Демократия

5) незыблемость гражданских свобод, неприкосновенность частной собственности; 

6) приоритет прав человека;

7) уважение прав меньшинств;

8) политический и культурный  плюрализм; 

9) наличие развитого гражданского  общества;

10) открытость общества (для внешнего  мира).

Как это ни парадоксально, практически  ни одно из этих качеств не имеет  прямого и исключительного отношения  к демократии. Кто сказал, что  демос обязан разделить свою власть по вертикали или по горизонтали? Сама идея разделения властей родилась значительно позднее идеи демократии. Что касается выборности, то, как  известно, выбирали и диктаторов и  даже монархов. Положения о приоритете прав человека и уважении прав меньшинств напрямую противоречат идее демократии, наделяющей большинство всей полнотой власти. Развитие гражданского общества также непосредственно не вытекает из идеи демократии. В то же время некоторые из перечисленных признаков могли быть присущи не только демократическим формам правления (пример – Англия периода позднего Средневековья).

Можно утверждать, что под термином "демократия" на самом деле понимается вовсе не народовластие, а совокупность качеств общественно-политических структур и систем управления, сложившихся в наиболее успешных странах. (1) Все эти качества относятся к сфере общественных отношений, но необязательно имеют прямое отношение к осуществлению властных функций. Здесь проявляют себя и элементы культурного наследия, и устоявшиеся традиции, и новейшие научно-технические достижения. К "демократическим" атрибутам сегодня нередко относят не только традиционные демократические ценности, но и либеральные свободы, социальные равенства, гарантии, общечеловеческие ценности.

В политической литературе понятию "демократия", как правило, придается положительный  смысл, что не совсем верно. О безусловно положительном значении демократии можно говорить только в сравнении с деспотией, плутократией, анархией или охлократией. Сравнение демократии с аристократией или олигархией дает не столь однозначный результат. К тому же придание термину однозначно положительного смысла может привести (и приводит) к опасному заблуждению, вроде того, что чем больше демократии, тем лучше. Интересно, что термин "демократия" (в широком смысле) чаще всего используется политиками и политологами-практиками, тогда как исследователи предпочитают сводить вопрос к чисто процедурным, а не к собственно властным аспектам. В своей работе "Капитализм, социализм и демократия" (1950) Й. Шумпетер дал определение демократии, на которое часто ссылаются российские авторы: "демократический метод – это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей" [см. Теория и практика демократии 2006: 5]. Возможно, за этой формулой, описывающей процедурный аспект, скрыта и сущностная сторона вопроса. Но, во всяком случае, на первое место здесь поставлена именно форма (процедура), а не суть, не характер, не способ, не природа осуществления власти, не субъект реализации властных функций.

Вольное, точнее, конъюнктурное обращение  с терминологией чревато непредсказуемыми последствиями. Хорошей иллюстрацией может служить разделение двух групп российской оппозиции, выдвинувших близкие лозунги и требования, по самоназваниям – на "демократов" и "левых". "Дело в том, что в российском политическом дискурсе уже с начала 90-х сложилось устойчивое терминологическое заблуждение, – разъясняет ситуацию политолог А. Пионтковский. – Демократия с некоторых пор стала пониматься не как цивилизованные правила игры для соперничающих политических сил, а как система удержания у власти группы лиц, определивших себя как 'демократы" [Пионтковский 2008]. Для части оппозиции, да и фактически для всего населения термины "сторонник демократии" и "сторонник олигархии" стали почти синонимами. Если довести ситуацию до абсурда, то получится совсем нелепое определение демократии – как общественного устройства, при котором у власти находятся люди, называющие себя демократами.

 Разумеется, это гротеск, относящийся  к сфере практической политики. Впрочем, и в области теории  каждый исследователь вправе предложить свою концепцию политической системы, основанную на некой базовой системе понятий, которым даны четкие определения, пусть и отличные от общепринятых. Обычно такие новации происходят в условиях кризиса традиционных концепций, который явно назрел с образованием на рубеже 1940 – 1950-х годов группы стран народной демократии. К тому времени коммунистические и левые социал-демократические идеологи разработали систему аргументации, доказывавшую, что западные демократии демократиями не являются. В свою очередь, либеральные идеологи были убеждены в том, что советский режим, равно как и режимы стран социалистического блока, демократическими никак назвать нельзя. Аргументов хватало и у тех, и у других. Если рассматривать примеры успешных стран, то более убедительной представлялась аргументация либералов. Если же речь шла о странах второго и третьего эшелонов развития, то более привлекательной выглядела логика их оппонентов слева.

В целом концепция Шумпетера предлагала, казалось бы, адекватное решение задачи закрепления бренда демократии за западным миром. Действительно, если сводить дело к обеспечению "конкурентной борьбы за голоса избирателей", то, конечно, демократия имела место именно на Западе, а не в странах соцлагеря. Примечательно, что в 1959 г. в результате революции на Кубе установился режим, который можно было считать вполне демократическим, исходя из первоначального (древнегреческого, этимологического) понимания термина "демократия" или из франклиновского определения. Однако из определения Шумпетера следовало, что этот режим явно недемократический. Как видим, противоречия в теории демократии были лишь на время затушеваны, но не преодолены. Но, даже признав этот факт, у нас нет оснований отказывать концепции Шумпетера в праве на существование, в том числе и потому, что другие концепции также не лишены недостатков. Не менее уязвимой выглядит, например, концепция народной демократии, опирающаяся на ложный посыл, согласно которому государственное устройство может основываться либо на власти капитала, либо на власти народа. Поскольку с властью капитала в социалистических странах покончено, естественно, остается власть народа, Т.е. демократия. Чем плохо? Но ведь есть еще власть бюрократии. Впрочем, сегодня определение Шумпетера, неплохо работавшее в период противостояния двух систем, уже мало пригодно для целей практической политики.

Нельзя сказать, что попыток  изобрести новый термин не было совсем: вспомним христианское "царство  Божье на земле", "общественное самоуправление" социалистов, понятие  соборности, предложенное А. Хомяковым, "западнизм" философа А. Зиновьева [Зиновьев 2006: 330], "порядочный порядок" поэта Е. Евтушенко и т.д. Возможны и другие трактовки: "порядок, обеспечивающий общественное благо", "разумный порядок", "адекватный порядок", "постдемократический порядок", "постдемократия". На наш взгляд, все они не годятся, хотя термин "адекватный порядок" более точный по сути, а термин "постдемократия" – более "справедливый" с точки зрения хронологии и больше подходит для характеристики режимов стран – лидеров мирового развития.

В чем же главная причина сохранения терминологического казуса? Почему до сих пор не придуман и не введен в оборот термин, обозначающий новое  общественное явление? Дело в том, что  создание нового термина и связанные с этим корректировка и уточнение родственных и производных понятий, а также их новая структуризация невыгодны правящим группам западного общества и их единомышленникам из числа российских правящих элит. Использование иного термина, скажем, "адекватный порядок", неизбежно влечет за собой вывод о том, что для стран с разным уровнем социально-экономического развития и культурно-историческим опытом" адекватным" будет свой порядок. Причем порядок для слабо- и среднеразвитых стран должен отличaтьcя от порядка, утвердившегося в развитых странах, если, конечно, считать адекватным порядок, наиболее соответствующий интересам конкретного общества, а не стран "золотого миллиарда".

Стремление распространить атрибуты своей модели как можно более  широко вполне естественно. "Чужой" порядок всегда раздражает. Он противоречит логике унификации и глобализации. На одном языке говорить удобнее. В "чужой монастырь" со своим уставом не ходят, а так хочется, ведь в "чужом монастыре" свои ресурсы, рынок сбыта и т.п. Поэтому "устав" нужно привести в соответствие. Нежелающие это делать становятся изгоями.

 Выгоден ли западной элите  адекватный порядок в соседних  менее развитых странах? Вряд  ли. Помимо возможных текущих коммерческих невыгод есть и стратегическая невыгода: "адекватный порядок" может привести к появлению новых конкурентов. Причем речь идет не только о коммерческой конкуренции, неизменном атрибуте западной жизни, и даже не только о конкуренции за традиционные невозобновляемые ресурсы, но – что актуально именно для России – о глобальной экологической конкуренции за "место под солнцем" (за чистый воздух, воду, свободное пространство). Речь идет о контроле над планетой, которая может просто не выдержать "напора" со стороны новых преуспевающих государств. Если отвлечься от гуманистических лозунгов, то Запад, на самом деле, объективно заинтересован не в экономическом прогрессе остального мира, а в его консервации под своим контролем и, более того, в сокращении его численности: и планете дышалось бы легче, и ситуацию контролировать было бы проще.

Другое дело "демократическая" модель, проверенная и "универсальная". В открытом "демократическом" обществе контроль принадлежит владельцам раскрученного бренда, т.е. успешным странам Запада. Даже в случае реального технического прогресса развивающейся страны такой контроль позволяет сохранить (или даже усилить) качественное отставание. Эти соображения, конечно же, прямо не высказываются. Декларируется совсем другое: "демократизация" – необходимое условие повышения благосостояния и качества жизни людей.

Иные точки зрения отвергаются  и замалчиваются, но это не означает их отсутствия. С конца 1950-х годов  появляются работы американских исследователей (С. Липсета и др.), убедительно доказывавших, что чем выше благосостояние нации, тем больше у нее шансов на формирование устойчивой демократии. Утверждалось, в частности, что более или менее устойчивое демократическое правление может быть установлено лишь в странах с годовым доходом на душу населения в 6 тыс. долл. при гарантированном уровне в 9 тыс. долл. (данные полувековой давности). Причем, в расчет бралась общая сумма национального дохода, поделенного на число граждан, за вычетом получаемого от продажи ресурсов рентного дохода, изымающегося государством. Чем больше размер этого дохода в сравнении с доходами, полученными от налогообложения граждан, тем меньше государство зависит от своих граждан и, соответственно, менее надежны перспективы демократии в этой стране. Именно поэтому богатейшие нефтяные государства Персидского залива не попадают в число маяков демократии.

Заинтересованность успешных стран  в сохранении терминологического казуса понятна. Понятна и причина заинтересованности единомышленников из числа "аборигенов" в отстающих странах: она имеет ту же эгоистическую природу, хотя и несколько иное содержание. Как показывает опыт постперестроечной России, это содержание заключается в создании условий для первоначального личного обогащения представителей олигархических кланов и более мелких околоклановых групп: этим условиям соответствуют либерально-анархический порядок внутри страны и ее максимальная открытocть вовне. Первое необходимо для присвоения богатств, второе – для обеспечения гарантий от возможных конфискаций или передела собственности в пользу новых кланов и групп. По завершении этапа первоначального присвоения приверженность "туземной элиты" традиционным демократическим ценностям постепенно затухает, актуальными становятся лозунги не традиционной, а суверенной демократии. Так или иначе, любой режим, в том числе и (или даже, тем более) "сомнительный", нуждается в идеологическом прикрытии, как для внутреннего, так и для внешнего пользования. В российском случае единственно подходящим прикрытием могли стать именно "демократические" лозунги, в значительной мере из-за полной непригодности для поставленной цели всех остальных.

Демагогичный характер этих лозунгов в устах большинства российских политиков очевиден. Требование соблюдения принципа незыблемости прав собственности соседствует с неуважением к государственной собственности, а также с терпимым отношением к попранию соответствующих прав рядовых граждан. Равнодушие к многочисленным фактам преследований в отношении лидеров действительно альтернативных общественных движений (объединение "ПОРТОС", "Хранители радуги" и др.) сочетается с вселенским стоном о судьбе обиженных олигархов и их адвокатов. Упорное отстаивание заимcтвoвaнныx у Запада либеральных норм сопровождается не менее упорным нежеланием замечать наличие у того же Запада компенсирующих и дополняющих норм государственного контроля и регулирования. Обеспечение прав имущих на вооруженную охрану и правовую защиту сочетается с отказом от признания права рядовых граждан на единственно доступную для них форму самозащиты – права иметь личное оружие.

Нельзя также не учитывать, что" демократическая" идея очень удобна для перекладывания ответственности  за неудачные и даже катастрофические по своим последствиям действия конкретных представителей власти на демос со ссылкой на то, что свободный народ сам свободно выбрал эту власть.

Можно согласиться, что в перспективе  отстающие должны будут воплотить  в жизнь модель, реализованную  в успешных странах (хотя безусловной  очевидности здесь нет). Но на промежуточных  этапах развития адекватными для них скорее были бы модели, существенно отличающиеся от постдемократической. Это отличие обусловлено двумя факторами: отсутствием необходимых устойчивых традиций и низким среднедушевым доходом. Причем последний фактор в значительной мере определяет первый. Желаемые традиции не могут зародиться и укорениться под воздействием одной лишь пропаганды, пусть даже самой искусной.

В самом деле, о каком реальном уважении прав человека можно говорить в отношении нищего населения? Можно ли ожидать, что защита прав и интересов граждан станет главной задачей тех, кто сами не всегда имеют возможность прокормить на свою зарплату собственную семью? Можно ли ожидать, что нечеловеческие условия содержания почти миллиона заключенных хоть как-то приблизятся к западным стандартам, до которых и незаключенные не всегда дотягивают? Положительные ответы на эти риторические вопросы связаны с совсем другой моделью общества, от которой мы почти единодушно отказались, – с моделью эгалитарного типа, при которой бедно живут все граждане. Тем не менее, очевиден тот факт, что запредельные показатели имущественной дифференциации в России явно не способствуют развитию традиций уважения к закону и равенства перед ним всех граждан. Поэтому все реальные варианты движения в сторону постдемократизма связаны с существенным повышением среднедушевого дохода и с приближением уровня дифференциации доходов к современным западным показателям.