История новгородской иконописи

Виктор Никитич  Лазарев  
 
НОВГОРОДСКАЯ ИКОНОПИСЬ  
 
 
Новгородская станковая живопись прошла длинный и сложный путь развития. Ее  
истоки восходят к XI веку, ее первый расцвет падает на XII-XIII столетия, ее второй и  
наивысший расцвет захватывает поздний XIV и весь XV век, после чего начинается ее  
медленное угасание. И хотя в дальнейшем на новгородской почве еще писались  
отдельные прекрасные иконы, они все же не выдерживают сравнения с тем, что было  
создано в более ранние времена. Да это и понятно, ибо после утраты Новгородом своей  
самостоятельности и своих вольностей исчезают постепенно те предпосылки, которые  
определили блестящий расцвет его искусства. Современные историки любят  
подчеркивать, что Новгород был боярской республикой, где господствовала боярская  
олигархия, умело использовавшая вече в своих собственных интересах. Но гораздо  
существеннее то, что Новгород был до присоединения к Москве свободным городом,  
обладавшим своим республиканским укладом жизни, своей оригинальной экономической  
структурой, своими большими культурными традициями. Огромные территории и  
изобильные угодья, щедрые дары природы, умелое и разумное для своего времени  
хозяйствование - все это способствовало экономическому расцвету "господина великого  
Новгорода", славившегося во всей восточной Европе своим богатством и своей  
деловитостью.  
Если сравнивать новгородское искусство в целом с искусством Киевской Руси,  
Владимиро-Суздальского княжества и великокняжеской Москвы, то бросается в глаза его  
особая полнокровность и почвенность. В нем очень сильно проступают народные черты,  
оно неизменно подкупает своей свежестью и непосредственностью. Стихия новгородской  
живописи - это импульсивность образа, достигнутая совсем особым цветовым строем,  
ярким и звонким. Новгородские художники не любят сложных, замысловатых сюжетов,  
им осталась чуждой головоломная символика как византийских теологов, так и  
западноевропейских схоластов. Они предпочитают изображать почитаемых местных  
святых (Флор и Лавр, Илья, Анастасия, Параскева Пятница и другие), от которых они  
ожидают прямой помощи в своих сельских работах и торговых делах. Выстраивая их в  
ряд и располагая над ними изображение Знамения - этой своеобразной эмблемы города,  
новгородцы обращались с иконой запросто, как со своим закадычным другом. Они  
доверяли ей затаенные мысли, и они настойчиво добивались от нее поддержки во всем  
том, что представлялось им важным и неотложным. Такой подход к иконописи в какой-то  
мере сближал ее с жизнью. Но было бы неверным недооценить в новгородской иконе  
умозрительное начало. В ней, как и во всем средневековом искусстве, очень много  
отвлеченного, условного, много такого, что переносит все изображаемое в совсем особую  
среду, в которой события протекают вне времени и вне пространства. В этом  
своеобразном сочетании, казалось бы, непримиримых противоречий кроется неувядаемая  
прелесть новгородской иконописи: хотя новгородский художник крепко стоит на земле,  
мысль его в то же время взвивается в поднебесье; однако и здесь он не теряет дара  
предельно образного и конкретного воплощения своих переживаний.  
От новгородской иконописи XI века сохранился на сегодняшний день лишь один  
памятник - монументальная икона "Петр и Павел" из Софийского собора (Новгородский

историко- архитектурный музей-заповедник). К сожалению, от первоначальной живописи  
до нас дошли лишь фрагменты одежды и фона, лики же, руки и стопы ног утрачены -  
(здесь не удалось обнаружить красочный слой древнее XV века). Такая плохая  
сохранность препятствует делать выводы о том, кто был автором иконы - заезжий  
греческий мастер, приглашенный в Новгород киевский художник или местный  
иконописец. Как и все ранние иконы Новгорода, этот памятник тяготеет к кругу  
произведений византийской станковой живописи. Но от этих работ его отличает  
необычный для греческих икон большой размер (2,36 х 1,47). Уже одно это  
обстоятельство указывает на то, что икона была не привозной, а выполнена в Новгороде.  
Северная Русь в изобилии поставляла зодчим и живописцам нужное им дерево, и  
художники не скупились на расходование легко доступного им материала. Это, в  
частности, объясняет быстрое развитие на новгородской почве деревянных многоярусных  
иконостасов, сделавшихся с XIII-XIV веков главной точкой приложения творческой  
энергии иконописцев.  
Икона Петра и Павла украшала Софийский собор, простоявший без росписи около  
шестидесяти лет (1050-1109). Вероятнее всего, она была "настолпной" иконой и  
выполняла эту роль наряду с фресковыми иконами, размещенными на крестчатых столбах  
храма. Зная ход развития политической жизни Новгорода, у нас нет основания полагать,  
что в XI веке станковая живопись получила здесь широкое распространение. Обстановка  
для этого была неблагоприятной. После сына Ярослава - Владимира, умершего в 1052  
году, назначаемые Киевом князья не засиживались в Новгороде. Они быстро сменяли друг  
друга, и у них не было возможности осуществлять строительство храмов. Не случайно  
между 1050 и 1113 годами князья не возвели в городе ни одной постройки. Лишь с  
появлением в Новгороде в 1096 году Мстислава Владимировича началось длительное  
княжение одного лица, продолжавшееся двадцать один год. И как раз на это время падает  
возобновление княжеского строительства и сложение придворной (?) живописной  
мастерской, из которой вышли Мстиславово евангелие и близкие к его миниатюрам  
росписи купола Софии Новгородской. Сын Владимира Мономаха, известного своими  
открыто грекофильскими симпатиями, Мстислав неоднократно помогал своему отцу в  
походах и с 1125 года наследовал киевский стол. Проведя свое детство в Чернигове, он,  
естественно, должен был быть тесно связан с византийской и киевской культурой.  
Недаром он отправил плененных им полоцких князей в Константинополь, (что было бы  
невозможно без предварительного согласования), недаром его третья дочь была выдана за  
греческого царевича Алексея. Поскольку известно, что именно Мстислав заложил в 1113  
году Николо-Дворищенский собор, роспись которого обнаруживает несомненное  
стилистическое сходство с фресками барабана Софийского собора, постольку многое  
говорит за то, что деятельность интересующей нас мастерской протекала при княжеском  
дворе и что в основании этой мастерской решающую роль должны были играть силы,  
призванные с юга. Так начинают вырисовываться контуры того византинизирующего  
очага, который сложился на почве Новгорода в первой четверти XII века и который во  
многом объясняет нам появление на протяжении этого столетия группы  
византинизирующих икон, несомненно, отразивших вкусы великокняжеского и  
архиепископского двора.  
Среди этих икон, по-видимому, самыми древними являются два изображения св.  
Георгия: одно в рост (Третьяковская галерея), другое полуфигурное (Успенский собор в  
Московском Кремле). Первая икона происходит из Георгиевского собора Юрьева  
монастыря в Новгороде, заложенного в 1019 году и освященного, согласно не вполне  
достоверному свидетельству III Новгородской летописи, 29 июня 1140 года, вторая, по- 
видимому, была привезена в Москву из этого же собора. Изображение Георгия в рост  
было, несомненно, главной храмовой иконой, принадлежащей к числу "настолпных"

образов, в пользу чего говорит  ее большой размер (2.30 х 1,42), ни в какой мере не  
соответствующий форме и масштабу первоначальной алтарной преграды. Могучая фигура  
святого воина четко выделялась на ныне утраченном золотом фоне. В правой руке  
Георгий держит копье, левой он сжал висящий у бедра меч. Из-за плеча виднеется  
круглый щит, прикрепленный к ремню. К сожалению, многочисленные утраты  
первоначальной живописи, восполненные записями XIV, XVI, XVII и XIX веков, не  
позволяют точно восстановить тип лица и детали воинского одеяния. Но первоначальный  
силуэт фигуры и ее крепкие, скорее, приземистые пропорции остались неизменными.  
Величавая и торжественная фигура Георгия воплощает силу и воинскую доблесть, во  
многом перекликаясь с героическими образами древнерусских воинских повестей. От нее  
исходит дух непоколебимой твердости, той самой твердости, которая позволяла русскому  
воинству одерживать победы над далеко превосходившими их по численности  
противниками.  
Икона из Успенского собора, за исключением не очень многочисленных утрат, дошла  
до нас в хорошем состоянии сохранности. Георгий представлен по пояс. Его фигура  
целиком заполняет поле иконы, так что руки почти вплотную касаются обрамления. В  
правой руке святой держит копье, в левой меч, который он выставляет как бы напоказ,  
подобно драгоценной реликвии. Известно, что меч играл у славян совсем особую роль.  
Его рассматривали как своеобразную военную эмблему Руси и как символ власти, в  
частности княжеской власти. По-видимому, икона была заказана каким-то новгородским  
князем в качестве иконы соименного ему святого, выступающего здесь в роли патрона  
князя и держащего меч как знак княжеского достоинства охраняемого им лица. Вероятнее  
всего, этим князем был младший сын Андрея Боголюбского - Георгий Андреевич. По  
просьбе новгородцев он был отправлен на княжение в Новгород, откуда был изгнан в 1174  
году. Если Георгий Андреевич действительно был заказчиком нашей иконы, то ее следует  
датировать началом 70-х годов XII века, но не позднее вышеназванного 1174 года. На  
иконе из Успенского собора Георгий выступает в образе храброго и стойкого воина,  
покровителя ратных людей. Особенно выразительно его лицо, сочетающее в себе  
свежесть юности с мужественной силой. Правильный овал лица обрамлен густой шапкой  
коричневых волос. Большие, пристально глядящие на зрителя глаза, темные, красиво  
изогнутые брови, прямой нос, сочные губы - все эти черты так трактованы художником,  
что они придают лицу чисто архитектурную построенность. Кожа имеет очень светлый  
беловатый оттенок, переходящий на щеках в нежный румянец. От соседства с густыми  
зеленовато-оливковыми тенями и энергичной красной описью носа беловатый оттенок  
кожи приобретает особую прозрачность, придавая лицу сияющий характер. При взгляде  
на Георгия невольно вспоминаются те замечательные слова из "Сказания о Борисе и  
Глебе", которыми составитель этого сказания обрисовал внешность Бориса: "телмь бяше  
красьн высок. лицьм круглеме, плечи велице... очима добраама, весел лицьм... светяся  
цесарьскы, кренк телм. всячьскы украшен, акы цвьт цвьтый в уности своей..." Как и в  
древнерусской повести, так и на иконе воплощен поэтический идеал прекрасного юноши,  
находящегося в полном расцвете сил.  
Особую стилистическую группу составляют три близкие по манере письма иконы, две  
из которых происходят из Новгорода. Первая из них - так называемое "Устюжское  
благовещение". Согласно свидетельству столь авторитетного источника, как "Розыск  
дьяка Висковатого", икона была вывезена в Москву по приказанию Ивана Грозного из  
Юрьева монастыря в Новгороде. Точное время написания иконы остается спорным, так  
как она могла быть написана и вскоре после завершения постройки собора (1130 или 1140  
год) и некоторое время спустя. На иконе благовещение дано в редчайшем  
иконографическом изводе - со входящим в лоно богоматери младенцем. От руки  
изображенного в полукружии "Ветхого Деньми" идет прямой луч к лону девы Марии. Тем

самым художник показал с предельной для его времени наглядностью, что "непорочное  
зачатие" произошло по воле Всевышнего. Если вспомнить приведенный в новгородской  
летописи под 1347 годом рассказ о поездке новгородцев в земной рай, который они во что  
бы то ни стало хотели увидеть своими глазами, то станет ясной глубокая внутренняя связь  
между этим эпизодом и идейным замыслом "Устюжского благовещения".  
В монументальных фигурах архангела Гавриила и Марии чувствуется основательное  
знание автором иконы современных ему образцов византийской живописи. Хотя фигуры  
несколько грузны, чем они отличаются от изображений на чисто греческих иконах, им  
свойственна строгая пропорциональность. Убедительно выявлен мотив движения  
архангела, изящными складками ложится его плащ, не менее изящны складки хитона. С  
таким же тонким пониманием структуры драпировки обработан мафорий Богоматери.  
Моделировка лиц отличается особой мягкостью. Темная зеленовато-оливковая основа  
положена только в тенях. Дальнейшая лепка рельефа достигается путем постепенного  
наложения темно-желтой охры с прибавлением в каждом следующем слое все большего  
количества белил, но с последовательностью столь выдержанной, что переходы от слоя к  
слою остаются почти незаметными. Самый верхний слой, покрывающий наиболее  
освещенные места, не переходит в чистую белизну, сохраняя желтоватый оттенок. Поверх  
охры положены красные румяна, мягко оттеняющие щеки, лоб, шею и линию носа.  
Колорит "Устюжского благовещения" отличается в целом известной сумрачностью, что  
вообще типично для икон до монгольского времени. Наиболее ярки краски верхнего  
изображения, где мы видим восседающего на херувимах и восславляемого серафимами  
"Ветхого Деньми". Здесь киноварные краски смело сочетаются с синими, голубыми,  
зелеными и белыми. Это изображение, сопровождаемое славянскими надписями,  
несколько выпадает резкостью своих красок из общего цветового строя иконы. Тут уже  
дает о себе знать индивидуальный вкус новгородского художника, добивающегося особой  
звонкости цвета. По-видимому, он не был связан в этой части иконы каноническим  
образцом, почему и прибег не только к более цветистой гамме, но и к более свободной  
манере письма. Такое параллельное сосуществование двух различных живописных  
приемов в одной и той же иконе встретится и в других памятниках новгородской  
станковой живописи.  
Большую стилистическую близость к "Устюжскому благовещению" выдает  
замечательная двусторонняя икона "Спас Нерукотворный" (Третьяковская галерея). Ее  
происхождение из Новгорода также не вызывает никаких сомнений. Об этом  
свидетельствуют и ярко выраженные новгородизмы в подписях на оборотной стороне  
иконы, где представлено прославление креста и схожесть ангелов из этой сцены с  
ангелами в куполе Нередицы, написанными в такой же широкой и живописной манере, и,  
наконец, тот факт, что композиция лицевой стороны иконы (а частично и ее оборотной  
стороны) воспроизведена в заставке одной новгородской рукописи - Захарьевского  
Пролога (Исторический музей, Хлуд. 187, л. 1). Так как эта рукопись датируется 1262  
годом, то отсюда явствует, что уже в XIII веке икона "Спас Нерукотворный" была одной  
из прославленнейших святынь Новгорода, иначе ее не воспроизвели бы в рукописной  
заставке. С первого же взгляда бросается в глаза различие в стиле между изображениями  
лицевой и оборотной стороны, исполненными разными мастерами и, возможно, в разные  
эпохи. Лик Христа с разделанными тонкими золотыми нитями волосами написан в мягкой  
"сплавленной" манере с помощью неуловимых переходов от света к тени. В подборе  
красок художник крайне сдержан и лаконичен: его скупая колористическая гамма  
строится на сочетании оливковых и желтых цветов. Главный акцент поставлен  
иконописцем на больших глазах, обладающих огромной выразительностью. В  
совершенстве владея линией, он позволил себе, ради достижения большей экспрессии,  
дать асимметрическое построение лица, что ярче всего сказывается в по-разному

изогнутых бровях. Торжественная "иконность" этого лика наглядно говорит о том, что  
написавший Спаса художник имел перед глазами хорошие византийские образцы либо  
прошел выучку у византийского мастера.  
Совсем по-иному трактовано изображение на оборотной стороне иконы. В широкой,  
смелой, свободной манере письма, в резких и сильных сопоставлениях света и тени, в  
многокрасочной палитре с ее лимонно-желтыми, киноварными, розовыми, светло-синими  
и белыми цветами легко опознается рука новгородского мастера, современника тех  
художников, которые расписывали Нередицу.  
В эту же группу новгородских икон входит и великолепная икона Русского музея с  
поясным изображением архангела. Вероятнее всего, она является фрагментарной частью  
утраченного деисусного чина. Это одно из прекраснейших произведений древнерусской  
живописи. Построение рельефа лица и разделка волос с помощью золотых нитей здесь те  
же, что и на иконах "Спас Нерукотворный" и "Устюжское благовещение". Но икона  
Русского музея превосходит эти вещи тонкостью исполнения и каким-то особым  
благородством замысла. Трудно найти во всем древнерусском искусстве более  
одухотворенный лик, в котором так бы своеобразно сочеталась чувственная прелесть с  
глубокой печалью. Огромные бархатистые глаза ангела по силе эмоционального  
воздействия могут сравниться лишь с глазами Владимирской Богоматери. Это работа  
выдающегося мастера, органически усвоившего все тонкости византийского письма.  
Очень трудно уточнить дату исполнения рассмотренной здесь группы икон. Не  
исключено, что "Устюжское благовещение" было написано вскоре после освящения  
Георгиевского собора (1130 либо 1140 год), но доказать это невозможно, так как оно не  
было главным храмовым образом (таковым являлась икона Георгия) и поэтому могло  
быть более поздним вкладом. Оборот "Спаса Нерукотворного" указывает на конец XII  
века как время исполнения композиции "Поклонение кресту". Тем не менее у нас нет  
гарантии, что изображение на обороте иконы не выполнено позднее, чем изображение на  
ее лицевой стороне. Не помогают и довольно шаткие стилистические аналогии (например,  
с мозаиками Монреале). Было бы весьма заманчиво всю эту группу византинизирующих  
икон связать с мастерской упоминаемого летописью под 1197 годом "Грьцином  
Петровицем", однако и здесь остается много неясного и спорного (например, М. К. Каргер  
и Э. С. Смирнова склонны рассматривать слово "грьцин" как личное имя, а не как  
обозначение национальности). В силу противоречивости вышеизложенных фактов будет  
осторожнее датировать интересующую нас группу икон в пределах 30-90-х годов XII века.  
К византинизирующему направлению в новгородской станковой живописи  
принадлежит также икона "Успение", происходящая из церкви Рождества Богородицы в  
Десятинном монастыре в Новгороде (Третьяковская галерея). Исключительно красивая по  
своим густым, плотным краскам, но несколько жесткая по композиции, эта икона  
выдается сложностью иконографической редакции. Помимо обступивших ложе  
Богоматери традиционных двенадцати апостолов, святителей и стоящего в центре Христа,  
который держит в руках спеленутого младенца, символизирующего душу Марии, мы  
видим в верхней части иконы ангелов и прилетевших на облаках апостолов, а также  
архангела Михаила, возносящего на усеянное звездами небо душу Марии. В тонких лицах  
апостолов (особенно в правой части композиции) чувствуется основательное знание  
художником византийских образцов комниновской эпохи. В левой группе черты лип не  
носят столь явно выраженного греческого характера. Эти лица по своему выражению  
мягче, интимнее. Особенно экспрессивна голова апостола, склонившегося над телом  
Марии и внимательно вглядывающегося в ее лицо, с которым он мысленно прощается. По  
сравнению с византийскими иконами, с их утонченной красочной лепкой и относительной  
объемностью форм, здесь фигуры выглядят гораздо более плоскими. При этом бросается в