История новгородской иконописи

глаза их неустойчивость. Они  не стоят крепко на земле, а едва касаются подошвами ног  
линии почвы. В такой трактовке, равно как и в усилении линейного начала и  
интенсивности цвета, дает о себе знать отход от византийских прототипов, с годами  
подвергающихся на новгородской почве все более радикальной переработке. Даже если  
допустить широкий ввоз в Новгород греческих икон, это столь сильно  
византинизирующее искусство нуждается все же в объяснении. В связи с этим уместно  
будет вспомнить о тех оживленных культурных связях, которые Новгород поддерживал с  
Константинополем. К Царьграду тяготел грекофильски настроенный епископ Нифонт. В  
1186 году в Новгород приезжал двоюродный внук византийского императора Мануила  
Комнина - Алексей Комнин. В 1193 и 1229 годах в Новгороде существовали влиятельные  
грекофильские партии, желавшие иметь архиепископа из греков. Нередко новгородцы  
паломничали в Иерусалим, Царьград, на Афон. Наконец, на рубеже XII и XIII веков в  
Константинополе побывал Добрыня Ядрейкович, будущий архиепископ Антоний. Все эти  
оживленные сношения были реальными каналами для проникновения в Новгород  
византийских влияний. Необходимо также учитывать, что новгородские князья и в XII  
веке сохраняли крепкие связи с Киевом, а последний долгое время продолжал оставаться  
рассадником византинизирующих форм. Искусство Византии в первую очередь  
привлекало внимание княжеского и епископского двора. Однако его очарованию не могли  
не поддаться и более широкие круги новгородского общества, настолько совершенен был  
его художественный язык.  
Рядом с византинизирующим направлением в новгородской станковой живописи XII  
века существовало и другое, в котором местные черты получают решительное  
преобладание над византийскими, занесенными извне. Это второе, более самобытное и  
демократичное течение было связано с укреплением вечевого строя, приведшим к  
ограничению великокняжеской власти. Росло самосознание купеческих и ремесленных  
кругов, приобретавших в жизни "Господина Великого Новгорода" все больший удельный  
вес. И, естественно, их вкусы должны были найти отражение в искусстве. Так постепенно  
стало крепнуть и шириться в Новгороде второе течение. Оно не пришло на смену  
первому, а существовало с ним одновременно. И, в конце концов, оно победило.  
Характерным образцом этого новгородского, более самобытного стиля XII века может  
служить икона "Знамение" (Новгородский историко-художественный музей-заповедник),  
которая, согласно легенде, принимала участие в обороне Новгорода при осаде его  
суздальскими войсками в 1169 году. На оборотной стороне иконы (ее лицевая сторона  
утрачена) представлена несколько необычная композиция - апостол Петр и мученица  
Наталия обращаются с молитвой к Христу. Фигуры короткие, большеголовые, манера  
письма свободная и живописная, напоминающая фресковую технику. Лицо Петра с  
сочными энергичными пробелами свидетельствует о смягчении византийской строгости и  
появлении какого-то нового психологического оттенка - более эмоционального и  
задушевного. Переходя к XIII веку, мы должны сразу же подчеркнуть, что это было и для  
Новгорода "темное столетие". Нашествие татар, хотя последним не удалось захватить  
город, привело к серьезным внутренним сдвигам также в Северной Руси. Почти  
прекратилось строительство каменных храмов, испуг перед несметными монгольскими  
полчищами делал людей осторожными и осмотрительными. Прервались культурные связи  
с Южной Русью и Константинополем. Такая изоляция сохранившего свою  
самостоятельность Новгорода способствовала активизации местных художественных  
течений, питавшихся родниками живого народного творчества.  
Но это не означает, что византийская традиция была полностью изжита. Она  
существовала как наследие XII века, и если она не определяла теперь путей развития  
местного искусства, то все же сохраняла свое значение для отдельных мастеров, о чем, в  
частности, свидетельствует икона "Никола" в Русском музее. Автор этой иконы,

происходящей из Духова монастыря  и написанной уже ближе к середине XIII века,  
хорошо знал живопись предшествующего столетия. Лик святого во многом сохранил  
византийскую строгость и суровость. Но в трактовке лика уже много нового,  
указывающего на грядущее развитие. Этим новым является усиление линейно- 
орнаментального начала (особенно в обработке складок кожи и прядей волос). Линии как  
бы врезаны в поверхность доски, в них есть что-то чеканное. Византийский мастер  
никогда не дал бы такой графической проработки формы.  
Совсем не византийским характером отличается и колорит, построенный на контрасте  
светлых и ярких красок. Полусрезанные фигуры святых на полях (среди них можно  
опознать Симеона Столпника и Бориса и Глеба) и полуфигуры на верхнем поле иконы  
(архангелы Михаил и Гавриил) и в медальонах (Афанасий, Анисим, Павел, Екатерина)  
написаны свободнее и по выражению своему намного мягче, чем образ Николы. Именно в  
этих маленьких изображениях дает о себе особенно явственно знать отход от  
византийских образцов.  
О своеобразном бунте против византийской традиции наглядно говорит большая  
краснофонная икона в Русском музее, на которой представлены в рост фигуры Иоанна  
Лествичника, Георгия и Власия. Все они даны в неподвижных, застывших позах,  
напоминая резанные из дерева и раскрашенные истуканы. Иоанн Лествичник в два с  
лишним раза больше стоящих по его сторонам святых, подбор которых был несомненно  
продиктован заказчиком или заказчиками иконы. Как и на иконе Георгия из Успенского  
собора, Георгий держит меч, выставляя его напоказ. Вся композиция подчинена двум  
измерениям, в фигурах нет ни малейшего намека на объем. Художник накладывает краски  
большими, ровными плоскостями, избегая светотеневой моделировки. Типы лиц, живо  
напоминающие образы Нередицы, уже чисто русские. Поверх карнации положены  
глубокие тени и яркие блики, превратившиеся из красочных тушевок и густых мазков в  
ряд тонких раздельных линий. Здесь намечается та техника иконного письма, которая  
сделается в дальнейшем своего рода каноном. В целом икона подкупает своей яркой  
красочностью и оттенком наивного простодушия, характерным для многих памятников  
новгородской живописи.  
Совсем особое место занимает икона "Николай Чудотворец", происходящая из церкви  
Николы на Липне (Новгородский историко-художественный музей-заповедник). Эта  
икона сохранила подпись художника (Алекса Петров сын) и дату (1294), что делает ее  
совершенно уникальным памятником. По сторонам от Николы изображены в гораздо  
меньшем масштабе фигуры Христа и Богоматери, а поля иконы украшают еще меньшие  
по размерам фигурки излюбленных новгородцами святых и полуфигуры архангелов и  
апостолов, фланкирующие престол уготованный (этимасия). Подчиняя Николе Христа и  
Марию, художник явно нарушает церковную иерархию. Соименный заказчику Николаю  
Васильевичу, чьим патроном он здесь выступает, святой утратил суровость фанатического  
отца церкви. Перед нами добрый русский святитель, готовый оказать наиреальнейшую  
помощь своему подопечному. Линейная обработка лика упрощена, обнаруживая тягу  
художника к центрическим, округлым формам, к плавным параболическим линиям. Все  
это придает образу совсем иное, по сравнению с византийскими иконами, эмоциональное  
звучание. Необычно для византийских икон и обилие орнаментальных мотивов. Одеяние  
святителя разукрашено так, как будто художник воспроизводил народные вышивки. И  
даже нимб декорирован тончайшим орнаментом. В подобной трактовке много от наивной,  
почти что деревенской непосредственности восприятия.  
С XIV века в древнерусской, и в частности в новгородской, живописи все чаще  
начинают появляться житийные иконы. Обычно на среднем поле изображается святой, а в

боковых клеймах размещаются сцены из его жития. Такие иконы существовали и в  
Византии, но там они не получили столь широкого распространения, как в славянских  
странах и особенно на Руси. Сюжеты житийных сцен нередко восходили к  
апокрифическим источникам, что давало художнику возможность более вольного их  
толкования. К тому же, по мере развития искусства в XIV и XV веках, в эти сцены охотно  
вводили черточки, непосредственно наблюденные в жизни. Так в житийные сцены начали  
проникать элементы реальной архитектуры и реального быта. Но никогда житийная сцена  
не превращалась в простую жанровую сцену. В ней всегда сохранялась дистанция между  
миром идеальным и миром реальным, всегда умозрительное начало властно напоминало о  
себе. Явленные молящемуся действия протекали в замедленном темпе, как бы вне  
времени и вне пространства. Тем самым житийные сцены приближались к своего рода  
идеограммам, скорее намекавшим на изображенный эпизод, нежели передававшим его со  
всей свойственной зрелому реалистическому искусству обстоятельностью. К разряду  
таких житийных икон относится икона Русского музея, написанная в начале XIV века. На  
полях иконы представлены различные сцены мучений св. Георгия, на среднике же мы  
видим развернутый вариант чуда Георгия о змие с царевной Елисавой (вместо  
Елизаветы!), с ее родителями и епископом, выглядывающим из башни. Все основные  
элементы этой композиции встречаются уже на староладожской фреске. Но тот оттенок  
сказочности, который был свойствен росписи, еще более усилился на иконе с ее  
контрастами масштабов, своеобразным парением фигур в воздухе и наивной  
повествовательностью. Царевна кажется игрушечной, и таким же воспринимается и  
дракон, послушно ползущий за Елисавой. В Георгии нет ничего подчеркнуто  
воинственного. Хотя в правой руке его виднеется копье, он им никого не поражает, а  
несется вскачь, как бы устремляясь на своем белом коне в поле, чтобы охранить  
крестьянские посевы. Очень интересны изображения в клеймах, в основном передающие  
различные сцены мучений. Георгия четвертуют, бьют, кладут на него камни, сажают в  
котел с кипятком, пилят голову и подвергают множеству других тяжелых испытаний. Но  
все напрасно. Он выходит невредимым из любых переделок, и его лик остается  
неизменным, как будто он ничего не чувствует и ничего не ощущает. Так новгородский  
мастер воссоздает повесть о героизме мученика. И делает он это столь живо и  
убедительно, что, несмотря на лаконизм его художественного языка, каждый эпизод  
обретает удивительную конкретность.  
Благодаря тому что Новгород не знал татарского ига, в нем никогда не пресекалась  
местная художественная традиция. На новгородской почве, в отличие от других русских  
областей, отсутствует разрыв между искусством XII и XIV веков. XIII столетие было  
здесь тем мостом, который соединяет эти две столь различные эпохи. Как раз на  
протяжении XIII столетия народное творчество проявило себя с особой силой. В век,  
когда оказались почти прерванными культурные и торговые связи с Византией, когда  
прекратился ввоз византийских икон, стало, естественно, легче выйти из-под  
византийских влияний. Это подготовило почву к широчайшему усвоению народных  
мотивов и народных форм, в результате чего новгородская живопись сделалась в XIII веке  
более полнокровной. Смягчается суровость ликов, упрощаются композиции, рисунок  
делается обобщеннее и лаконичнее, краски накладываются ровным цветом, без оттенков и  
почти без светотени, силуэт приобретает все большее значение, палитра светлеет и  
загорается яркими киноварными, белоснежными, изумрудно-зелеными и лимонно- 
желтыми тонами. Так, уже в XIII веке закладываются основы для расцвета новгородской  
живописи XIV-XV столетий. Если брать XIV век в целом, то для Новгорода это была  
эпоха, когда фреска являлась гораздо более грекофильским искусством, нежели станковая  
живопись. Она черпала мощные импульсы из работ заезжих греческих мастеров. Имена  
двух из них летописи нам называют. Это "гречин Исайя и другы", расписавший в 1338  
году церковь Входа в Иерусалим, и знаменитый Феофан Грек, украсивший росписью в

1378 году церковь Спаса  Преображения. Сопоставляя новгородские  фрески XIV века с  
современными им иконами, убеждаешься в том, что местные традиции гораздо крепче  
держались в станковой живописи. В силу своей дешевизны икона была более  
демократическим  
искусством;  
икону  
легко  
мог  
заказать  
и  
сравнительно  
малосостоятельный человек, а тем более городские корпорации, приобретавшие в жизни  
Новгорода все большее значение в связи с укреплением позиций ремесленных кругов.  
Объединявшиеся по концам, по улицам, по сотням, по тождеству профессий, жители  
Новгорода охотно заказывали иконы для возводимых в большом количестве деревянных и  
каменных храмов. Этот процесс начался уже в XII веке, но своего полного развития он  
достиг лишь в XIV столетии. В ранние же времена ведущая роль принадлежала  
княжеским и архиепископским мастерским. Известно, например, что при  
архиепископском дворе -"доме святой Софии" - подвизались дружины "владычных  
паробков", или, как их еще называли, "владычных ребят". Объединяясь в артели  
строителей и живописцев, они выполняли в основном заказы владычного двора. С XIV  
века количество таких дружин резко возрастает, и они обслуживают все более широкие  
круги новгородского населения. При этом заказчиками дорогих росписей выступали в  
основном богатые бояре, заказчиками же икон - и бояре и простые граждане. Поэтому  
монументальная живопись еще долго оставалась в орбите византийского понимания  
формы, тогда как в иконе быстро кристаллизовался новый художественный язык с ярко  
выраженными новгородизмами.  
К сожалению, от новгородской иконописи первой половины XIV века сохранились  
довольно случайные памятники, и к тому же сравнительно невысокого качества. На их  
основе трудно воссоздать полную картину развития станковой живописи интересующего  
нас периода. Этому препятствует и отсутствие точно датированных икон. В XIV веке в  
Новгород вновь стали попадать византийские и, возможно, также южнославянские иконы.  
Но иноземные образцы не сыграли заметной роли в истории новгородской иконописи XIV  
века. Стиль последней восходит к народным истокам и крепко связан с традициями XIII  
столетия. Он обнаруживает мало точек соприкосновения с грекофильским стилем  
росписей. И он гораздо разнообразнее последнего. В нем больше оттенков, больше  
различных ответвлений.  
Несомненно, в первой половине века писались иконы, еще весьма архаические по  
строю своих форм. К их числу относятся такие памятники, как поясной краснофонный  
"Никола" в Эрмитаже, житийная икона "Св. Николай" из соименной церкви в селе  
Любонях Боровичского района (Русский музей), "Борис и Глеб" в Музее русского  
искусства в Киеве.  
В группу архаических по стилю памятников, во многом продолжающих традиции XIII  
века, без труда может быть включена также большая икона "Рождество Богоматери"  
(Третьяковская галерея). Очень красивая по цвету, с редкой по интенсивности пылающей  
киноварью, икона с первого взгляда поражает примитивностью своего композиционного  
решения. Несомненно, художник использовал какой-то образец с развитой  
иконографической редакцией. Тут и возлежащая на ложе Анна, и эпизод с омовением  
новорожденной, и стоящие позади ложа Иоаким, и четыре служанки, и архитектурные  
кулисы. Вероятно, на образце все это было изображено с намеком на пространственные  
интервалы. Новгородский же художник все подчинил плоскости, разместив фигуры друг  
над другом и прибегнув к обратной перспективе, помогавшей распластывать объемные  
формы на плоскости иконной доски. Поэтому столик перед ложем совсем утратил свой  
кубический характер, отчасти по той же причине по-новгородски крепко сбитые здания  
кажутся совсем плоскими, хотя в левой постройке имеется заимствованный из  
византийских источников портик с колоннами. В этом же плане весьма показательна

трактовка правой фигуры служанки, представленной в сложном повороте. Данный мотив  
движения, почерпнутый из образца, подвергнут настолько радикальной переработке, что  
от эллинистической грации образа не осталось и следа. В фигуре появилась какая-то  
сжатость, скованность, и она полностью растворилась в плоскости. Хотя художник  
изображает фигуры в различных поворотах, их лица неизменно повернуты прямо к  
зрителю. Это усиливает статический ритм всей композиции, в которой отсутствует  
взаимосвязанность частей и которая легко распадается на отдельные звенья. Ни в какой  
мере не соблюдая соотношения масштабов, иконописец сделал фигуру Анны непомерно  
большой, подчеркнув тем самым, что именно она является центральным действующим  
лицом. Такой подход к разработке традиционной темы ясно показывает, что автор иконы  
"Рождество Богоматери" мыслил весьма самостоятельно и что он не пошел на поводу у  
использованного им образца, а настойчиво гнул свою линию. Рядом с этим  
архаизирующим течением в новгородской иконописи первой половины XIV века  
существовали и другие направления, вплотную подводящие нас к ее расцвету на рубеже  
XIV-XV столетий. Здесь можно упомянуть такие вещи, как краснофонный деисусный  
поясной чин с архангелами и Петром и Павлом в Русском музее, иконы "Борис и Глеб" (из  
собрания А. В. Морозова), "Чудо Георгия о змие" (из собрания А. В. Морозова) и "Никола  
Зарайский и апостол Филипп" - в Третьяковской галерее. Во всех этих иконах много  
неустойчивого, аморфного, много еще неосознанных поисков оригинальных средств  
выражения, в силу чего им недостает единства стиля и той цельности, которая  
свойственна более поздним произведениям новгородской иконописи. Особое место  
занимают еще полностью нерасчищенные праздничные иконы из иконостаса Софийского  
собора, возобновленного после пожара архиепископом Василием в 1341 году. Эти иконы  
совсем не похожи ни по своему композиционному строю, ни по своим плотным,  
несколько тяжелым краскам с широким использованием золотых ассистов, ни по  
характеру рисунка на бесспорные новгородские работы того времени. В них так много  
византийского, что весьма убедительным представляется мнение В. В. Филатова,  
сближающего эти иконы с деятельностью мастерской "гречина Исайи", упоминаемого  
новгородской летописью под 1338 годом. Близка по стилю к данной группе вещей также  
икона Покрова из Зверина монастыря, где архиепископ Василий заложил в 1335 году  
церковь св. Богородицы. Тем самым предложенная В. К. Лауриной более ранняя  
датировка "Покрова", обычно относимого к концу XIV века, находит себе косвенное  
подтверждение. Вся эта группа икон ясно показывает, что в первой половине XIV века в  
Новгороде существовало свое византинизирующее течение, резко отличное от  
направлений, коренившихся в местных традициях. С византинизирующим течением  
новгородской живописи связан и ряд клейм "Васильевских врат", исполненных в 1336  
году для Софии Новгородской по заказу все того же вездесущего архиепископа Василия.  
Это течение, хранящее живые отголоски "Палеологовского Ренессанса", не сыграло  
решающей роли в новгородском искусстве XIV века и очень быстро растворилось  
местных традициях, которые оказались гораздо сильнее.  
Пожалуй, самым счастливым периодом в ее развитии был рубеж XIV-XV столетий. В  
иконах этого времени краски приобретают невиданную дотоле чистоту и звучность.  
Палитра светлеет и проясняется, из нее исчезают последние пережитки былой  
сумрачности. Воскресают лучшие из традиций новгородской иконописи XIII века.  
Излюбленным становится пламенный киноварный цвет, определяющий радостный,  
мажорный характер всей палитры. Эта киноварь дается в смелом сочетании с золотом  
фона и с белыми, зелеными, нежно-розовыми, синими, плотными вишневыми и желтыми  
красками иконы.  
Нигде так явственно не дает о себе знать прямая связь иконописного сюжета с  
реальными жизненными интересами, как на одной новгородской иконе, происходящей из