Русское философское движение в России в XVIII веке

Русское философское  движение в России в XVIII веке

ФИЛОСОФСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В РОССИИ В XVIII ВЕКЕ 

      В биографии многих русских  людей  XVIII   века  есть  сходные   внешние

черты :   всюду  поразительно  раннее  созревание,  быстрое  овладение  всем

значительным  в  западной  культуре.  В  качестве  примера  возьмём  молодую

княгиню Дашкову, ставшую позже президентом Академии наук:  она  была  широко

образована, знала  несколько языков, во время пребывания  в  Западной  Европе

была  в  самых  дружественных  отношениях  с  выдающимися  писателями   того

времени...   Быстрота,  с   какой   русские   люди   овладевали   важнейшими

результатами  западной культуры, с какой они  выходят один за другим  на  путь

самостоятельного  творчества,—  поразительна.  Но  в  этой  быстроте  было  и

другое: отрываясь  от церковного уклада жизни, русские  люди  в  первое  время

попадали в  безоговорочный плен Западу, не имея у  себя никаких  зачатков  для

выработки самостоятельного типа жизни. Вот почему долго  на  Руси  было  так

много слепого подражания Западу; по позднему выражению Хомякова,  было  так

много «комической  восторженности», доводившей до нелепостей.

      Русские оказались очень восприимчивы  и к философской культуре  Запада.

Изучение   этого   проникновения   в   Россию   философских   идей    Запада

(преимущественно  Франции, но  также  и   Германии  и  Англии)  начато  давно,

имеется  очень  большая  литература  об  этом,  но  цельной  картины   всего

философского  движения  в  России  XVIII  века  еще  нет  .  Это  философское

движение  было  сложно,  даже  запутанно;  наивное  и  глубокое,  большое  и

ничтожное сплетались вместе, в  духе  упрощенного  эклектизма.  Но  было  бы

большой  ошибкой  весь  XVIII  век  в   России   характеризовать   в   тонах

философского  эклектизма.  Вместе  с  тем  различные  течения   XVIII   века

оказались очень  типичными  для  всей  будущей  русской  философии  —  в  них

проявились  черты,  которые  позже  выступили  с  большей  отчётливостью   и

законченностью.

      Отметим лишь  главные  течения в философском движении  XVIII  века,

касаясь лишь попутно  представителей этих течений.  В  общем,  можно  отметить

следующие основные течения в философском движении в России в XVIII веке:

   1) то, что  можно назвать «русским вольтерианством»  и в чем надо различать

      скептицизм и «вольнодумство»  от более серьезного «вольтерианства».

Термин  этот,  утвердившийся  в  русской   литературе   (и   жизни),   очень

недостаточно  и односторонне выражает сущность  этого  течения,  из  которого

впоследствии оформились как идейный радикализм, так и  существенно  отличный

от него «нигилизм»;

   2) второе  течение  определялось  потребностью  создать  новую  идеологию

      национализма, ввиду крушения прежней  церковной идеологии.

 Одни искали  нового обоснования национализма в «естественном праве»,  другие

— в линиях «просветительства» (русский гуманизм XVIII в.);

   3)  третье  течение,   тоже   идущее   по   линии   секуляризации,   ищет

      удовлетворения религиозно-философских  запросов вне  Церкви  -  —  сюда

      относится русское масонство.

В нем, как увидим дальше, кроме религиозно-мистического  направления,  очень

настойчиво пробивалось  натурфилософское направление.

      Все это — направления секулярной  мысли, знаменующие  начало  свободных

философских исканий. Ученическое следование тем или иным  течениям  западной

мысли не мешает тому,  что  начинает  работать  собственная  мысль,  но  мы,

конечно, еще  лишь  на  пороге  философии.  Отметим  тут  же,  что  рядом  с

указанными философскими движениями — в духовных академиях (Киев, Москва),  в

университете (пока лишь в Москве, где университет  был  открыт  в  1755  г.)

развивается «школьная» философия, несущая свой вклад в  развитие  философской

культуры.

      Обратимся  прежде  всего   к  тому,  что   принято   называть   русским

вольтерианством.  Уже  одно  то,  что  именем  Вольтера  сами  русские  люди

обозначали целое  течение мысли и  настроений,  является  очень  характерным.

Действительно, имя Вольтера было знаменем, под  которым объединялись все  те,

кто с беспощадной  критикой и часто даже с презрением  отвергал  «старину»  —

бытовую,  идейную,  религиозную;  кто   высмеивал   все,   что   покрывалось

традицией; кто  стоял за  самые  смелые  нововведения  и  преобразования.  На

почве этого  огульного отвержения  прошлого  развивается  постепенно  вкус  к

утопиям (начало здесь положило увлечение Фенелоном ). Но когда мы говорим  о

влиянии Вольтера в России, то  в  первую  очередь  надо  иметь  в  виду  его

художественные  произведения, в частности, его романы, как это очень хорошо

показал  Сиповский.  Скептицизм,  ирония,   критика   общественного   строя,

осмеяние суеверий, преклонение перед разумом, решительное  отрицание  чудес,

преклонение перед  всем  «естественным»,  наконец,  вопрос  о  зле  —  таковы

основные мотивы в русской литературе,  шедшей  под  знаменем  «новых  идей».

Вольтер  все  же  был  для  русских  людей  главным  представителем  «нового

сознания». Не  следует  при  этом  забывать  особо  почтительного  отношения

Екатерины  II  к  Вольтеру  (она  называла  его  в  письмах  к  Гримму  «мой

учитель»). По исследованию Д. Д. Языкова , в  течение  XVIII  и  начале  XIX

веков всего  было 140 переводов сочинений Вольтера. К этому  надо  прибавить,

что, по свидетельству  современников, «сочинения Вольтера ввозились  тогда  в

великом  множестве  и  находились  во  всех  книжных  магазинах».  С  другой

стороны, как  свидетельствует митрополит Евгений (Болховитинов),  «письменный

Вольтер был  тогда столько же известен, как  и  печатный».  Вольтера  издавали

даже в провинции; так, один тамбовский  помещик,  Рахманинов,  издал  полное

собрание сочинений  Вольтера (в 1791 г. вышло второе издание  этого  собрания

сочинений). Правда, после французской революции  Екатерина  II  распорядилась

конфисковать  все книги Вольтера в магазинах (а бюст  Вольтера,  находившийся

во дворце, был  отправлен в подвал).

      Русское вольтерианство, с  одной   стороны,  развивало  радикализм,  но

имело и другое свое выражение; как  свидетельствует  Фонвизин,  в  некоторых

философских кружках их «занятия» заключались в «богохульстве  и  кощунстве».

«Потеряв своего Бога,—  замечает  по  этому  поводу  Ключевский,—  заурядный

русский вольтерианец не просто уходил из Его храма, как  человек,  ставший  в

нем лишним, но, подобно взбунтовавшемуся  дворовому,  норовил  перед  уходом

набуянить, все  перебить, исковеркать, перепачкать». Нетрудно  увидеть  здесь

первые ростки того бесшабашного нигилизма, который  довольно прочно  вошел  в

русский обиход в XIX веке. Тот же Ключевский  справедливо  говорит  об  этом

течении «вольтерианства» в  России:  «Новые  идеи  нравились,  как  скандал,

подобно  рисункам  соблазнительного  романа.  Философский  смех   освобождал

нашего вольтерианца от законов божеских и  человеческих,  эмансипировал  его

дух  и плоть,  делал его недоступным ни   для   каких   страхов,   кроме

полицейского»... 'Рядом с  этим “нигилистическим”  течением  надо  поставить

русских  щеголей,  пустых  людей,  которые   безоглядно   увлекались   «всем

французским»  — языком, манерами, модами, бытом  и  т.  д.  Все  это  нередко

принимало невообразимо комичные формы, и когда, при Екатерине  II,  расцвела

русская  журналистика,  русские  писатели  и   журналисты   не   переставали

высмеивать  и  бичевать  это  нелепое,  но   страстное   поклонение   «всему

французскому».  Конечно,  ярче  всего  это  зарисовано  Фонвизиным   в   его

«Бригадире», где  герой драмы Иванушка патетически  заявляет, что  если  «тело

его родилось в  России, то душа принадлежит французской  короне»...

      Этот отрыв от всего родного кажется сразу малопонятным и как-то  дурно

характеризует русских людей XVIII века (явление  такого  отрыва  встречается

еще долго —  до середины XIX в.). Это, конечно, верно, но факт  этот  сам  по

себе  более  сложен,  чем  кажется.  Весь  этот  нигилистический  строй  ума

слагался в  связи с утерей былой  духовной  почвы,  с  отсутствием,  в  новых

культурных условиях, дорогой для души родной  среды,  от  которой  могла  бы

душа питаться. С Церковью, которая еще недавно  целиком заполняла  душу,  уже

не  было  никакой  связи:  жизнь  резко  секуляризировалась,  отделялась  от

Церкви,— и  тут образовывалась целая пропасть. И если одни русские люди,  по-

прежнему пламенно жаждавшие  исповедовать  какую-либо  новую  веру,  уходили

целиком  в  жизнь Запада,  то  другие  уходили в дешевый скептицизм,   в

нигилистическое вольнодумство.

      Русское вольтерианство в своем  нигилистическом аспекте оставило  все же

надолго следы  в русском обществе, но оно принадлежит  больше  русскому  быту,

чем русской культуре. Гораздо существеннее то крыло вольтерианства,  которое

было  серьезно  и  которое  положило  начало   русскому   радикализму,   как

политическому, так и идейному. Тут уже, конечно, значение Вольтера  не  было

исключительным   —   русские   люди   увлекались   и   Руссо,    и    Дидро,

энциклопедистами,  позднейшими   материалистами.   В   «Словаре   российских

писателей» (XVIII) рядом с Вольтером названы  Дидро, Локк, Руссо, Шекспир.  У

многих русских  людей  пользовался  огромным  авторитетом  Бейль  (Bayle),  у

других —  Монтескье. Митрополит Евгений  рассказывает  об  одном  священнике,

товарище  его  по  Московской  духовной  академии,  что   тот   никогда   не

расставался с  сочинениями  Руссо,—  совсем  как  впоследствии  Лев  Толстой,

который  вместо  креста  носил  на  груди  портрет  Руссо.  Из  энциклопедии

переводились  как отдельные статьи, так переводили ее и целиком —  о  русском