Логико-философский трактат Л. Витгенштейна. Логический позитивизм

Новый метод анализа  значений языковых выражений состоит  в том, чтобы показывать известные  всем, но выпавшие из поля внимания факты  различных использований языковых выражений. В результате этого должна обнаружиться неправомерность некоторых философских обобщений или утверждений, а связанные с ними проблемы отпадут сами собой. Тогда человек, мучимый такими проблемами, почувствует «ясность» и «облегчение». Анализ завершается не тогда, когда достигнуты некие «простые», «далее неразложимые» элементы языка (существование подобных элементов Витгенштейн отказался признавать), а тогда, когда те, кто искал ясности, будут удовлетворены. Метод анализа превращается из подобия алгоритмической научной процедуры (как это было им предложено ранее) в некое искусство; в нечто субъективное, ситуативное и напрямую зависящее от человека.

Начало «Философских исследований» открывается цитатой  Августина в «Исповеди»:

«Я схватывал памятью, когда взрослые называли какую-нибудь вещь, и по этому слову оборачивались к ней я видел и запоминал: прозвучавшим словом называлась именно эта вещь. ...Я постепенно стал соображать, знаками чего являются слова, стоящие в разных предложениях на своем месте и мною часто слышимые, принудил свои уста справляться с этими знаками и стал ими выражать свои желания».

Витгенштейн неявным  образом указывает на то, что подобное понимание языка близко к его  пониманию в «Логико-философском  трактате». Августин говорит о том, что каждое слово имеет какое-то значение, которое соотнесено с данным словом; оно – соответствующий данному слову объект. Однако Витгенштейн подчеркивает, что Августин (как и он сам ранее) не говорил о различии типов слов. «Тот, кто описывает обучение языку таким образом, думает прежде всего, по-видимому, о таких существительных, как «стол», «стул», «хлеб», и именах лиц, затем о наименованиях определенных действий и свойств, прочие же типы слов считая чем-то таким, что не требует особой заботы».  Таким образом, по мнению Витгенштейна, описание работы языка, данное Августином, — и самим Витгенштейном в его ранней работе — пригодно только для отдельных и специфических применений языка, а не для охвата того целого, на которое оно претендует.

«Это похоже на то, как  если бы кто-то объяснял: «Игра состоит  в передвижении фигур по некой  поверхности согласно определенным правилам...» а мы бы ответили на это: «Ты, по-видимому, думаешь об играх  на досках, но ведь имеются и другие игры. Твое определение может стать правильным, если ты четко ограничишь его играми первого рода»».

Слова языка обозначают предметы — предложения суть сочетания  таких наименований. — В этой картине языка мы находим корни  следующей идеи. Каждое слово имеет  значение. Это значение сопоставлено со словом. Оно есть предмет, замещаемый словом.

Задачу философии поздний  Витгенштейн видит в прояснении правил употребления языковых единиц и устранении противоречий.

Для критики философских  трактовок языка Витгенштейн  развил особый методологический прием, состоящий в рассмотрении фрагментов языковой деятельности, что гораздо проще, чем рассмотрение языка в целом. Простота этих фрагментов способствует более выраженному показу тех черт языка, на которые нужно обратить внимание. Такие примитивные использования языка, отмечает Витгенштейн, подобны тем, на которых дети учатся говорить. Он называет их «языковыми играми». Обращение к языковым играм помогает рассеять туман, которым философия окружает понятие «значения».

Пример языковой игры: «Я посылаю кого-нибудь за покупками. Я даю ему записку, на которой стоят знаки: «Пять красных яблок». Он относит записку к продавцу; тот открывает ящик, на котором стоит знак «яблоки»; затем он ищет в таблице слово «красный» и находит напротив него цветовой образец; наконец, он произносит ряд числительных — я предполагаю, что он знает их наизусть, — до слова «пять» и при каждом числительном он вынимает из ящика одно яблоко, имеющее цвет образца. Так или подобно этому оперируют словами. Но как же он знает, где и как ему искать слово «красный» и что он должен делать со словом «пять»? Ну хорошо, я допускаю, что он действует так, как я описал. Объяснения рано или поздно подходят к концу. Но каково же значение слова «пять»? Об этом здесь речь вообще не шла; речь шла лишь о том, как слово «пять» употребляется».

Этот пример показывает недостаток данного Августином объяснения языка; он трактует одинаково значения всех слов. Языковая игра, описанная  Витгенштейном, демонстрирует функционирование слов, принадлежащих разным категориям и по-разному соотносящихся с тем, что ими обозначается.

Витгенштейн утверждает, что отношение между знаком и  обозначаемым не является единообразным  для различных обозначающих выражений. Нельзя выделить для каждого языкового  выражения, при любом виде употребления, определенный (реальный или идеальный) объект (или множество объектов), являющийся значением этого выражения. Аналогично нельзя рассматривать связь обозначающего выражения и его значения как особую объективную связь, которая соединяет их независимо от употребляющих язык людей и диктует людям, как они должны использовать это выражение.

Существуют самые различные  типы языковой деятельности, в которых  слова имеют разные функции и  по-разному относятся к реальности. Среди разнообразия языков и видов использования слов нельзя выделить привилегированную каноническую форму, к которой должно якобы сводиться все наблюдаемое разнообразие. Каждая форма заслуживает самостоятельного описания и изучения. Нельзя объявлять какую-то одну из них выражением сущности языка. На вопрос, сколько видов употреблений языковых выражений можно выделить, отказавшись от признания единственной канонической формы, Витгенштейн отвечает, что «имеется бесчисленное множество таких типов, бесконечно разнообразных типов употребления всего того, что мы называем «знаками», «словами», «предложениями». И это многообразие не является чем-то фиксированным, данным раз и навсегда; напротив, возникают новые типы языка, или, как мы могли бы сказать, новые языковые игры, в то время как другие языковые игры устаревают и уходят».

В качестве доказательства неправильности воззрения на язык в  «Логико-философском трактате» Витгенштейн  приводит концепции, связывающие работу языка с работой ментальных механизмов в голове человека. Они рассматривают язык как перевод во внешний план вполне определенных и четко структурированных процессов; объясняют связь слова и его значение через некие гипотетические психические механизмы; предполагают, что значения слов — это образы, возникающие в сознании в результате ассоциативной связи со словом и т.п.

Мыслительные операции, такие, как именование или понимание  речи собеседника, не сопровождаются образами, достаточно четкими и определенными, чтобы их можно было счесть регулирующими  эти мыслительные операции (что прямо противоречит его ранним идеям). Так, даже при произнесении имени какого-то конкретного, знакомого человека в нашем  сознании не обязательно возникает определенный образ, похожий на него. В рассуждениях такого рода Витгенштейн прибегает к интроспективному методу. Он призывает тщательно проследить за тем, что всплывает в сознании при совершении акта именования, чтобы убедиться в отсутствии каких-либо определенных, постоянных и однозначных образов, похожих на именуемый предмет. Более того, наличие подобных образов сделало бы проблематичной возможность понимания. Невозможно удостовериться в том, что образы, соответствующие одному и тому же имени, сходны у разных людей. Если человек называет данным именем те объекты, которые «достаточно похожи» на образ в его сознании, то гарантии того, что все люди будут понимать «достаточное сходство» одинаково, разумеется, нет.

Витгенштейн критикует  также теорию значения, согласно которой  значением является абстрактное  свойство или абстрактная сущность, которой обладают все предметы, обозначаемые данным словом, и только они.

«Рассмотрим, например, процессы, которые мы называем «играми». Я  имею в виду игры на доске, игры в  карты, с мячом, борьбу и т.д. Что  общего у них всех? Не говори «В них  должно быть что-то общее, иначе их не называли бы «играми»», но присмотрись, нет ли чего-нибудь общего для них всех. Ведь, глядя на них, ты не видишь чего-то общего, присущего им всем, но замечаешь подобия, родство, и притом целый ряд таких общих черт. Как уже говорилось: не думай, а смотри! Присмотрись, например, к играм на доске с многообразным их родством. Затем перейди к играм в карты: ты находишь здесь много соответствий с первой группой игр. Но многие общие черты исчезают, а другие появляются. Если теперь мы перейдем к играм в мяч, то много общего сохранится, но многое и исчезнет. Все ли они «развлекательны»? Сравни шахматы с игрой в крестики и нолики. Во всех ли играх есть выигрыш и проигрыш, всегда ли присутствует элемент соревновательности между игроками? Подумай о пасьянсах. В играх с мячом есть победа и поражение. Но в игре ребенка, бросающего мяч в стену и ловящего его, этот признак отсутствует. Посмотри, какую роль играет искусство и везение. И как различны искусность в шахматах и в теннисе. А подумай о хороводах! Здесь, конечно, есть элемент развлекательности, но как много других характерных черт исчезает. И так мы могли бы перебрать многие, многие виды игр, наблюдая, как появляется и исчезает сходство между ними. Результат этого рассмотрения таков: мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходств в большом и малом.» (В дальнейшем Витгенштейн предлагает называть эти подобия «семейными сходствами»).

Витгенштейновская концепция  «семейного сходства» направлена против идеи, что каждому общему понятию или выражению соответствует определенное абстрактное свойство, которое и можно было бы рассматривать в качестве его значения. Поэтому она обязательно должна быть дополнена идеей значения как употребления. Витгенштейн показал, что значение нельзя трактовать ни как определенный предмет, ни как определенный образ сознания, ни как определенное абстрактное свойство. Поэтому остается допустить, что употребление данного слова по отношению к тому или иному кругу предметов регулируется набором парадигм типа: игрой называется это, а еще это, и то тоже называется игрой. Ориентируясь на такие образцы, мы можем употреблять данное слово в привычных случаях. Но относительно каких-то новых явлений набор парадигм не предрешает, распространится на них употребление или нет.

Таким образом, Витгенштейн  формулирует тезис «значение  есть употребление», наделяя его  следующим смыслом: поскольку значения не являются четко определенными  объектами или «сущностями» на которые  мы можем ориентировать свое словоупотребление, то употребление должно определяться принятыми образцами и правилами. Это означает, что на место регулирующей способности абстрактного объекта или ментального образа Витгенштейн ставит регулирующую силу норм данного вида языковой деятельности.

Если в «Логико-философском трактате» язык определялся как совокупность предложений, то теперь Витгенштейн стремится, используя примеры различных языковых игр, вызвать в нашем представлении иной образ языка.

Отличительной чертой языковых игр является нерасторжимое единство языка, его употребления и определенной деятельности, причем образцы и нормы языкового поведения неотделимы от образцов и норм конкретного вида деятельности. «… Это целое, состоящее из языка и действий, с которыми он связан, я буду называть также языковой игрой». Объясняя происхождение этого термина, Витгенштейн ссылается на те игры, в которых ребенок обучается значениям слов. Для овладения языком ребенку нужна игра, т.е. деятельность, в которой осуществляется манипулирование со словом по строго определенным правилам. Значение слова можно выучить лишь в контексте определенной деятельности — таков смысл, вкладываемый Витгенштейном в термин «языковая игра». Идея языковой игры показывает, что язык сам есть часть определенной деятельности. Вместе они образуют каркас, определяющий значения слов. В различных языковых играх одни и те же слова имеют разные употребления, и это означает, что они фактически имеют разные значения. При этом важно, что совокупность возможных употреблений одного и того же слова не ограничена и не фиксирована. Имеется неопределенно большое число различных употреблений, в которых слово получает соответственно различные значения: имени или целого предложения, команды или вопроса, утверждения, просьбы, сомнения и прочее. Рассмотрение различных языковых игр помогает достичь ясности относительно языка, потому что языковые игры служат объектами для сравнения. Сопоставляя их с реальным языком, легко указать на те черты, которыми обладает язык.

Таким образом, в «Философских исследованиях» представлено воззрение на язык, радикально отличающееся от того, что излагалось в «Логико-философском трактате», от воззрений на язык, типичных для эмпиристской традиции, и от подходов к языку в русле логического анализа. Поздний Витгенштейн строит деятельностную и социальную концепцию языка: на сцену выступают различные люди, использующие язык в ходе совместной деятельности. Язык описывается Витгенштейном как форма социальной практики, а не как безличное отражение реальности. При этом стоит отметить, что Витгенштейн неоднократно уточнял, что он не стремиться строить каких-либо теорий. Он стремится указать нам на известные факты относительно языка, которые должны побудить нас отказаться от некоторых философских объяснений его сущности; например, эмпиристских или тех, которые давались в логическом атомизме.

«Конец» логического позитивизма 

Карл Раймунд Поппер (1902 г.) занимает очень специфическое место в философии неопозитивизма. С одной стороны, он основывается на той же самой проблематике и исходит из тех же задач, которые ставил перед собою логический позитивизм. С другой — смысл своей деятельности он усматривал в опровержении логического позитивизма, видя в нем теорию, которая более полно устраняет метафизику, чем прежние антиметафизики. «Однако этими методами уничтожена не только метафизика, но точно так же и естествознание. Ибо законы природы не более сводимы к утверждениям наблюдения, чем метафизические изречения». Отвергнув принцип верификации логического позитивизма, Поппер предложил «принцип фальсификации» в качестве критерия разграничения «метафизических» и эмпирических высказываний. «Согласно этому критерию, утверждения или системы утверждений сообщают информацию об эмпирическом мире, только если они способны приходить в столкновение с опытом; или, более точно, только если они могут систематически проверяться, то есть, так сказать, если они могут быть подвергнуты... испытаниям, которые могут иметь результатом их опровержение».

Концепция Поппера с самого начала содержала элементы критики логического позитивизма и означала по существу его саморазложение. В «Логике исследования» (1935 г.), вышедшей в английском переводе под названием «Логика научного открытия» (1959 г.), он локазал точку зрения, что «проблема индукции» — проблема того, каким образом исследователь поднимается от единичных фактов к теории, — есть псевдопроблема. Тем самым он противопоставил свою доктрину идеям Венского кружка. Позитивная же концепция научного открытия, выдвинутая Поппером, означала признание интуитивизма: выдвижение теории (эмпирической гипотезы) есть неуловимый иррациональный психический процесс, не имеющий отношения к логике. Логика занимается лишь подтверждением гипотезы, т. е. выведением дедуктивно следствий данной гипотезы, подлежащих проверке.