Журнал мир искусства как новый тип русского журнала

Раздел "Письма из эмиграции" представлен работой А. Терца "Отечество. Блатная песня". История нашей страны раскрывается в одном из очень интересных, распространенных и весьма неоднозначных видов народного творчества - блатной песне. Принято считать это творчество чем-то неприличным, чуждым культурному человеку (автор данной курсовой работы до сего момента такого мнения и придерживалась). Однако, есть несколько причин, и о них говорит А. Терц, по которым нельзя причислить блатную песню только к маргинальной культуре. Во-первых, за время репрессий и террора очень большая часть населения нашей страны провела годы своей жизни за решеткой. Во-вторых, сама форма блатной песни, или частушки позволяет выразить несогласие с режимом в достаточно несерьезной форме. В-третьих, за брутальным слогом и примитивным языком таких песен часто скрывался недюжинный стихотворный и музыкальный талант автора, который, может быть, никогда и не раскрылся бы, не проведи он часть своей жизни в неволе, где в свободное время и заняться-то нечем.

В рубрике "Литературный календарь" представлен критический обзор вновь выходящих произведений Е.Рейна, Ю.Корабчиевского, Б. Хазанова, Г.Э. Бейтса.

В "Седьмой тетради" мы находим очень интересное сочинение А.М. Эткинда "Лев Троцкий и психоанализ". Признаться, странно узнавать о столь пристальном интересе советских лидеров к психоанализу. А.М. Эткинд приводит интересные факты из биографии Троцкого, Иоффе, Адлера. Ведь действительно, в России более распространен марксизм, ленинизм, а вот о троцкизме гораздо больше знают за границей. Здесь опять же иллюстрируется уже встреченная в данной книжке журнала мысль о прямой связи науки и политики в СССР. Пока Троцкий лелеял мечты о "преобразовании" сознания советских людей, развитием данного направления психологии занимались очень серьезно. Но, как только было ликвидировано влияние Троцкого в политическом смысле, об этой науке забыли всерьез и надолго.

В рубрике "Эхо" недоумение автора данной курсовой вызвала работа М. Кабановой "Без вины ли виноватый?". Автор прямо говорит, что канонизация Николая II - это кощунство. В свою очередь, хочется заметить, что непогребение и хранение в мавзолее В.И. Ленина с общечеловеческих позиций - кощунство не меньшее. Более того, убийство царя во время революции вполне объяснимо (но не простительно) с той точки зрения, что во время войн и революций в первую очередь всегда стремились уничтожить правителя. Но расстрел его жены и детей, как каких-то преступников - это норма, это так ли уж было необходимо?

Перед тем как перейти к обзору следующего номера журнала "Нева" хочется заметить, что ни одна из публикаций уже прочитанных нами номеров не оставила нас равнодушными. Кое-что читать тяжело из-за насыщенного терминами и лекционным материалом текста, что-то остается непонятным из-за намеренной недоговоренности автора, либо незнания некоторых сторон советской жизни, но любой текст оставляет отпечаток и вызывает вопросы, на которые в современной насыщенной "информацией" жизни просто не остается времени.

Последний номер ушедшего тысячелетия (№ 12/2000г.) петербургский журнал "Нева" целиком отдал под укрепляющиеся связи с Америкой. На обложке в самом центре на металлическом шаре угнездился американский орел, вверху большими буквами - "Нью-Йорк-Петербург". В общем, "Нева" демонстрирует что-то вроде культурного гуманитарного десанта в европейскую столицу отечества.

Открывает журнал самый модный в России (если исключить Бродского) на сегодняшний день поэт - Уинстон Хью Оден. (Возможно, впрочем, что интерес к нему подогревается как раз их с Бродским дружественными связями.) За малым исключением - статьи писательницы Карсон Маккаллерс (известная переводившимися у нас романами "Часы без стрелок" и "Сердце - одинокий охотник") и отрывка из дневников поэтессы Лилиан Хеллман - все остальное в "Неве" произведено нашими бывшими соотечественниками.

Специально ли так подобралось, или эмигрантская проза действительно обладает довольно заметными "классификационными признаками" (последнее более вероятно, поскольку "Нева" не единственный источник информации о ней), но признаки эти просматриваются весьма отчетливо.

Классический рассказ "об эмигрантах" вышел из-под пера Ирины Безладновой ("Примадонна"). Некто Макс, бывший гитарист, ныне американец, владелец отельчика, узнав по телефону от своей бывшей коллеги-певицы об обступивших ее материальных трудностях, присылает ей визу и благодетельствует работой уборщицы. Певичка злится, что приходится драить сортиры, друг-работодатель недоволен халатным отношением к труду и пристрастием к крепким напиткам, жена исходит ревностью к бывшей любовнице своего мужа. Все расстаются, окончательно убедившись, что старого не вернешь и что Америка для человека, не готового расстаться с российской расхлябанностью, место не подходящее. Хотя в ней, российской расхлябанности, и есть свой шарм - но, возможно, это только следствие ностальгии.

В рассказе Дмитрия Крылова "Переводчик" повествователь сперва довольно толково излагает историю своих эмигрантских "мытарств" - как овладевал профессией переводчика для других эмигрантов - с характерными для эмигрантской же прозы "юмористическими сценками", а потом передоверяет свою функцию персонажу-американцу, который рассказывает фантастическую историю своего появления на свет - его мать неведомо зачем отправилась в турпоездку в СССР, там, не зная языка, без памяти влюбилась в ресторанного музыканта и вернулась в Америку с известного рода "сувениром".

Другой рассказ - "Возвращение" - более внятен. Герой из эмиграции возвращается в Петербург, переживая эффект неузнавания. Только случайная ночная встреча с молодыми людьми, с которыми он сперва пьет коньяк, а потом висит на перилах моста, возвращает все на свои места: он сам много лет назад сидел с другом на том же самом месте, они пили вино и ждали девушку. В финале девушка на роликах подъезжает и к его случайным знакомым. Ничего не изменилось. Город остался таким же, каким был.

Такой оборот выглядит скорее заклинанием, чем констатацией факта, и отражает, по всей видимости, что-то вроде невроза эмигрантского сознания: во что бы то ни было хочется, с одной стороны, усидеть на двух стульях - отечественного и зарубежного производства, а с другой - на всякий случай нахвалить как следует этот зарубежный стул, потому как сидеть на нем, судя по всему, придется уже до конца.

Хотя сидеть на нем не так чтобы очень комфортно. Эмигрантская проза насыщена в той или иной мере завуалированными жалобами на бездушную сущность западного мира. Потому, кстати, персонаж уже упоминавшейся "Примадонны" приглашает в гости бывшую подругу - хочется хоть "суррогатно" причаститься задушевности былых взаимоотношений (а заодно и утвердить себя в правильности принятого когда-то решения - я-то, мол, вон как устроился, а они-то только языком чесать да водку пить горазды, а как до практики, так выдайте нам скорей гуманитарную помощь).

Эмоциональная неудовлетворенность проявляется даже в вовсе "абстрактном" тексте Евгения Любина "Что нужно человеку...", где герой замораживает свое тело в американской фирме, чтобы, проснувшись три тысячи лет спустя, обнаружить вокруг себя лишенный эмоций и взаимоотношений стерильный мир, откуда он в конце концов бежит туда, где ему обещано хоть некоторое сходство с привычными когда-то обстоятельствами.

Самый объемный текст под обложкой 12-й "Невы" - это повесть Ильи Штемлера "Breakfast зимой, в пять утра". Рассказчик, почти идентичный автору, едет на поезде через почти всю Америку в гости к дочери и делает путевые заметки, присовокупляя к ним всякого рода воспоминания - американские и отечественные. Рассказчик не лишен наблюдательности и определенной эрудиции (хотя однажды смешно путает "эмбриона" с "вибрионом"), не лишен он также и известной иронии, по большей части направленной, правда, в сторону окружающих. Отношения его с Америкой не вполне однозначны - он живет там лишь от случая к случаю, наведываясь в гости то к дочери, то к жене, а так остается верен петербургской прописке. Америка вызывает у него своеобразное уважение как страна, демонстрирующая способность дать своим гражданам прожить спокойную жизнь. Как страна, дающая еврейским эмигрантам шанс почувствовать себя людьми не только не второго, но даже высшего сорта - по сравнению с эмигрантами, допустим, русскими или армянскими.

Вообще национальный вопрос для Ильи Штемлера, хотя он, кажется, старается как можно дольше притворяться нейтральным, оказывается достаточно болезненным. И он, как водится, выдает себя в мелочах. Так, излагая мотивы для эмиграции одной своей знакомой, он без тени иронии заявляет, что та вдруг заметила, как опустели музейные и концертные залы Ленинграда. (Речь идет о 70-х годах.) "Все уехали, - всполошилась она и бросилась собирать чемоданы..." Если кто забыл о многочасовых очередях в Эрмитаж, вившихся в тех 70-х годах, вольному, конечно, воля. Впрочем, возможно, по версии Штемлера это были как раз отъезжающие, которые прощались с никому тут кроме них не нужным искусством...

Приятно также встретить описание русского семейства туристов, способных изъясняться только матом и обнаруживающих такую тупость, что даже не могут встретиться друг с другом в заранее обговоренном месте. На этом фоне милое невежество американцев, не интересующихся, какой памятник высится над их родным городом, или сетования старого еврея: вот, мол, знал же, что в Америке все говорят по-английски, но не до такой же степени, выглядят просто умильными до паточной слащавости.

Беда эмигрантских текстов, которая особенно заметна в "Breakfast..", - их почти полная предсказуемость. Не в деталях, конечно, детали могут быть любыми. В общем настрое и общей тенденциозности. Конечно, эмигранту хочется убедить себя, что издалека лучше видно и вообще, как говаривал персонаж Довлатова, где водка, там и родина. Но видно-то на самом деле только изнутри. А пишущие по-русски американские жители как раз находятся между. Они внутри только своих достаточно мелких ассимилиционных проблем. Которые по большому счету им одним и интересны. Ну или тем, кто как раз рассматривает перспективу получения визы. Это, пожалуй, было интересно лет сколько-то назад, когда обладало качеством новизны. Сейчас этого рода литература, вне всяких сомнений, обрела качество маргинальности.

Выводы по последней главе:

1. С конца 80-х годов XX века литературно-художественный журнал "Нева" начал публикацию ранее запрещенных произведений (А. Кестлер "Слепящая тьма"), что вызвало необычайную шумиху и взрыв популярности журнала.
2. Для авторов "Невы" характерна потребность в поиске ранее малоизвестных, но талантливых людей ("Вечности заложник"), открытии не знакомых широкому кругу читателей событий ("Неотмеченный юбилей Швейка"), раскрытие малоизвестных фактов из жизни известных людей ("Слово, победившее смерть"). Очень часто эти изыскания оказываются связанными с Санкт-Петербургом.
3. Компоновка журнала очень гармонична - тяжелые, затрагивающие за живое произведения чередуются с легкими, нейтральными публикациями. Исторические романы - со стихами, резкие социальные очерки - с воспоминаниями о прошлом.
4. Несмотря на то, что журнал "Нева" - литературно-художественное издание, в нем очень мало ничего не значащих, пространных рассуждений ради публикации в известном журнале (иными словами, мало "воды"). Все публикации, выражающие несогласие, обращаются к конкретным лицам, приводятся конкретные факты, обвиняются конкретные структуры и дают очень откровенную оценку описываемому явлению ("Исповедь сына века", "Железнодорожные грачи, или как работает закон о земле").
5. Интересен подход аналитических статей журнала к рассматриваемым явлениям. В них не встречаются избитые трактовки, шаблонные рассуждения. Очень часто вместе рассматриваются казалось бы несопоставимые события и персонажи. Для авторов журнала характерна разно плановость точек зрения ("Троцкий и психоанализ").
6. Журнал был и остается доступным для небольшой, интеллигентной, прослойки населения. Во-первых, "Нева" насыщенна малопонятными обывателю терминами и лекционным материалом. Во-вторых, многие публикации журнала затрагивают не актуальные для простых людей проблемы ("Табель о рангах").
7. По мере приближения к XXI веку, издание все более насыщалось эмигрантскими публикациями, которые зачастую приобретают черты маргинальности и теряют свою актуальность. Люди уже изменились, изменился и взгляд на западных людей. Эта литература заполнена неудовлетворенностью западной "бездушностью" и потребностью хоть как-то получить общение с земляками. С другой стороны, авторы прямо, или косвенно говорят читателю о разумности выбора комфортных условий заграницы. Это как брак по любви или брак по расчету.
8. Нельзя сказать, чтобы авторы журнала стремились соответствовать требованиям современных читателей. На наш взгляд, проблема эмиграции - не единственная, которой можно уделять внимание в номере, посвященном Америке. Та же массовая культура, о которой много говорит Б. Никольский, главный редактор "Невы", вполне может дать пищу для весьма интересных критических статей.

Выводы:

1. Слово "журнал" произошло во Франции и означало сначала дневник, а потом ежедневную газету. В России журналы, как и все европейское, искусственно прививались. При Екатерине II они служили исключительно для увеселения и не пользовались общественным авторитетом. Однако, история русской литературной журналистики оказалась тесно связанной с политической историей страны. Зарождение ее произошло в Санкт-Петербурге и связано с первым и тогда единственным журналом на русском языке "Примечание к ведомостям". В конце 18 века лидерство в литературной журналистике перешло к Москве, где осуществлялись важнейшие литературные проекты Н.М. Карамзина. Довольно быстро литературные журналы приобрели определенные традиции, которые редко нарушались. Часто закрытие одного журнала означало лишь возникновение нового на его базе. В начале 20 века мощным идеологическим оружием стали беллетристические отделы крупнейших литературных журналов. В советское время новая идеология стала насаждаться с помощью них, но подобных изданий становилось все меньше. В Ленинграде журнал "Звезда" был долгое время единственным, лишь в 1955 появилась "Нева", а в 1969 - "Аврора". До середины 80-х годов эти журналы определяли литературный облик Ленинграда. Расцвет их популярности совпал с эпохой перестройки, когда стало возможным печатать ранее запрещенные произведения.

2. Характерной чертой развития культуры в послевоенные годы было усиление вмешательства партийно-государственного аппарата в культурную жизнь общества. В эпоху оттепели произошла либеризация общественно-политической жизни, что послужило толчком для развития литературы и искусства. Тогда возникло множество творческих союзов, которые в дальнейшем все же усложнили жизнь многим деятелям искусства, не поддерживающим идеологию. Это произошло в 60-х годах во время усиления идеологического нажима. Отличительной чертой литературы 60-80-х годов была ее "двусторонность". С одной стороны, существовала официально принимаемая литература, выходящая большим тиражом и не оставшаяся в памяти потомков, с другой стороны - была подпольная литература, выходящая в самиздате и за рубежом и признанная народом по сей день.

Литература 40-х годов прославляла культ личности, в 50-х писатели обратились к человеческой личности. Однако любые произведения должны были оставаться в рамках коммунистического воспитания. Писатели, не остающиеся в этих рамках, печатались за границей, потом в самиздате, а в наказание за эти "преступления" высылались за границу и исключались из Союза писателей. Эта организация перестала существовать во время перестройки, она распалась на демократические объединения литераторов.