Демократия

Все это, в свою очередь, обусловливает  отличие адекватной российской модели от постдемократической. Очевидно, что перечисленные в начале статьи качества перспективной модели, в достаточной мере развитые и укоренившиеся в успешных обществах, должны быть выстроены для России в приоритетной последовательности. Так, равенство всех граждан перед законом должно быть в числе абсолютных требований. Это один из немногих принципов, обязательных и для постдемократии, и для всех ориентированных на нее промежуточных моделей. Реализация остальных качеств, приписываемых демократической модели, также весьма желательна. Но в полной мере это станет возможным только в перспективе, после достижения некоторого уровня благосостояния и укоренения соответствующих традиций.

К примеру, разделение властей, безусловно, необходимо. Впрочем, классическое разделение властей на исполнительную, законодательную и судебную не является догмой. Со временем к триумвирату фактически добавилась "четвертая власть" – СМИ. В крупных государствах каждая из ветвей власти, в свою очередь, делится на федеральную, региональную и муниципальную. Поэтому не следует исключать возможность формирования дополнительных (неклассических) звеньев государственной власти или звеньев контроля, компенсирующих неразвитость гражданского общества. (2)

Уважение к закону – краеугольный камень правового государства, особенно когда в стране существует сбалансированная и стабильная законодательная система. Если же этого нет, если, к тому же, в какой-то сфере происходит массовое и трудно контролируемое нарушение одной группы законов (в том числе из-за их недостаточной проработанности), вполне естественной представляется временная переориентация на подзаконные акты и действия в компeнcиpyющeй части законодательства. Как известно, закон обратной силы не имеет. Но что делать, если отдельные недоработки того или иного в спешке принятого закона уже привели к катастрофическим последствиям? Принести страну в жертву правилу? Отчасти, наверное, да, принести в жертву, признав ошибки и указав на главных ответственных лиц. Если же есть возможность хотя бы частично исправить ситуацию, даже за счет временной деформации правового поля, то такой шаг можно признать вполне оправданным.

Неприкосновенность частной собственности  – едва ли не самый главный принцип "постдемократии", как, впрочем, и большинства других "-кратий" (кроме "пролетарской демократии"). Его даже называют священным. Он должен в полной мере соблюдаться и в адекватной для России модели. Только речь должна идти, как и в "постдемократических" странах, о любой форме легитимно присвоенной собственности. Попытки отчуждения нелегитимно присвоенной собственности могут выглядеть не "по-западному" (адвокаты и пресса постараются), но и присваивалась такая собственность в свое время тоже не "по-западному".

Итак, адекватная для современной  России модель в принципе не может  копировать модель более высокого уровня – "постдемократическую", хотя в перспективе и должна к ней стремиться. Неизбежное отличие адекватной российской модели от современной западной обусловлено, с одной стороны, различием стартовых условий, а с другой – уникальными масштабами страны. Россию просто невозможно, подобно Польше или Литве, пристегнуть к европейскому локомотиву. Она сама должна сначала стать локомотивом, а затем уже двигаться вместе с Европой в том стиле и направлении, которые западные журналисты продолжают называть демократией, отечественные политолoги спешат дополнить прилагательным "суверенная", а мы обозначаем как "постдемократию". Как скоро Россия сможет стать таким локомотивом? Во многом это зависит от степени адекватности сложившегося политического режима стоящим перед страной задачам.

Сказанное отнюдь не означает, что  для современной России адекватна  некая мобилизационная модель государственного устройства, в наибольшей мере соответствующая задаче догоняющего развития. Наша цель – не догнать кого-либо любой ценой в кратко- или среднесрочной перспективе, а занять позиции, которые, с одной стороны, как минимум, не уменьшали бы безопасность страны, а с другой, позволяли бы получить максимальную выгоду от имеющихся у нас преимуществ. Тем самым Россия при благоприятных обстоятельствах получала бы шанс войти в число лидеров мирового развития. Вот тогда-то адекватным для нашей страны порядком и становилась бы постдемократия или ее близкий аналог.

Постдемократия – хронологически последняя (наиболее зрелая на данный момент) форма общественного устройства, но явно не венец общественного развития. Неспособность постдемократической модели обеспечить гармоничное и устойчивое развитие нынешнего мирового сообщества становится все более очевидной. И дело здесь не в ее недоработанности, а в имманентно присущих ей негативных качествах, прежде всего, в чрезмерной технологичности. Модель функционирует как отлаженная, чрезвычайно эффективная сверхкорпорация, и те, кто в нее включен, занимают в жизни достаточно выигрышные и, как правило, прочные позиции. В то же время большинство тех, кто не вписываются в эту сверхкорпорацию, либо обречены оставаться на задворках цивилизации, либо создают предпосылки для разрушения или серьезной корректировки данной модели (Китай, Иран). Чрезмерно технологичная модель в известной мере живет и развивается по собственным законам: она не антропоморфна по определению, сколь бы часто в каждом ее звене ни фигурировал лозунг защиты прав человека. Другое дело, что антропоморфные модели, помимо религиозных систем, существуют пока только в теории (одна из них – коммунистическая) либо в смутных пожеланиях, высказываемых на антиглобалистских форумах. Перспективы их практической реализации весьма туманны. Тем не менее, рассматривать постдемократию как единственно возможную перспективную модель государственного и общественного обустройства было бы неверно.

Наше утверждение о неправомерности  использования термина "демократия" для характеристики современного способа  осуществления государственных  властных функций ни в коем случае не может служить оправданием  прав российских правящих кругов на комфортное суверенное обустройство. "Адекватный порядок" – это не "суверенная демократия" в том смысле, в каком ее удобно понимать высшей российской бюрократии. "Адекватный порядок" для России это, если угодно, – та же "суверенная демократия", но без госаппаратного (ведомственного) суверенитета и персонального суверенитета чиновников и должностных лиц любого уровня, напротив, с повышенной персональной ответственностью этих лиц.

Обобщающий вывод исследования можно сформулировать так: устойчивая перспективно-адекватная модель государственного устройства предполагает формирование перспективной для данного общества социально-экономической структуры, перспективных экономических связей между людьми. В этом плане усилия по демонополизации экономики, пресечению практики коррупции и воровства (прежде всего с участием власть имущих), расширению реальных возможностей граждан в части самозащиты имеют на порядок большее значение для построения адекватной (в перспективе – "постдемократической") модели государственного устройства, чем любые манипуляции с "демократическими институтами".

Положение России не безнадежно. Чтобы  приблизиться к странам-лидерам, у  нее нет ни возможности, ни необходимости устанавливать ту демократию, которой уже нет и у них. Адекватным для России представляется порядок, максимально способствующий сближению социально-экономической структуры ее общества с соответствующими структурами стран-лидеров. Ни либеральная трескотня, ни создание потемкинских "демократических деревень", ни реализация отвлекающих идей, вроде "энергетической сверхдержавы", ни копирование тех или иных западных "демократических" институтов не способны приблизить нас к "российской постдемократии". Но развитие малого и среднего бизнеса, сокращение имущественной дифференциации, перераспределение ресурсов в пользу высокотехнологичных отраслей, это – шаги в нужном направлении.

 Только эти реальные (не имитационные) шаги будут формировать адекватный для России порядок "российской постдемократии". Что же касается демократии в ее "американской версии", то, как и в большинстве стран, по-настоящему никогда не было и не будет.

Примечания:

1. Приведем примеры распространенных  определений демократии: "демократия  – это свобода и процветание" (Д.Песков, заместитель пресс-секретаря  президента РФ), "демократия –  это система гармонизации интересов" (митрополит Смоленский и Калининградский  Кирилл), "демократия – это,  прежде всего, более эффективная  система управления государством и обществом" (академик А. Кокошин) [другие трактовки см. Российское народовластие 2005].

2. Скажем, почему бы не рассмотреть  вопрос о расширении функций  Российской академии наук как  экспертного органа, заключения  которого были бы обязательны  при принятии важнейших нормативных  актов? В случае неформальной организации дела (с обязательной публикацией этих заключений, а также соответствующих ответов органов исполнительной власти и профильных комитетов) это означало бы частичное наделение РАН властными полномочиями.

МИФ О ДЕМОКРАТИИ

«…Идиотизм его веры, чувственная, счастливая преданность рабству были в нем словно прирожденными или естественными…»

А.Платонов. «По небу полуночи».

Мы уже касались содержания третьей  статьи Конституции РФ. Она, как мы помним, гласит: «…Единственным источником власти в Российской федерации является ее многонациональный народ».

Что это за роль, которая отводится  Конституцией народу – быть «источником  власти»? Если он «источник», то кто  же является ее «носителем»? Очевидно, не он сам, а тот, для кого он ее «источает» - государственный аппарат, образующие его чиновники. Власть над кем они приобретают, получив ее от народа? Очевидно, над самим этим народом, над каждым гражданином.

Так кому же на самом деле, фактически отдает власть Конституция при таком  предписанном ею распределении ролей: государству или народу? Кто из них является стороной властвующей, а кто – безвластной? Наконец, как следует назвать форму  политического устройства, наделяющую чиновника властью над народом, хотя бы и позаимствованной у него, а народ оставляющую без власти, хотя бы он и являлся ее источником? Ответ и на сей раз лежит на поверхности. Это – бюрократия.

Давайте называть вещи своими именами. Давайте признаем, что демократии, иначе говоря, народовластия, то есть такой политической организации  общества, когда власть принадлежит  самому народу и не отнимается у  него, не концентрируется в руках обособленной группы лиц, образующих государственный аппарат, когда народ является ее носителем, а не ее источником, в нашей стране нет. Давайте признаем, что в первой же статье Конституции России допущена ошибка. В ней утверждается, что «Россия есть демократическое государство». Такое утверждение, заметим кстати, вообще безграмотно, ибо Россия – это вовсе не государство. Это прежде всего общество, ее народ, проживающий на своей земле. Одним словом, Россия – это страна. Назвать Россию «государством» – значит вынести за скобки России весь нечиновный люд, а заодно признать за истину тот вздор, будто крах и небытие любого российского государства, коих она за свою историю пережила множество, есть ни что иное, как крах и небытие самой России. Поэтому в Конституции вернее было бы записать: «Россия – это страна». И продолжить фразу следующим образом: «...страна с бюрократической формой власти, источником которой является народ». Давайте взглянем на этот факт открытыми глазами и найдем для себя утешение в том, что точно так же обстоит дело и в любой другой стране, претендующей на звание «демократической».

Кого мы обманываем, называя бюрократию демократией? Кого, кроме самих себя? Ведь так просто понять: чем больше власти у государства, тем меньше ее у народа. Чем меньше власти у  народа, тем меньше демократии. Разве это не очевидно? Какой смысл в самообмане? Его оправданием может служить лишь то, что мы предаемся ему искренне. Но искренний, непреднамеренный самообман всегда есть следствие заблуждения. Не умея его распознать, мы тем самым расписываемся в том, что не видим разницы между бюрократией и демократией, не понимаем суть демократии. А значит, наше представление о ней есть не более чем миф, такой же наивный, как и миф о частной собственности. И оставаясь в убеждении, будто нам (или кому-то еще) удалось ее осуществить, мы остаемся все в том же царстве мифической реальности.

Что только не написано о демократии! Волею случая попалась мне в руки книжка «Основы политической науки» под редакцией профессора В.Пугачева, изданная Московским государственным  университетом. Ее можно читать, зазубривать  – ведь это пособие для студентов  и аспирантов, – но напрасно пытаться отдать себе отчет в смысле прочитанного. Например, в ней говорится: «Чтобы разобраться пестрой палитре многообразных демократических теорий, необходимо выработать критерий их классификации» [118]. Если читать без головы, эта фраза легко усваивается. Но если вдуматься, то возникает вопрос: зачем? Единственный критерий, имеющий и практический, и теоретический смысл состоит в том, чтобы уметь отличать ложную теорию от истинной. Его не надо «вырабатывать», достаточно просто знать, что такое «демократия». Все остальные «критерии» – от лукавого. Если такое знание есть, то не нужно никаких «критериев», ибо и без них понятно, какая из «теорий» по какому разделу глупостей проходит. Если нет, то тогда, конечно, «необходимо выработать». Забавно и это словечко! Почему не сказать просто: «придумать», «выдумать»? Но и это понятно. «Выдуманный критерий» – это звучит как-то не серьезно. Не «академически». Вот «выработанный» – гораздо весомее. В этом слове чувствуется какой-то умственный труд. Но ведь смысл его от этого ничуть не меняется. «Критерий» можно назвать «выработанным», «вымученным», но он все равно останется не более чем выдуманным.

Читаю дальше, без пробелов: «Такие критерии могут быть связаны в  первую очередь с важнейшим признаком  демократии – признанием народа верховным  источником и контролером власти» [118]. Я споткнулся уже на слове «такие». Их, этих «критериев», стало быть, надо «выработать» не один, а много? И на какой же из них полагаться? А на словах «верховный источник» уже и вовсе не смог удержать ментального равновесия. «Источник», внушают мне авторы, бывает «верховным», но, следовательно, где-то бьют «источники» и «полувеховные», и «четвертьверховные», словом, какие-то иные. И они тоже – «источники власти». Про себя-то я сознаю, что слово «верховные» в этом тексте является «избыточным термином», но, доверяя «ученой книге», не могу от напряжения понять ее смысл не впасть в легкий ступор. Окончательно же меня добивает попытка связать мысль о том, что народ, будучи «источником», одновременно является и «контролером» власти. Вся история человечества была для меня учебником того, что «контролером» власти является ее носитель. «Носитель», «держатель», а не «источник». Теперь же, по требованию авторов этой книги, я должен полностью переменить свое представление на этот счет! Вот это и отнимает почву из-под ног. Опять же, про себя я понимаю, что сказанное ими – не более чем фантазии «творческого воображения». Но еще пытаюсь найти то место, к которому можно было бы привязать мое представление о здравом смысле. «Это основополагающее качество демократии...» Какое? Отводящее народу роль «верховного источника»? «...имеет по меньшей мере два главных аспекта: а) взаимоотношения народа, социальной группы и личности, позволяющее уточнить, как трактуется сам народ...» [118]. Не «общество», подчеркну, а «народ». Я, разумеется, попробовал найти «уточнение народа», и, не найдя, прекратил чтение.