Синтактико-семантический подход отечественных лингвистов, по сути, выдвигает те же самые положения, но делает это несколько более наглядно, рассматривая их на материале отношений «субъект-предикат» в предложении (в более общем смысле — в утверждении). В частности, в полной мере присутствуют четыре упомянутых компонента, участвующих в переносе — два субъекта и ряды ассоциаций, связанные с ними. Категориальный сдвиг, который у М. Блэка умозрительно описывается на уровне мыслительной деятельности, здесь демонстрируется формально, в виде изменения в структуре предложения. В работах Н.Д. Арутюновой, где описываемый подход представлен наиболее ярко, метафорическому переносу дается следующее определение: «это транспозиция идентифицирующей лексики, предназначенной для указания на предмет речи, в сферу предикатов, предназначенных для указания на его признаки и свойства»[5]. Структурное изменение есть нарушение соотношения между лексическим типом слова и его синтаксической функцией. Так, пример Блэка «человек — волк» в неизмененном виде мог бы, к примеру, иметь форму «человек жестокий/опасный/неуживчивый» (как волк), в которой соблюдены необходимые соотношения (существительное — субъект-подлежащее, прилагательное — определение-предикат); в метафорической же конструкции мы ставим в позицию потенциального определения существительное, идентифицирующую лексему, тем самым, формально подтверждая то, что мы воспринимаем его не в полноте его буквального значения, но лишь как нечто, обладающее необходимым для понимания признаком.
Изложенный подход обладает значительной гибкостью, затрагивает семантический и когнитивный аспекты метафорического переноса, полностью отвечает задачам анализа метафорических конструкций, тем самым расширяя границы исследования вопроса: с этой точки зрения могут рассматриваться как языковые, так и поэтические метафоры. Особенная ценность данной теории в том, что структура tenor-vehicle, задающая категориальную характеризацию, позволяет описать сам механизм формирования метафорического значения.
Тем не менее, второй подход все еще оставляет открытым вопрос о причинах, обуславливающих выбор субъектом речи того элемента связанных значений, который мотивирует перенос. Первые два подхода, рассматривая метафору безотносительно речевых ситуаций, сводят прагматический аспект к вопросу не о том, почему возникает то или иное сходство, но зачем метафора образуется и употребляется: кроме случаев первичной непрямой номинации, когда метафорический перенос обеспечивает образование наименования для объекта, еще его не имеющего, метафора служит выражению оценки объекта говорящим (В.Н.Телия) или целям стилистического украшения (М.Блэк). Более глубокие исследования прагматики метафоры предпринимаются в рамках лингвистических направлений, изучающих разные аспекты теории речи, предлагающих третий подход, называемый функционально-коммуникативным.
Метафора здесь рассматривается как элемент текста, метафорический перенос, соответственно — как акт передачи смысла в процессе коммуникации. Собственно механизм переноса здесь не затрагивается, однако, исследование его результатов, то есть, метафор, в когнитивном и прагматическом аспекте (семантический не учитывается) дает возможность затронуть сами основания метафорического переноса в сознании субъекта речи, чего не достигли предыдущие два подхода в своем чистом виде. Сложно сказать, что на данный момент эта тема достаточно разработана, так как сам предмет исследования — речь — обширен, труден для прогнозирования и поддается систематизации с большими условностями; часто получаемые результаты справедливы лишь для конкретных изученных текстов. Существуют, однако, и некоторые общие выводы на основе изучения метафоры в определенных разновидностях речи (например, функциональных стилях) и последующего обобщения результатов.
Так, функционально-коммуникативный подход создает классификации метафор в зависимости от разновидности смысла, передаваемого ими в речи. М.В.Никитин разделяет метафору на когнитивную и эмотивно-оценочную. Первая из них несет познавательную нагрузку, пытаясь опосредованно, на основе какого-то сходства, описать объект сравнения; в зависимости от того, руководствуется ли она неким определенным признаком, присущим самому объекту (или проявляющемуся в его взаимодействии с другими объектами), или же отражает один из множества вариантов восприятия предмета пишущим, говорящим или слушающим, она подразделяется на онтологическую и синестезическую. Так, «обезьяна» в значении «кривляющийся человек» - онтологическая метафора, образованная на основе способности к уродливому подражательству, передразниванию, приписываемого самой обезьяне как животному. Синестезическая метафора проявляется в многочисленных сочетаниях, к примеру, с прилагательным «мягкий» - «мягкая вода», «мягкий упрек», «мягкий характер», «мягкие нравы», отражающие свойство мягкости в относительно того или иного объекта, который имеет в виду говорящий. Оба вида когнитивной метафоры схожи между собой и противопоставляются эмотивно-оценочному типу на то основании, что их цель — передать информацию об объекте в определенном его качестве. Эмотивно-оценочная же метафора подразумевает переключение в прагматический тип сознания и служит передаче отношения субъекта речи к описываемому объекту: так, «светлый» в сочетании «светлое будущее» определенно несет прагматическую нагрузку, выражая оптимистические ожидания субъекта речи.
Данное разделение, как признает сам исследователь, во многом условно. Метафоры во многих случаях синкретичны, и сходство когнитивных признаков зачастую в той или иной пропорции дополняется сходством на уровне восприятия и переживания денотатов субъектом речи. Таким образом, при отнесении метафоры к одному из типов подразумевается не единственный, но преобладающий вид сходства. Эта субъективность является главным недостатком третьего подхода; она, однако, неизбежна в вопросах, связанных с исследованием человеческого мышления и восприятия в языке, когда исследователь вынужден оторваться от стабильной и общеизвестной семантики слова и опираться на изменчивые реализации слова в речи.
Комплексный анализ метафорического преобразования подразумевает включение трех аспектов (семантического, когнитивного и прагматического). В расчет должны быть приняты взаимоотношения между обоими объектами (ресурс, передающий наименование и цель, его принимающая), вычленяемые и доступные для анализа на семантическом уровне. Необходимость выявления вида отношений сходства между объектами требует принимать в расчет систему признаков, связанную в человеческом сознании с каждым из слов-участников переноса, таким образом, выходя за рамки значения отдельных лексем и переходя на когнитивный уровень. Наконец, сами основания создания и употребления метафорической лексической единицы или конструкции лежат в области прагматики и связаны с тем, какой смысл желает выразить говорящий при помощи данного языкового средства. Таким образом, три основных направления, занимающиеся изучением метафоры и метафорического переноса, освещают поставленную проблему с разных сторон, но их подходы являются взаимодополняющими, так как позволяют создать целостную картину преобразования в динамике.
В силу специфики объекта нашего исследования (субстантивная сленговая лексика вне текста), в данной работе мы будем придерживаться линии первых двух направлений. Опираясь на достижения узколексикологического подхода и теории взаимодействия, мы попытаемся теоретически реконструировать процесс переноса для субстантивной единицы. Мы не собираемся отказываться и от прагматического аспекта ввиду его дифференциальной значимости: именно своей прагматикой сленговое существительное отличается от любого другого существительного в языке. Однако, ввиду того, что речевые ситуации нами не рассматриваются, мы затронем его лишь обобщенно: было бы нелогичным утверждать, что сленговая метафора не подчиняется законам прагматики, свойственным этому языковому слою в целом.
1.2. Субстантивная метафора: семантический и когнитивный аспект переноса
Предметом нашего исследования является метафорический перенос с образованием субстантивной единицы. Мы намеренно опускаем здесь указание на ее принадлежность к определенному пласту определенного языка (американская сленговая лексика): мы полагаем, что метафорический перенос при образовании сленгового существительного не отличается от такового для любого существительного, как и само сленговое существительное отличается от прочих лишь в таких аспектах как стилистическая окраска или область употребления, о чем сейчас мы речи не ведем.
Принадлежность лексемы к сленгу сообщает нам другой, гораздо более значимый факт: стоящая перед нами задача — пронаблюдать осуществление переноса в разговорном языке (в противопоставление тому же явлению в художественном тексте, в соответствии с общепризнанным разделением метафоры на языковую и художественную), что, по понятным причинам, неосуществимо эмпирически. Если уникальная авторская метафора порождается конкретным человеком и закрепляется в определенном контексте, на основе анализа которого логику переноса можно наглядно проследить, то факт переноса в живой речи не запечатлевается; все, что имеем мы — это конечный результат в виде отдельной лексемы, который фиксируют словари.
Вышесказанное, нам кажется, не означает невозможности рассмотрения метафоры в динамике. Даже имея в распоряжении лишь статический языковой материал в виде отдельных лексем, мы можем попытаться реконструировать акт переноса теоретически.
Основанием для этого нам видится наличие связи между метафорой и сравнением, установленная еще Аристотелем, введшим в науку термин «метафора». По Аристотелю, «сравнение и есть метафора, но отличающаяся присоединением [вводящего слова]; поэтому она не так приятна, ибо длиннее»[6], метафора же, соответственно, может пониматься как эллиптическое сравнение. Связь между первым и вторым, таким образом, рекурсивна: одно вызывает другое, которое, в свою очередь, вызывает первое; одно, при необходимости, может быть реконструировано в другое и наоборот.
Сравнительная теория метафоры не раз подвергалась оспариванию как объяснение сути данного явления. В этом отношении наиболее знамениты опровержения Джона Сёрля, утверждающего, что, во-первых, не все метафоры соотносятся со сравнениями, точно отражающими их значение; во-вторых, данный подход не обеспечивает нас информацией, о том, как устанавливается сходство, и что именно имел в виду говорящий при использовании той или иной метафоры.[7] При универсальном рассмотрении метафоры данные возражения, безусловно, справедливы, однако нам кажется, что объект нашего исследования дает нам тот частный случай, в котором их возможно обойти. Ничто не указывает на то, что разворачивая нашу метафору, выраженную субстантивной единицей, до сравнения, мы теряем ее основной смысл: употребляя «this daisy» в значении «this
beautiful girl», в общем и целом мы получаем то же самое, как если бы мы употребили сравнительную конструкцию «this girl,
who is beautiful like a daisy», но более кратко. Второе же возражение касается референциального употребления метафоры в конкретной языковой ситуации с конкретным говорящим, которого мы, как уже упоминалось, вынуждены исключать ввиду его неизвестности. Мы не можем утверждать, что знаем, кто и почему впервые употребил слово «daisy» применительно к красивой девушке; более того, попытки это выяснить не имеют смысла. Поэтому при рассмотрении метафорического переноса в языке мы условно присваиваем творческую роль отдельного говорящего коллективу носителей языка, а место его логики в переносе, соответственно, занимают общепринятые наивные представления о свойствах объектов. На их основе и определяется подобие — в сознании англоговорящего человека и маргаритки, и красивые девушки обладают свойством красоты; ответ же на вопрос «почему это так» лежит уже в сфере компетенции этнопсихологии, но не лингвистики.
Применив к лексеме-метафоре метод компаративной развертки, мы получим возможность воссоздать компоненты, участвующие в метафорическом переносе, и отношения между ними.
daisy, n — a beautiful girl
↕
The girl (А) who is beautiful (В) like a daisy (С).
↕
The girl (А) who is
like a daisy (С).
↕
daisy, n — a beautiful girl
Получившиеся условные конструкции могут быть рассмотрены с точки зрения синтаксической семантики, то есть, смысловых отношений слов в предложении. В приведенной схеме «Тhe girl (A) who is
beautiful (B) like a daisy (C)» мы имеем следующие компоненты: основной субъект (A), идентифицирующий собственно интересующий нас объект, относящийся к нему предикат (B), указывающий на признак данного объекта, и вспомогательный субъект (C), изначально идентифицирующий объект совершенно другого рода, но в данном случае позволяющий подчеркнуть признак, утверждаемый предикатом. Предикат (В) может быть соотнесен и с вспомогательным субъектом (С), так как beautiful в системе общепринятых представлений входит в концептуальную сетку признаков, окружающую объект daisy. На основе этого происходит транспозиция: от утверждений «the girl who is beautiful» и «the daisy which is beautiful» мы приходим к более краткому сравнению «the girl who is like a daisy», таким образом, (С) занимает место (В), в то время как (В) переходит на уровень импликации. Это сравнение не буквально, так как мы не присваиваем основному субъекту все свойства вспомогательного (≠ «this girl is a daisy»), но актуализируем лишь те из них, которые совместимы с денотатом.
Следует отметить, что вовсе не обязательно то, что признаки двух субъектов будут совпадать, как beautiful и beautiful в вышеприведенном примере, позволяя обойтись одним предикатом в условной модели сравнения. Так, метафора «nightingale, n — a police informer», развернутая до сравнения «The police informer who sings like a nightingale» превращается в абсурд, в связи с чем необходимо усложнение модели с введением двух предикатов.
«The informer (A) who tells you off (B) like the nightingale (С) sings (D)»
Данная схема более полно иллюстрирует перенос, включая четыре компонента (субъекты A, C и предикаты B, D). По сути, первый пример также подразумевает наличие двух утверждений («The girl is beautiful like the daisy is beautiful»), но об одном и том же признаке, в связи с чем первый случай более прост. Механизм переноса, таким образом, включает две стадии: ассоциативные отношения вначале устанавливаются между предикатами, приводя нас к промежуточной модели «The
informer who sings like a nightingale» (D занимает место B), которая уже не звучит столь абсурдно в свете иронического сравнения доносительства с пением птицы. Как только точка соприкосновения их смыслов найдена, происходит транспозиция вспомогательного субъекта в позицию предиката - «The informer who is like a nightingale»
(С занимает место D).