Проблема антропосоциогенеза. Факторы антропогенеза

          Многомерность человека можно в сопоставительном виде представить и выразить через три способа бытия, отличающиеся друг от друга по качеству и степени совместимости и соразмерности человека с миром. Речь идет о человеческом, нечеловеческом и античеловеческом способах бытия, которые настолько едины и переливаются друг в друга, что между ними можно проводить только теоретические разграничения.

          Во-первых, — это человеческий способ бытия, сполна соответствующий природе («первосущности») самого человека. В первозданном человеческом способе бытия разные формы реальности (физическая, биологическая, социальная, духовная реальность) пребывают в своем естественном сочетающемся состоянии. Механизмы социальной адаптации функционируют здесь в таком направлении, чтобы содержание и различные формы реального человеческого бытия через влияние друг на друга всегда стремились к своему естественному соответствию родовой сущности человека. Результатом социальной адаптации здесь становятся такие качества как сплоченность, сострадание, солидарность, сотрудничество, справедливость и др., в которых проявляется суть человечности.

          Во-вторых, — это нечеловеческий способ бытия, в котором человек открывается перед сущностью мира, перед сущностью иной природы и всего, существующего помимо человека. С этой сущностью мира человек по необходимости считается в той мере, в которой она определяет границы человеческого бытия. Нечеловеческий способ бытия человека всегда выражает различные попытки искусственного очеловечивания вне-человеческого мира. В соответствии с таким обстоятельством механизмы социальной адаптации здесь функционируют в обратном направлении — в направлении «отчуждения», отступления от актуализирующихся интенций человеческой сущности, выходящих за пределы своего естества и явно противоречащих сущности самой природы вообще. На деле это выражается в том, что в самих вещах мы всегда можем увидеть отпечаток или проблеск человека, и это было бы вполне человечным. Но в человеке нельзя видеть вещь, ибо такое видение бесчеловечно. Какими бы ни были интенции самого человека, но в человеческой сущности всегда с необходимостью учитываются конкретные пределы существования самого мира и человеческого бытия в мире.

          В-третьих,— это античеловеческий способ бытия, который человек вынужден творить внутри своего человеческого бытия. Античеловеческое бытие — это, как бы, грех человека перед своей сущностью, — это его вынужденная расплата за то, что он уже очеловечил какой то фрагмент своего нечеловеческого бытия и, тем самым, создал в своем существовании проблему самоотчуждения.

          Здесь скрыта одна из глубоких тайн человечности, под покровом которой происходит расчеловечивание, развенчивание, обесценивание одних форм жизни во имя очеловечивания и возвеличивания других форм жизни. Механизмы социальной адаптации в таких условиях предназначены для защитного «обволакивания» античеловеческого бытия, т.е. для того, чтобы сделать последнее подконтрольным в отношении к тенденциям дальнейшего развития человеческого бытия. Вот почему бесчеловечное превращение человека-пролетария в «самоотчуждающуюся вещь», в средство рабского, изнурительного труда получает свое историческое оправдание в дальнейшем развитии самой человечности.

          С этой точки зрения, любая новая социономическая техника и технология, которую создает современное цивилизованное общество, должна проходить функциональную экспертизу на свое соответствие, по крайней мере, государственно-правовым и гражданским нормативам человечности. В такой экспертизе должна учитываться мера и степень защищенности человека от возможных пагубных последствий практической реализации новых социономических технологий.

          Человеческое бытие включает в себя не только самого человека, его деятельность, но и результаты, плоды этой деятельности, и вместе с ними всю очеловеченную природу, весь очеловеченный мир. Однако, через результаты своей практической деятельности человек нарушает, во-первых, естественную сущность окружающего мира, а, во-вторых, искажает первозданное содержание своего человеческого бытия. Техника, например, всегда сочетает в себе одновременно реализацию человеческого начала (очеловеченный мир) и античеловеческое бытие, т.е. чуждое исконному человеческому бытию, но соответствующее самореализации человеческой сущности. В этом смысле атомная бомба как античеловеческое средство технически ничем не отличается от ножа в руках преступника.

          К нечеловеческому бытию относится бытие всего того мира, в котором пока нет места для человека. Но человек своей практической деятельностью может со временем «это» место очеловечить. Поэтому нечеловеческое бытие является тождественным человеческому небытию до тех пор, пока практическое отношение человека к миру не вышло за пределы достигнутого уровня творческой, созидательной деятельности.

          По своей природе любая форма жизни, в том числе и духовная жизнь человека, в той или иной мере предполагает адаптацию к существующим условиям. Адаптация человека предполагает не только био-физиологический процесс, но главным образом, — социальный процесс, который привносит в природные аспекты человеческой жизни особую внутреннюю неустойчивость, незавершенность, неуравновешенность, трансцикличность и другие особенности, в которых учитываются наряду с телесной организацией и духовные формы, активно задействованные в процессах социального приспособления.

          Схематически социальную адаптацию можно обозначить через три ключевых звена — это воля, проблема, опыт. В этом треугольнике можно увидеть и элементарные акты приспособления, и сложные, системные, многофункциональные процедуры. Первое звено в адаптационном процессе — это воля, представленная здесь в широком смысле. Она включает в себя совокупность желаний, потребностей, целей, стремлений и действий, которые направляют и организуют свободную самореализацию человека в социальной среде. По своему содержанию воля не всегда и не во всем является разумной и в этом смысле она может быть своеобразным внутренним источником витальных желаний или проводником их из одной социальной структуры в другую. Второе звено — проблемная ситуация, которая всегда существует в человеческой жизни, сменяя одна другую. Как отмечает Э. Фромм, «человек — единственное животное, для которого собственное существование является проблемой, требующей обязательного разрешения и которой невозможно избежать» [1]. Проблемы жизни четко осознаются тогда, когда окружающие условия и складывающиеся социальные обстоятельства в чем-то начинают ограничивать самореализацию человека, препятствовать или противодействовать ей.

          Обычно проблемные ситуации человек стремится разрешать своевременно, не затягивая их и не доводя до кризиса. Кризис в отношении к воле имеет вторичный характер и в этом смысле он служит внешним источником, питающим корни идиотизма в жизни человека. Но в случае опережающего отражения воля может детерминироваться адекватно возникающей кризисной ситуацией, которая по ряду причин пока непреодолима для человека. В таком случае содержание кризисной ситуации проецирует на человека свой негативный потенциал, который переживается в виде состояния идиотизма.

          Третье звено — это социальный опыт, который логически необходим для синтеза первого (тезиса) и второго (антитезиса). С одной стороны социальный опыт функционирует как овеществленная, институциализированная воля, а с другой стороны он проявляется в качестве готового механизма по разрешению возникающих проблем жизни. Если между «тезисом» и «антитезисом» возникает прямой антагонизм, то косвенными способами для текущей самореализации человека становятся такие проявления опыта как осознаваемые социальные нормы, образцы, обычаи, традиции, при помощи которых достигается определенный компромисс между социальной волей и социальным кризисом.

          Таким образом, открывая различные способы освоения мира, постигая свою всемирность, человек ставит себя перед колоссальной угрозой утраты своего человеческого облика, своей человечности. Эта угроза с каждым новым открытием мира возрастает и требует, чтобы ее принимали такой, какая она есть

/Фромм Э. Человек для себя // Бегство от свободы. Человек для себя. Минск, 1998.– Стр. 418/ 

4. Тема  человека в современной  филосовской антропологии.

          Если рассматривать историю философии через призму идеи человека, то первая треть XX века ознаменовалась появлением великих проектов, каждый из которых при всем отличии от других являл собой фактически антропологический проект, проект поиска и становления нового человека и на основе этого – проект строительства новой философии, новой науки и новой социальной практики.  
          Речь идет о проектах Dasein-анализа М. Хайдеггера, философской антропологии М. Шелера, «вершинной психологии» Л.С. Выготского, философии поступка М.М. Бахтина, аналитической психологии К.Г. Юнга, философии символических форм Э. Кассирера, философии диалога М. Бубера. Можно упомянуть также антроподицею П.А. Флоренского, других философов диалога (О. Розенштока-Хюсси и Э. Эбнера), но уже один этот список говорит о тотальности и глубине поиска.  
          Все направления гуманитарной мысли и практики в последующее время отталкивались от названных проектов, либо продолжая их, либо полемизируя с ними. В любом случае судьбы антропологии в XX веке были связаны с судьбами тех идей, которые были предложены в названных проектах.  
          Чтобы понять существо этой антропологической революции (применительно к России она была названа Ф.Ф. Зелинским «третьим ренессансом») попробуем задать авторам этих проектов кантовский вопрос – что такое человек? И далее попробуем реконструировать ответы разных авторов на этот вопрос. При этом будем стараться удерживать онтологический статус данного вопроса, поскольку речь идет о поиске метафизического ответа на этот вопрос. Иначе говоря, вопрос задается в редакции «является ли человек философской проблемой?», или «может ли пониматься человек как философский вопрос?».  
 
                                                         Ответ..М..Хайдеггера.                                                         
          М. Хайдеггер, споривший с И. Кантом по поводу возможности выведения метафизики из философской антропологии, тем не менее, предлагал именно проект бытия человека, точнее настаивал на возврате человеку онтологических оснований, на его укоренении в бытии. Его Dasein-аналитика предполагала практику поиска и очерчивания онтологических границ человека.  
          Его спор с И. Кантом совпал по времени с написанием и изданием им главной работы «Бытие и время», в 1927-1928 годах. Этой работой М. Хайдеггер предлагает вернуться к онтологии, которую забыла классическая философия к ХХ веку. Он сам поставил перед собой задачу реконструировать, заново построить новую метафизику. И он задается вопросом – а можно ли ее вывести из философской антропологии? Возможно ли обоснование метафизики через философскую антропологию?  
          Каков ответ? Ответ во многом зависит, по М. Хайдеггеру, от ответа на вопрос – что есть сама философия? Если некий философ утверждает, что человек не может быть в центре бытия, то и философская антропология не может быть основанием метафизики.  
          Ответ М. Хайдеггера странен. Сначала он отвечает отрицательно. Как объект человек необозрим. Антропология в таком случае теряется в неопределенности. Мы знаем о человеке так мало и так много одновременно, и именно в наше время он стал более всего проблематичен. Проблематичность эта заключается не в обилии знаний о нем, а в проблематичности самой философской антропологии, в ее рамках, границах.  
          Как задать эти границы? Где они пролегают? М. Хайдеггер, опираясь на достижения философской антропологии тех лет, на вопрос о возможности выведения метафизики из философской антропологии, естественно, отвечал отрицательно. Этим же объяснялся призыв М. Шелера построить новую универсальную науку – философскую антропологию. Кстати, именно М. Шелеру М. Хайдеггер посвятил работу «Кант и проблема метафизики», в которой он оспаривает предложение И. Канта  
          Итак, М. Хайдеггер утверждает, что философская антропология не может быть универсальной наукой или отдельной дисциплиной. Философская антропология может обозначить некий подход, некий тренд, позицию, фиксирующую отношение человека к себе самому и сущему в целом. Философская антропология – не учение, не наука, а подход, принцип, с точки зрения которого объясняется не только сам человек, но и мир вообще.  
          Позволим себе дополнить. Свои знаменитые вопросы всех трех «Критик» И. Кант задавал, преследуя целью обозначить онтологические рамки миров – мира природы и мира свободы, отвечая тем самым на вопрос «что такое человек?»: это существо пограничное и трансграничное. С одной стороны, он конечен, с другой стороны – сопричастен бесконечности, поскольку способен на свободный поступок.  
          М. Хайдеггер же отвечал на вопрос И. Канта по-своему, уже изнутри своей концепции – концепции Dasein-analysis. Вопрос о том, что такое человек, связан с вопросом, что такое метафизика, ее пределы. То есть М. Хайдеггер действовал прямо противоположным способом. Его интересовал прежде всего вопрос – что такое бытие? С него и начинается его «Бытие и время». Но в процессе поиска ответа на этот вопрос М. Хайдеггер неминуемо приходит к человеку, поскольку бытие есть сущее человеческое. А человек есть образ бытия сущего. Сама антропология не может дать ответ на «вопрос об образе бытия этого сущего, которое есть мы сами», утверждает М. Хайдеггер  
          Метафизика в этом смысле сама проблематична, ее еще предстоит построить. Вопрос о сущем висит без ответа. За вопросом о том, что есть сущее, тянется вопрос – что делает сущее сущим? Что есть бытие сущего? Что делает возможным сущее? Что делает его как «что», как «чтойность», что-бытие? Что делает сущее действительным? Это existentia. То есть тут-бытие, здесь-бытие. То самое Dasein-бытие. То бытие, которое нам открывается, бытие открытое и схваченное как событие, Ereignis. Человек не существует отдельно от этого бытия. Он в нем пребывает. Через это Да-бытие человек и открывается себе, своему существу. Тем самым главным вопросом метафизики является вопрос о Да-бытии, то есть, собственно, о человеческом бытии.  
Сама фундаментальная онтология М. Хайдеггера является антропологичной, даже антропоцентричной. Более того. Да-бытие есть бытие человека единичного, отдельного. Именно этот человек, индивид, и историчен. Он имеет историю, переживает свою драму как событие. В отличие от гегелевского всемирно-исторического обесчеловеченного процесса-прогресса, у М. Хайдеггера историчен конкретный отдельный человек-индивид. И в этой истории складывается его, человеческая, глубинная структура, экзистенция, воплощенная в жизненных сценариях, жизненном пути. По структуре эта экзистенция одинакова у всех людей. Структурно и феноменологически она представлена как событие, Ereignis. История событийна, поскольку человек обретает свое собственное содержание, свое сущее, постигает и преодолевает свои онтологические пределы. Бытие есть событие, а событие есть «сбывание», обретение самости.  
          Этот призыв к самореализации в самости доходит у М. Хайдеггера до аморализма. Все позволено в Да-бытии, если это связано с самореализацией. Событие в Да-бытии происходит по ту сторону добра и зла (очередной перевертыш Ф. Ницше в сознании философа). В этом смысле у М. Хайдеггера нет места любви, нравственности, вещей «слишком человеческих». М. Хайдеггер предпочитает говорить о праве человека на со-вершение через преодоление всех и всяческих онтологических границ и пределов. Тем самым он приходит к идейному нацизму.  
          Таким образом, М. Хайдеггер пришел к тому, от чего отталкивался. К тому, что бытие не может быть ничем иным, кроме как человеческим бытием. И вопросы «что такое бытие?» и «что такое человек?» совпадают в своей онтологии. М. Хайдеггер только отрицает то, что необходимо выделять философскую антропологию в отдельное учение. Да-бытие и человеческое бытие совпадают. Поэтому поиск онтологических рамок для философской антропологии – это блуждание в неопределенности.

 
                                                 Ответ.М..М..Бахтина.  
          М.М. Бахтин не мог читать М. Хайдеггера тогда, в 20-х годах прошлого века. Но он читал Ф. Ницше и С. Киркегора, из которых они оба вышли. В масштабе «большого времени» кажется удивительным их перекличка. Но М.М. Бахтин, в отличие от немецкого философа, строил сугубо нравственную и христианскую философию, исходил из идеи о том, что у человека нет «алиби в бытии».  
          М.М. Бахтин также отказался от спекулятивных субъект-объектных конструкций в пользу идеи самоопределения человека в бытии. Но его отказ имел иное основание. Ответ М.М. Бахтина на кантовский вопрос звучал фактически утвердительно: человек есть поступающее, ответное бытие. Результатом ответа становится аналитика этой архитектоники ответственности, архитектоники личности.  
          Забавно то, что даже глубинный словарь «паратерминов» М.М. Бахтина и М.Хайдеггера совпадают (см. также один из первых опытов сравнения М. Хайдеггера и М.М. Бахтина.  
          Проследим за развертыванием этого словаря.  
          С чего все началось? Где та точка, тот детонатор, ставший причиной взрыва – философского акта-поступка? Можно, конечно, искать причину в том, что он рано узнал Ф. Ницше и С. Киркегора и был потрясен их работами. Или в том, что он в 11-12 лет читал в оригинале И. Канта и давно был болен Ф.М. Достоевским.  
          Можно. Но при этом все равно понятно, что акт откровения свершается однажды и вдруг. Однажды и вдруг молодой Михаил Бахтин понял одну простую мысль: главное, что есть в этом мире - это поступающая личность. Она есть факт и событие бытия.  
          Весь мир стихий и материй, вся проза жизни обрамляется формой личностного поступка. И здесь, говорил М.М. Бахтин, начинается проблема эстетики. Последняя заключается в том, чтобы объяснить – как возможно это обрамление мира формой.  
          Эта попытка понимания формы мира осуществляется как акт откровения – через глубокий религиозный опыт. В этом событии бытия обретает зримость и значимость молитва. Так говорил М.М. Бахтин в самом начале своих откровений, этим же и закончил: «Крест и молитва – вот главное», говорил он своему собеседнику в конце жизни  
          Крест и молитва. В этом весь М.М. Бахтин. При многократном проговаривании бахтинообразной терминологии про диалог и полифонию есть опасность утерять главное – опыт участного мышления, опыт откровения, опыт свершения себя как события в бытии.  
          Опыт этот всегда разный. И М.М. Бахтин в своих текстах всегда разный. Более того, он в своих текстах погашен. И всегда Другой.  
          Интересно то, что и выхода иного у М.М. Бахтина не было. Как его нет и у нас: событие бытия обрамляется в форме неуловимого высказывания. Личность, совершающая поступок, выражает себя в эстетическом акте, акте художественного творчества, который случается как взмах крыла.  
          Поэтому религиозный опыт откровения и эстетический акт у М.М. Бахтина тесно переплетены. Отсюда – его внешний филологизм.  
          Итак, то единственное, что достоверно и о чем я могу сказать в этом мире – это поступок моей личности. Что составляет весь смысл моей жизни – это осознание собственного свершения в мире, это попытка стать в Бытии, то есть совершить поступок. Это становление в бытии и есть онтологический субстрат, сущностное содержание понятия личности.  
          Это осознание моего поступающего бытия совершается как акт откровения и оседает в эстетической форме. Единственное, что я могу понять в Другом – это попытаться взять текст, выступающий как осколок когда-то взорвавшегося вулкана.  
          Таково начало М.М.Бахтина. Таков взрыв, который осел потом в разных текстах, черновиках, набросках, отбросах, скрывающих главное произведение – произведение личности автора, М.М. Бахтина.  
          Религиозность М.М.Бахтина – не конфессионального и не православного толка. Его религиозность сродни религиозности первоначального христианства, которая свершалась и понималась как акт личного спасения.  
          Главное в моем бытии – понять, осознать форму личности, поступающей и ответственной, ее структуру, архитектонику. Ключевые моменты в текстах М.М. Бахтина, их набор при этом повторяют эту архитектонику.  
          Последняя, кстати, не превращается у М.М. Бахтина в метафизический универсум, в некую очередную систему, иерархию понятий. Главное, что пытался сделать этот вечно Другой – наставить свое культурное орудие, умо-зрение, пристальный взгляд личности на новую оптику, осуществить сдвиг в мышлении, преодолевая привычный катастрофический стереотип новоевропейской mentalite.  
          Если что-то и строил М.М.Бахтин, так это новую антропологию, метафизику личности. Повторяя И.Канта – антропологию с прагматической точки зрения, то есть с точки зрения личностного, автономного законодательства. Не как новое учение об объекте, а как некое credo поступающей автономной личности, которая свершается здесь-и-теперь.  
          Антропология М.М.Бахтина отличается как раз тем, что он осуществил предметно-практический опыт исцеления, глубоко религиозный, опыт преодоления парного новоевропейского баррикадного мышления, опыт снятия синдрома Адама, с которого я начал свой разговор. В этом смысле каждый человек, становящийся на Путь очищения, повторяет этот опыт первого падения (Адама) и опыт второго рождения (своего Иисуса Христа), личного спасения.  
          В опыте М.М.Бахтина воплотилась идея, согласно которой человек как собственное произведение личности осуществляется в текстах и через текст, художественный или философский. Он не существует как некое Сверх-Я до текста, а как раз в тексте и осуществляется. В работе над текстом осуществляется его экзистенциальное «Я». До и вне текста «Я» автора не существует. Его физически нет. Акты высказывания как личностные реплики и проявляются в художественных формах как жанрах культуры, жанрах бытия личности (идея речевых жанров М.М. Бахтина).  
          И все же, чтобы не скатиться в жанр заклинаний об очередном кумире, проделаем определенную сборку тех самых принципиальных моментов, того credo, на котором стоял М.М. Бахтин. На каких костылях держался его и сходный с ним опыт? Через какие моменты конституируется его философия?  
          Первым конституирующим принципом его метафизики личности является то, что условно К. Кларк и М. Холквист назвали «архитектоникой ответственности». Через этот принцип воплощается то главное, что проделывал М.М. Бахтин – Путь, на котором нарабатывается опыт выращивания произведения личности.  
          Такая забота о личности (эпимелейа), наставление себя, и есть ответственность личности – как ответность, то есть перекличка, отклик на Голос Другого. Человек в ответе за свою личность. Он не имеет «алиби в бытии». Он обладает единственным шансом состояться, стать. И эта ответственность носит принципиальную структуру, архитектонику – Я и Другой. «Я» в этой паре – не то психологистическое, индивидуальное «я», к которому мы привыкли в обыденной жизни, которое нас мучает своими страстями и прихотями, капризами и комплексами. Это «Я» личностное, экзистенциальное. И только на этом уровне возможен диалог как Встреча, как перекличка голосов. Только на этом уровне возможно личностное и причастное к Другому отношение. Простое и повседневное коммуникативное взаимодействие не улавливает личностной архитектоники, не покрывает всей глубины диалога Я и Другого. Повседневный сенсорный опыт не дает средств для личностного диалога. Последний возможен при адекватном опыте, опыте работы с глубинной личностной структурой, который проделывается в художественной и философской форме. Человек должен совершить усилие в сторону своей личности и осуществить некий прозаический акт личностного художественного творчества.  
          Второй конституирующий принцип, вытекающий из первого – «прозаика» личности. Но в отличие от Г.С. Морсон и К. Эмерсон, точно отметивших этот принцип прозаики, я его понимаю не как прозаизацию жизни и не как поэтику обыденной жизни, и не как альтернативу поэтики. Прозаика М.М.Бахтина не является набором искусственных средств аналитики прозаического текста и не является очередным эстетическим манифестом, очередной «пощечиной общественному вкусу». Кстати, поэтику применительно к М.М. Бахтину необходимо брать в исходном древнегреческом понимании – как практику выращивания «пойэмы», выделывание «изделия», «произведения», плавку в демиургической практике главного изделия – персоны, личности? Тогда и прозаика М.М.Бахтина – это «пойезис» личности.  
          Третий конституирующий принцип протофилософии М.М. Бахтина – это принцип поступающей личности. Поступок выступает основным жанром бытия человека в культуре. А бытие и есть опыт-событие этой поступающей личности. Поступок есть понятие онтологически нагруженное. Он означает поступь. Это шаг в бытие. Это акт свершения. Шаг в Пути.  
          М.М. Бахтин пытался преодолеть привычную идеологию ущербного парного мышления и тем самым совершить опыт исцеления личности. Именно в этом, как мне кажется, состоит содержание поступка – как экзистенциальной категории Пути. И это, конечно, мой опыт понимания, опыт участного мышления.  
          Итак, чем важен ответ М.М. Бахтина? Он важен интенцией, задаванием новой «оптики мышления». Его слова – не термины просто, не теоретические выдумки и конструкции. Это не заявка новой темы (как это произошло у М. Бубера – как заявка на философию диалога). Важен Путь, которым он шел и способ мышления, оптика мышления и бытия, которую он строил.  
          Его терминология – не новые и экзотические слова, а принципы, конституирующие новую парадигму мышления и бытия. Новая парадигма в свою очередь есть не заявка на новую тему (и об этом еще не говорили), а заявка на новый способ бытия человека, направленный на отказ от привычного способа бытия существа, похоронившего Бога.  
          В этом плане М.М. Бахтин шел от глубоко христианской идеи падшести человека и его спасения. «Крест и молитва ? вот главное».  
 
                                                 Ответ.М..Шелера.  
          Ответ М.Шелера недвусмысленен, хотя и многозначен. Он действительно хотел построить универсальную, фундаментальную науку о сущностных силах человека, которая бы стала основанием для конкретных исследований конкретных наук. Об этом заявлено не только в его знаменитом эскизе «Положение человека в космосе», но и в работе «Человек и история», написанной в 1928 году и опубликованной уже после его смерти. Будем опираться на последнюю, поскольку в ней более рельефно представлена позиция М. Шелера касательно главного вопроса – что такое человек?  
          По большому счету М. Шелер ответить на кантовский вопрос не успел из-за неожиданной смерти. Но направление ответа он задал.  
          Как и многие авторы, его современники, М. Шелер так же отметил, что человек стал все более и более проблематичен. Он не знает сам, что он такое есть. И он знает, что не знает себя.  
          В таком случае не в позитивном знании дело. Дело в том, чтобы попытаться отрефлексировать самого себя и посмотреть на то, какие идеи человека, какие образы человека формировались в истории, какие типы самопознания и самопонимания человека отслаивались в культуре. И на этом основании понять – что за процесс складывания антропологических проектов происходит и как он происходит.  
          М. Шелер попытался отделить рефлексивный слой от культурных текстов и отслоить от них некие идеальные антропологические типы. Идеальные не в смысле идеала, а в смысле парадигматического сценарного поведения. Эти типы – результат рефлексии самого М. Шелера.  
          Таких типов у М. Шелера получилось пять. Тем самым и ответов у него на кантовский вопрос получилось пять.  
          Первый тип – человек религиозный. Или человек мифа. Это такой тип, который устраивает свое бытие на основе религиозной веры, то есть веры по понятию – веры в высшую, сверхъестественную силу, которая защитит и спасет человека. Человек религиозный нуждается в великой идее спасителя. Он нуждается в великом мифе о сотворении, падении и спасении человека. Вера в такую идею не рациональна. Она поддерживается все время естественным психологическим состоянием человека – его страхом. Страх человеческий все время подкармливает этот миф.  
          Второй тип – человек разумный (рациональный и др. дериваты). Этот тип – изобретение хитрых древних греков, начиная с Аристотеля. Человек наделен Логосом, разумом. Он призван быть посланником и внести в этот мир разумность. И своим разумом человек оформляет мир. Идея разумной формы, оформляющей косную материю, космизация хаоса – сугубо греческая идея. Каждый человек наделен по этому типу разумной функцией. Она божественного происхождения. Человек этот активен, самостоятелен, наделен идеей. Человек подобен мастеру-демиургу. В этой связи хитрости и страсти человеческие – это случайные отвлечение. Человеком правит разумное начало.  
          Третий тип – человек умелый и натуральный. Эта идея человека была порождена в эпоху расцвета позитивного научного знания. Это изобретение позитивистов, натуралистов и прагматиков всех вариантов.  
          Этот тип человека – сугубо прагматичный тип, это тип животного, но сложно организованного. Все душевные влечение здесь объясняются просто. Они суть желания и хотения телесных органов. Это желания иметь. Существо человека в этом смысле выводится из его физической природы. Это животное, использующее орудия, в том числе «психические орудия», знаковые орудия. С помощью разных орудий человеческое существо добивается присвоения себе тех или иных предметов желаний и вожделений. Главное – это существо, испытывающее влечения. В таком случае любовь, желание куска хлеба, создание художественной картины – все они выстроены по одной схеме, схеме удовлетворения желания. Меняется только траектория пути по этой схеме.  
          Такое устройство этого человеческого типа объясняется тем, что человек слаб и беззащитен по своей первой природе. Он хватается за спасительные влечения и все, что вокруг него, превращает в предмет своих влечений. Тем самым это существо осуществляет экспансию во вне, захватывает пространство той среды, которая его и породила.  
          М. Шелер при этом выделяет три силы влечений – продолжение рода, стремление к власти и питание в широком смысле (борьба за то, чтобы иметь кормовые места).  
          Четвертый тип вытекает из третьего. Этот тип – человек декаданса. М. Шелер считает его изобретением Ф. Ницше, А. Шопенгауэра и З. Фрейда. Человек здесь – «дезертир жизни», «омерзение и болезненный стыд» (Ф. Ницше). Этот тип считается изначально больным существом, некоей раковой опухолью на теле Земли. Он уничтожает все живое, будучи самым хищным существом. Это существо, прожигающее жизнь, разрушитель, тупик жизни вообще. Иначе – самоубийца.  
          Пятый тип у М. Шелера самый проблематичный. Это существо культуры. Точнее, сверхчеловек. Его приходится больше достраивать, нежели понимать из самого М. Шелера. Это такой тип, который берет на себя ответственность за бытие в мире. Он и задает миру смысл существования. Бога или некоей Силы, за которую можно было бы спрятаться, нет. Это сугубо свободный и ответственный тип, сверхчеловек. Идея же Бога суть самооправдание человека. Все атрибуты Бога необходимо переложить на человека, на его личность, свободного и одинокого, не производного ни от кого и ни от чего.  
          История в таком случае состоит из прецедентов личных действий и поступков. Абстрактной и всеобщей истории нет, а есть следы действий конкретных гениев и героев.  
          В таком случае с Бога снимается субстанциальность. Бог выступает лишь как идея спасения и второго рождения.  
          Как видно, у М. Шелера много перекличек как с М. Хайдеггером, так и с М.М. Бахтиным, хотя с последним он не мог ни общаться, ни читать его тексты.  
          Если мы теперь посмотрим на совокупность ответов М.Шелера, то получится, что мы имеем пять сценариев человеческого бытия – мифо-религиозный, рациональный, вожделенческий, самоубийственный и культурный. И все они как бы вытекают друга из друга. Кончаются они оптимистическим сценарием преодоления в человеке его вожделения силой культуры, то есть силой самоопределения и самопреодоления.  
          Ответ М.Шелера принципиально отличался от всех отвечавших до него. Для него человек не имеет некоей единой и гомогенной природы. Для него человек изменяется, лепится. И он разный в разных культурах и эпохах.