История психологии

Еще в 1926 г. Л.С. Выготский, осознавший себя приверженцем марксистской реформы психологии, написал  свой главный теоретический трактат, в котором попытался объяснить  общеисторический (а не только локально-русский) смысл психологического кризиса. Молодая поросль советских психологов, к которой Выготский принадлежал (это было поколение двадцати - тридцатилетних), с энтузиазмом восприняла в идейном климате начала 20-х годов, когда повсеместно шла ломка старого, призыв преобразовать психологию на основах диалектического материализма. Лидером движения стал К.Н.Корнилов, в прошлом сотрудник Г.И.Челпанова. Не имея фундаментального философского образования, он перевел ряд сложных положений марксизма на уровень тогдашней “политграмоты”.

Впервые в истории  психологии марксизм приобрел силу официальной  и обязательной для нее доктрины, отказ от которой становился равносильным оппозиции государственной власти и тем самым караемой ереси. Очевидно, что ситуация в данном случае существенно отличалась от описанной американским психологом Болдуином. Анализируя положение дел в психологии, последний отметил, что под влиянием Маркса наметился поворот в понимании вопроса о соотношении индивидуального сознания (как главной темы психологии) и социальных факторов. К этому западных психологов направляло знакомство с “Капиталом” Маркса, а не с комиссарами и чекистами, вернувшимися с полей гражданской войны, чтобы в социалистической, а затем в Коммунистической академии и других учреждениях партийного “агитпропа” воевать за новую идеологию.

Уже тогда заработал  аппарат репрессий, и высылка  в 1922 г. большой группы ученых-гуманитариев (в том числе автора книги “Душа  человека” С.Л. Франка, профессора психологии И.И. Лапшина и др.) стала сигналом предупреждения об остракизме, грозящем каждому, кто вступит в конфронтацию с марксистской философией. Это вовсе не означало, что пришедшая в психологию молодежь (воспитанная в чуждом марксистской философии духе) встала под освященное властью государства знамя исключительно из чувства самосохранения. В действительности она искала в новой философии научные решения, открывающие выход из контроверз, созданных, как было сказано, общим кризисом психологической науки, а также специфической ситуацией в России. Здесь сложившееся в дооктябрьский период восходящее к Сеченову естественнонаучное направление переживало в послеоктябрьские годы великий триумф, выступив в виде наиболее адекватной материалистическому мировоззрению картины человека и его поведения (учения И.П. Павлова, В.М. Бехтерева, А.А. Ухтомского и др.). Под именем рефлексологии оно приобрело огромную популярность.

В свете рефлексологии  навсегда померкли схемы интроспективной  концепции сознания. Но именно эта  концепция традиционно идентифицировалась с психологией как особой областью изучения субъекта, его внутреннего мира и поведения. Возникла альтернатива: либо рефлексология, либо психология.

Что касается рефлексологии, то учеников Павлова и Бехтерева (но не самих лидеров школ) отличал воинствующий редукционизм. Они считали, что серьезной науке, работающей объективными методами, нечего делать с такими темными понятиями, как сознание, переживание, акт души и т.п. Их притязания, получившие широкую поддержку, отвергла небольшая (в несколько человек) группа начинающих психологов. Признавая достоинства рефлексологии, для которой эталоном служили объяснительные принципы естествознания, они надеялись придать столь же высокое достоинство своей науке. Вдохновляла их версия диалектического материализма, которая рассматривала психику как особое, нередуцируемое свойство высокоорганизованной материи (версия принадлежала, кстати, не марксизму, а французскому материализму XVIII века). Эта версия воспринималась в качестве обеспечивающей перед лицом рефлексологической агрессии право психологии на собственное место среди позитивных наук и утверждающей собственный предмет.

В ситуации начала 20-х годов, которую определяла альтернатива - либо рефлексология, либо субъективная эмпирическая психология, именно обращением к марксизму психология обязана тем, что не была сметена новым идеологическим Движением, обрушившимся на так называемые психологические фикции (среди них значилось также представление о душе). Казалось, именно учение о рефлексах проливает свет на истинную природу человека, позволяя объяснять и предсказывать его поведение в реальном, земном мире, без обращения к “смутным” воззрениям на бестелесную душу.

Это была эпоха  крутой ломки прежнего мировоззрения, стало быть, и прежней “картины человека”. Рефлексологию повсеместно привечали как образец новой картины, и ее результаты вовсе не являлись в те времена предметом обсуждения в узком кругу специалистов по нейрофизиологии. Рефлексология переместилась в центр общественных интересов, преподавалась (на Украине) в школах, увлекала деятелей искусства (к примеру, В. Мейерхольда, а павловская физиология высшей нервной деятельности - К. Станиславского). По поводу нее выступали и философы, и вожди партии (Н. Бухарин, Л. Троцкий).

Защищая отвергнутую  рефлексологами категорию сознания, ее немногочисленные приверженцы надеялись наполнить ее новым содержанием. Но каким? К марксизму обращались с целью “примирить” три главных противопоставления, сотрясавших психологию и воспринимаемых как симптомы ее грозного кризиса. Споры вращались вокруг вопроса о том, как соотносятся телесное (работа организма) и внутрипсихи-ческое (акты сознания), объективное (внешне наблюдаемое) и субъективное (в образе, данном в самонаблюдении), индивидуальное (поскольку сознание неотчуждаемо от индивида) и социальное (поскольку личное сознание зависит от общественного). Эти антитезы возникали перед каждым, кто отважился вступить на зыбкую почву психологии.

Реактолоия  Взятое К.Н. Корниловым из арсенала экспериментальной  психологии понятие о реакции определялось попытками примирить указанные антитезы под эгидой диалектического материализма.

Реакция и объективна, и субъективна, и телесна, и нематериальна (хотя способность материи являть особые нематериальные свойства - это  нечто рационально непостижимое). Она индивидуальна и в то же время представляет собой реакцию на социальную (точнее, “классовую”) среду. Таким образом, разъятые и противопоставленные друг другу ряды явлений сцеплялись в общем понятии (с расчетом на то, что они не утратят при этом своей специфики). В таком подходе усматривалось преимущество марксистской диалектики, одним из стержневых начал которой служит принцип диалектического единства. С тех пор ссылка на диалектическое единство стала “палочкой-выручалочкой” во всех случаях, когда мысль не могла справиться с реальными трудностями выяснения связей между различными порядками явлений. Термин “единство” в лучшем случае намекал на неразлучность этих связей. Но сам по себе он не мог обеспечить приращение знаний об их динамике и логике, детерминационных отношениях.

Именно реактология  идентифицировалась в тот период (середина 20-х годов) с марксизмом в психологии. Наряду с ней процветала, как сказано, рефлексология, освященная великим авторитетом В.М.Бехтерева. Обе они совместно с учением И.П.Павлова воспринимались на Западе как “русские психологические школы”. Так их назвал в известной книге “Психологии 1930” К. Марчесон, предоставив в ней слово, наряду с Адлером, Келером, Жане и другими знаменитостями, Павлову, Корнилову, а от имени рефлексологии Бехтерева (к тому времени, как тогда, да и позднее, предполагали, отравленного по распоряжению Сталина за поставленный диктатору психиатрический диагноз) - А. Шнирману.

И.П. Павлов шел  своим путем. Но и его затронули  веяния времени. Своими соображениями о второй сигнальной системе он явно вводил фактор, указывающий на решительное отличие человеческого уровня организации поведения от животного, притом фактор, который представлял социальный мир и его порождение - язык. Сохранились намеки на интерес Павлова к диалектике.

Среди рефлексологов  появилась энергичная молодежь, также  потребовавшая замирения с психологами. Она призывала, обращаясь к сторонникам  реактологии, уточнив понятие реакции, “полностью преодолеть субъективную психологию”, а рефлексологов - открыто признать свои ошибки.

Однако единения, на которое рассчитывали обе стороны, не получилось. Вопреки их клятве в  верности диалектическому материализму, они были на рубеже 20-30-х годов  изобличены в измене ему и разгромлены  с истинно партийных позиций в специально организованных так называемых рефлексологических и реактологических дискуссиях.

Педология и  ее ликвидация Кульминация наступления  на психологию на “идеологическом  фронте” - раз- гром педологии в связи  с принятым ЦК ВКП(б) постановлением 4 июля 1936 г. “О педологических извращениях в системе Наркомпросов”. Трагические последствия этой акции сказывались на судьбах психологической науки многие годы и определили ее взаимоотношения с другими смежными отраслями знания.

Целесообразно привести документальные материалы, относящиеся к этому периоду социальной истории психологии. “Педология - антимарксистская, реакционная буржуазная наука о детях...” (БСЭ. - М., 1939. - Т. 44). “Контрреволюционные задачи пе-дологии выражались в ее главном звене - фаталистической обусловленности судьбы детей биологическими и социальными факторами, влиянием наследственности и какой-то неизменной среды” (“Правда”, 5 июля 1936 г.). “Антимарксистские утверждения педологов полностью совпадали с невежественной антиленинской "теорией отмирания школы", которая также игнорировала роль педагога и выдвигала решающим фактором обучения и воспитания влияние среды и наследственности” (БСЭ. - Т. 44. - С. 461). “Исключительно велика роль т. Сталина в подъеме школы, в развитии советской педагогической теории. Тов. Сталин в заботе о детях, о коммунистической направленности воспитания и образования лично уделяет большое внимание педагогическим вопросам. Вреднейшие влияния на педагогику при содействии вражеских элементов проявились в педагогической теории так называемой педологии и педологов в школьной практике” (Там же, с. 439). Прошло 16 лет, и во втором издании БСЭ (1955. - Т. 32. - С. 279) дается дефиниция, не отличающаяся сколько-нибудь от того, что писалось прежде: “Педология, реакционная лженаука о детях, основанная на признании фаталистической обусловленности судьбы детей биологическими и социальными факторами, влиянием наследственности и неизменной среды”.

В учебнике “Педагогика” (1983) содержится следующее утверждение: В 1936 г. Центральный Комитет партии принял постановление, потребовавшее покончить с распространением в нашей стране лженауки педологии, искаженно трактующей влияние среды и наследственности, и способствовал укреплению позиций советской педагогики как науки о коммунистическом воспитании подрастающих поколений”.

Понять, как  происходило развитие психологии, не обратившись к проблеме ее взаимоотношений  с педологией, попросту невозможно.

Возникнув в  конце XIX века на Западе (Стенли Холл, Прейер, Болдуин и др.), педология, или наука о ребенке, в начале XX века распространяется в России как широкое педологическое движение, получившее значительное развитие в годы, непосредственно предшествовавшие октябрьскому перевороту.

После 1917 г. развертывается обширная сеть педологических учреждений - центральных, краевых и низовых.

Можно сказать, что в этот период вся работа по изучению психологии детей проводилась  под эгидой педологии и все  ведущие советские психологи (как  и физиологи, врачи, педагоги), работавшие над изучением ребенка, рассматривались как педологические кадры. “Сейчас каждого изучающего детей считают педологом и всякое изучение ребенка называют педологией”, - писал в 1930 г. П.П. Блонский.

Педология за весь период существования так и не смогла научно определить предмет своего исследования. Формулировка “педология - это наука о детях”, являясь простым переводом, калькой, не могла претендовать на положение научной дефиниции. Это прекрасно понимали сами педологи (П.П. Блонский, М.Я. Басов), прилагая немало усилий к тому, чтобы найти специфические проблемы своей науки, которые не сводились бы к проблемам смежных областей знания.

Педология как  наука стремилась строить свою деятельность на четырех важнейших принципах, существенным образом менявших сложившиеся  в прошлом подходы к изучению детей.

Первый принцип - отказ от изучения ребенка “по  частями, когда что-то выявляет возрастная физиология, что-то - психология, что-то -детская невропатология и т.д. Справедливо  считая, что таким образом целостного знания о ребенке и его подлинных особенностях не получишь (из-за несогласованности исходных теоретических установок и методов, а иногда и из-за разнесенности исследований во времени и по месту их проведения и т.д.), педологи пытались получить именно синтез знаний о детях. Драматически короткая история педологии - это цепь попыток уйти от того, что сами педологи называли “винегретом” разрозненных, не стыкующихся сведений о детях, почерпнутых из смежных научных дисциплин, и прийти к синтезу разносторонних знаний о ребенке.

Второй принцип педологов - генетические ориентиры. Ребенок для них существо развивающееся, поэтому понять его можно, принимая во внимание динамику и тенденции развития.

Третий принцип  педологии связан с коренным поворотом  в методологии исследования детства. Психология, антропология, физиология, если и обращались к изучению ребенка, то предмет исследования традиционно усматривался в нем самом, взятом вне социального контекста, в котором живет и развивается ребенок, вне его быта, окружения, вообще вне общественной среды. Не принималось в расчет, что различная социальная среда зачастую существенным образом меняет не только психологию ребенка, но и заметно сказывается на антропологических параметрах возрастного развития.