытание или загадка, мудрое поучение, убеждение, колдовской заговор, предсказание, пророчество, состязание.

Поэзия в своей первой функции фактора ранней культуры, рождается в игре и как игра (17). Это священная игра, но и в  своей причастности к святости она  постоянно остается на грани развлечения, шутки, фривольности. О сознательном удовлетворении стремления к прекрасному  еще долго нет речи. Оно неосознанно  содержится в переживании священного акта, который в слове становится поэтической формой и воспринимается как чудо, как праздничное опьянение, как экстаз, но главное, поэтические  навыки расцветают в радостных и  захватывающих массовых играх и  страстных групповых состязаниях, обычных в архаическом обществе. Ничто не могло быть более питательной  почвой для взрыва поэтических чувств, чем радостные празднества сближения  полов при чествовании весны  или других важнейших событий  в жизни племени (21, С.123).

Й. Хейзинга подробно рассматривает  взаимосвязь игры и поэзии во внешней  форме речи, отмечая, что столь  же ощутимо проявляется она в  отношении формы обратного воплощения мотивов и их облачения и выражения (21, С.132).

Исследователь находит взаимосвязь  и в состязательности - и состязание в загадках, и поэзия предполагает круг посвященных, которым понятен  используемый язык. Значимость решения  в обеих областях зависит от вопроса, соответствует ли оно правилам игры. Поэтом считается тот, кто способен говорить на языке искусства. Язык поэзии отличается от обычного языка тем, что  он намеренно пользуется особыми  образами, которые понятны не каждому. То, что язык поэзии делает с образами, это и есть игра. Именно она  располагает их в стилистической упорядоченности, она облекает их тайнами, так что каждый образ - играя - разрешает какую-нибудь загадку (17, 19).

В архаических культурах  поэтический язык еще являлся  преимущественно средством выразительности. Поэзия выполняет более широкую  жизненную функцию, чем удовлетворение поэтических стремлений. По мере духовного  и материального развития культуры расширяются те области, где черты  игры отсутствуют или малозаметны, за счет тех, где игра не знает препятствий. Культура в целом приобретает  серьезность. Закон и война, знание, техника и ремесла, как кажется, теряют контакт с игрою. Даже культ  затронут этим процессом. Оплотом цветущей и благородной игры остается поэзия (16, 23).