Дискуссия о Слове о полку Игореве

«По влъзѣ (т. е. «по Волге») в Екатерининском списке переведено «по Ворскле». Вместо города «Сурожа» переводчик Екатерининского списка вставил реку «Суугли». В первом издании эти два слова уже поняты, но переводчик и первого издания и Екатерининского списка не понял слов «Поморье», «Посулье» и перевел: «по морю, по Суле».

Обычное древнерусское  слово «шеломя» (холм) комментатор  определил так: «Шеломая была пограничная  волость русских к половцам» (Ек. сп.) и «Русское село в области  Переяславской, на границе с половцами  лежащее близь реки Ольты.(43)».

Выражение «на борони»  в Екатерининском списке переведено «в руке правой» (т. е. на правом фланге), а в первом издании несколько лучше — «на стороже». Переводчики не поняли, что

в слове «боронь» перед нами полногласная форма церковнославянского  «брань» (сражение).

Были «вѣчи (т. е. века) Трояни» в обоих списках переведено «бывали вечи (съезды) Трояновы».

Совершенно не понято было и в Екатерининском списке и  в первом издании место: «Съ тоя  же Каялы Святополк повелѣя отца своего междю Угорьскими иноходьци ко святѣй Софии къ Киеву». В Екатерининской копии это место переведено совершенно нелепо: «С той же Каялы вел Святополк войска отца своего между угорскою конницею ко святой Софии к Киеву», а в первом издании: «С той же Каялы вел Святополк войски отца своего сквозь Венгерскую конницу в Киев ко святой Софии».

Об «Олеге Гориславиче» в первом издании в примечании сказано: «неизвестен». «Карна» и  «Жля» приняты за половецких ханов. Выражение «ни мало того потрепати» переведено: «отнюдь не возвратить» (Ек. сп.), «не возвратить» (первое изд.). Кощей и Чага приняты за собственные  имена лиц.

Слово «толковины», известное из летописей, переведено «раковины». «Хин» переведено как  «хан». «Готские» красные девы определены как половецкие. Хан «Шарукан»  первоначально принят за город и  только в первом издании определен  как «князь». Не поняли первые переводчики  слова «сыновец». Форма «мужаимся» в Екатерининском списке разделена: «мужа имѣся», а в первом издании еще более нелепо: «му жа имѣся», и в обоих случаях даны ни с чем не сообразные переводы. Характерно, что в издании «Поучения» Владимира Мономаха А. И. Мусин-Пушкин не понял слова «мужство» так же, как в «Слове о полку Игореве» он не понял слова «мужаться». В издании «Поучения» вместо слов «мужьство» и «грамоту» А. И. Мусин-Пушкин напечатал: «мужь твой грамоту».

Выражение «се у  Римъ кричатъ» разделено в обоих  списках: «се Уримъ кричатъ», и  слово «Уримъ» принято за имя  собственное.

Не сумели определить первые комментаторы, о каком «сыне  Глебовом» идет речь в «Слове», хотя сделать это было совсем не трудно, исходя из событий, в связи с которыми упомянут Владимир Глебович в «Слове».

«Великого князя  Всеволода Суздальского» первые комментаторы определили как Всеволода  Ольговича — отца Святослава Киевского.

Не сумели первые комментаторы определить и того, кто  такие «удалые сыны Глебовы». Не определили они и Романа и Мстислава, Ингваря, Всеволода и «всех трех Мстиславичей», Изяслава Васильковича. Они превратили бога Хорса в город  Херсон, перевели «до куръ» —  «до Курска» и т. д.

Совсем нелепо передано и переведено следующее место: «сего  бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии Давидовы; нъ розьно ся имъ хоботы пашутъ». «Нъ розьно ся» разбито следующим образом: «нъ рози нося», а перевод в первом издании дан такой: «Теперь знамена его достались одни Рюрику, а другие Давыду; их носят на рогах, вспахивая землю»!

Не поняли первые переводчики «Слова» и то, что  такое «зегзица» и многое другое.

Кроме уже приведенных  выше бессмысленных разделений текста на слова («къ мети», «му жа имѣся», «по морию», «Уримъ» и др.), приведем и такие: «стугою», «на ю» (вм. «наю» — родительный падеж двойственного числа 1-го лица), «по скочи», «небылонъ» (вм. «не было онъ»), «сице и рати» (вм. «сицей рати»), «затвори въ Дунаю ворота» (вм. «затворив Дунаю ворота») и мн. др.

Первые комментаторы совсем не поняли того места «Слова», где говорится: «Бориса же Вячеславлича слава на суд приведе». Их объяснения этого места беспомощны и очень  характерны для состояния исторических знаний своего времени. В Екатерининском списке к этому месту дано следующее  примечание: «Бориса Вячеславича  по родословным не находится; а упоминается  о Борисе Всеславиче, сыне князя  Всеслава Брячиславича, который был  на княжении Полоцком от 1073 по 1128 год. И  хотя он с прочими удельными князьями полоцкими в 1128 и был призван  великим князем Мстиславом на суд  в Киев, но не за обиду Ольга младого  князя, а за то, что оные князи  полоцкие по призыву 

великого князя  на войну против половцев не только не пошли, но сделали ему постыдной  отказ».

Происхождение этого  нелепого примечания хорошо объяснил А. В. Соловьев. Он пишет: «Итак, первые комментаторы „Слова“ совершенно не поняли прекрасной метафоры о смерти Бориса Вячеславича в бою на Нежатиной ниве в 1078 году и решили, что поэт говорит о предполагаемом вызове на суд полоцкого Бориса Всеславича в 1128 году. Основанием для этой грубой ошибки было то, что в „Истории“ Татищева князь Борис, павший на Нежатиной ниве в 1078 году, назван не Вячеславичем, а Святославичем, и считается родным братом Олега (История, II, 134). Однако в Никоновской летописи, давно уже изданной (изд. 1767 г., I, 188), Борис правильно назван „Вячеславичем“. Казалось, легко было бы, по связи с Олегом, установить, что поэт имел в виду битву 1078 года, и исправить ошибку Татищева при помощи Никоновской летописи, но в это издание ни один из членов кружка не заглянул. И когда, четыре года спустя, Малиновский дал около 1799 года свое рукописное примечание, он говорит то же самое: „По летописям Бориса Вячеславича не значится; а упоминается о князе Борисе Всеславиче, который с 1073 по 1128 был на княжении полоцком. Хотя он и призыван был на суд в Киев, но не за обиду молодого князя Олега, а за то, что по назначению великого князя Мстислава I отказался итти войною на половцев“. Особенно интересно утверждение: „по летописям ... не значится“, — из этого видно, что ни Бантыш-Каменский, ни Малиновский, занятые архивной работою по московскому периоду, не имели времени изучать по первоисточникам историю домонгольской Руси (даже по напечатанной уже Никоновской летописи) и ограничивались только трудом Татищева для справок. Но и его они читали невнимательно, ибо утверждали, что Борис Всеславич княжил в Полоцке с 1073 по 1128 год, тогда как Татищев приводит смерть его отца Всеслава под 1101 годом; кроме того, Татищев нигде не говорит, чтобы полоцких князей призывали на суд в Киев. Наконец, в исправленном издании 1800 года примечание приняло следующий вид: „Сей Борис по Ростовской и Никоновской летописям Вячеславичем, а у Нестора и Татищева Святославичем назван, и в поколенной 1 росписи Г. Стриттера Истории Российского государства в 7 степени показан Борисом Вячеславичем. Но почему он призыван был на суд великого князя, летописи о сем умолчали“. Тем не менее дальше приведено длинное описание „обряда съездов для суда“ (по Татищеву, II, 195 и 196). Итак, ученые архивисты наконец заглянули в Никоновскую летопись и в историю Стриттера и нашли Бориса Вячеславича. В обеих первоначальных версиях первого издания сохранено примечание, отвергающее историчность Бориса Вячеславича, а список опечаток при окончательной версии первого издания любопытным образом продолжает отсылать к тому же упраздненному примечанию, трактовавшему о Борисе Всеславиче». Это примечание показывает не только приемы комментирования, источники исторических сведений первых комментаторов, но, в известной мере, характеризует и состояние исторических знаний конца 18 века.

                                                                  5 .Аргументы в  пользу подлинности  «Слова».

   Одно  из самых решительных подтверждений  подлинности «Слова» было найдено  в приписке псковского Апостола 1307 г. Приписку эту открыл К. Ф. Калайдович; она оказалась очень близкой к одному из самых своеобразных мест «Слова о полку Игореве». Описывая междоусобную войну 1307 г. князей Михаила Тверского и Юрия Даниловича, автор этой приписки писец Домид (а не игумен Зосима, как думает А. Мазон) пишет: «При сихъ князѣхъ... сѣяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша въ князѣхъ, которы и вѣци скоротишася человѣкомъ». Место это очень близко повторяет «Слово»: «Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомъ скратишась». Писец Домид несомненно использовал «Слово», заменив только упоминание Олега Гориславича «сими князьями» и опустив упоминание языческого бога «Даждьбога», правильно поняв в целом выражение «жизнь Даждьбожа внука» как «жизнь русского народа» — «жизнь наша».

   Близость  обоих текстов (приписки к Апостолу и соответствующего места «Слова») несомненна. Предположить, что автор  «Слова» воспользовался этой припиской, невозможно: эта приписка — 

не литературное произведение, размножающееся во многих списках; она единственна, и открыта  она была только К. Ф. Калайдовичем, опубликовавшим ее в 1824 г.

   Зависимость приписки к Апостолу от «Слова» несомненна. Здесь дело даже не в том, что приписка принадлежит памятнику, открытому после открытия и опубликования «Слова», а в том, что в приписке этой есть явно более поздние черты. В «Слове» в соответствующем месте все ясно, в приписке же неясно место: «которы и вѣци скоротишася человѣкомъ». Каким образом «сокращались» «которы» и почему они поставлены в один ряд с «веками» людей? Если слово «которы» соединить с предшествующим текстом («гыняше жизнь наша в князѣх которы»), то и тогда текст не станет яснее. Очевидно, что текст «Слова» более первоначален. Это видно и из того, что в приписке к Апостолу 1307 г. в соответствии с церковным характером всей книги исключено имя языческого бога «Даждьбога».

   Автор приписки не только подражал «Слову», — свое заимствование он умело  применил к современным ему событиям, проведя аналогию между ними и  событиями, изображенными в «Слове»: раздоры Михаила Тверского и  Юрия Даниловича за новгородское княжение напомнили ему о «Слове», его  идеях и призывах.

   Естественнее  предполагать, что маленькая приписка следовала за большим произведением, чем большое произведение с его  сложными, героическими идеями за небольшой  припиской в церковной книге.

   С каких бы сторон мы ни подошли к  изучению этой приписки — она ясно доказывает, что была составлена на основе «Слова», что «Слово» создано  раньше ее.

   Самое убедительное доказательство подлинности  «Слова» извлекается из анализа  его идейного содержания, исторических сведений, которые оно заключает, из верности общей картины эпохи  и ее отдельных деталей.

   Идейное содержание «Слова» было совершенно не понято при его открытии и долгое время спустя. Лишь успехи исторической науки в советское время позволили  правильно понять историческую обстановку, отразившуюся в «Слове», внутреннее состояние феодальных княжеств, характер призывов, обращенных к отдельным  князьям, исторические воззрения автора «Слова», субъективный и объективный  смысл его идеи и т. д. «Слово» оказалось явлением общественной мысли своего времени. Оно было объяснено как порождение особого расклада социальных сил 80-х годов XII в.

   Круг  исторической и современной ему  политической осведомленности автора «Слова о полку Игореве» оказался очень велик и совершенно точен. Несмотря на незначительные размеры  «Слова», в нем упомянуты десятки  исторических имен и фактов. Как  современник разбирается автор  «Слова» в политическом положении  отдельных русских княжеств. С  удивительной точностью оценивает  автор политическое положение Владимиро-Суздальского княжества, Галицкого, Полоцкой земли  и т. д. Он о многом говорит мимоходом, намеками для читателей-современников, хорошо осведомленных о событиях своего времени. Надо было не только быть гениальным историком, но предвосхитить многие исторические исследования XIX и XX вв., чтобы в XVIII в. написать «Слово», все сотканное из множества исторических фактов, припоминаний, напоенное воздухом своего времени и представляющее

собой произведение, которое можно было бы отнести  к своеобразному разряду лирики — лирике политической, в которой  каждое упоминание политического события  эмоционально окрашено и приподнято.

   Характерно, что отдельные наблюдения, поправки, параллели, которые накапливали  исследователи «Слова», в основном подтверждали общее истолкование его  идейного смысла. Это истолкование идейного смысла «Слова» было очень  нелегким, совершалось медленно, так  как оно в основном зависело от состояния исторической науки в  целом. Но зато уверенность в его  подлинности, которая сообщалась исследователям именно этим общим пониманием идейного содержания «Слова», была особенно велика. Это вполне ясно для исследователей истории русской исторической науки.  
 

Вывод:

либо «Слово о  полку Игореве» и есть древнее  сочинение, дошедшее в списке XV — XVI веков, сделанном северо-западным писцом, — в тексте нет никаких элементов, которые исключали бы такую версию;либо все эти языковые характеристики искусственно воспроизвел умелый фальсификатор (или имитатор) XVIII века.Тем самым  проблема сводится к тому, чтобы  сделать обоснованный выбор между  этими двумя возможностями.В версии подлинности никаких дополнительных объяснений здесь не требуется.В  версии поддельности необходимо выяснить, каким образом фальсификатор  мог достичь такого результата. Разумеется, он непременно должен был быть знаком с каким-то числом подлинных древних  рукописей. Для воспроизведения  древнего языка у него было в принципе два пути: интуитивная имитация языка  каких-то прочитанных им рукописей  или познание всех необходимых языковых характеристик и умение их применить  к сочинению текста.В целом, хотелось бы добавить ,что проблемы «Слова»- проблемы не одного и не двух поколений ученых филологов и лингвистов ,и очень много вопросов с этим ,по истине великим литературным эпосом остаются открыты.

                                                                                6

(1) (см.: Творогов О.  В. К вопросу о датировке  Мусин-Пушкинского сборника со "Словом  о полку Игореве"// ТОДРЛ.- 1976.-Т. 31.-С. 137-164).

(2 )(см Повторы  в "Слове о полку Игореве"  К изучению композиции памятника  // Русская и грузинская средневековые  литературы: Сб. ст.-Л., 1979-С. 59-73).

О художества целостности С. см. Лихачев Д. С. "Слово  о полку Игореве" как художественное целое // Альманах библиофила. М. 1986-Вып. 21. Слово о полку Игореве. 800 лет - С. 268-292.

                        (3) (см. Чернов А. Слово о золотом  слове. М., 1985 С. 25).  

(4)(см. об этом Адрианова-Перетц  В.П. "Слово о полку Игореве"  и русская народная поэзия//ИОЛЯ. - М., 1950- Т. 9 вып. 6-С. 409-418). В С. широко  используется также символика  образность и фразеология, связанные  с феодальными отношениями и  дружинным бытом (см. Лихачев Д.С.  Устные истоки художественной  системы "Слова" // Слово о  полку Игореве. Сб. исслед. и статей - М., Л., 1950 - С. 53-92)

(5)(Лихачев Д. С.  Ритм "Слова о полку Игореве" // Лихачев Д. С. Слово о полку  Игореве: Ист.-лит. очерк.-2-е изд., доп - М.; Л., 1955 - С. 135-139).