Обряд и ритуал в системе знаковых средств этнической культуры

     Что же отводилось в особо хранимую часть  памяти архаического общества и, следовательно, что воспроизводилось в ритуале? Основной темой, присутствующей в том  или ином виде в любом ритуале, является тема творения мира, установление различного рода правил и схем, и  в первую очередь — систем родства  и брачных отношений. В неизменности именно этих структур виделся залог  благополучия человека и коллектива. Память, не обладавшая специальными семиотическими средствами фиксации и хранения информации, была лишена возможностей для сколь-нибудь ощутимого включения новой информации и увеличения ее объема. Культура с  таким типом памяти ориентирована  не столько на создание нового, сколько  на воспроизведение уже известной  информации.

     Течение времени влечет за собою рассеяние  информации, забывание, размывание структур, дезорганизацию. Повторные сообщения  возвращают забытое: не принося нового знания, они хранят уже имеющееся, восстанавливают и непрерывно „достраивают" разрушения, наносимые временем сложившимся  структурам мысли, поведения, организации”. Такое объяснение согласуется и  с одной из основных функций ритуала  — проверкой неизменности парадигмы  смыслов, модели мира.

     Кроме логической, важна и эмоциональная сторона повторения. Повторное переживание заведомо знакомых, эмоционально напряженных ситуаций оказывается необходимым средством регуляции психологического настроя. Потребность вновь и вновь пережить однажды познанный эмоциональный подъем является характерной чертой, например, такого механизма, как социализация детей, что непосредственно связано с эффектом узнавания.

     В культуре, ориентирующейся на регулярное воспроизведение одних и тех  же текстов (а не на их постоянное умножение, как в современной культуре), из которых важнейшим представляется прецедент, положивший начало жизни  и всей последующей традиции, передача информации происходит не с помощью  правил (современный тип трансляции культуры), а с помощью образцов, “цитат”. Такой культуре невозможно научиться, ее можно только выучить, запомнить наизусть. Здесь нет привычной нам логики переходов смыслов, когда из предыдущего тезиса разворачиваются последующие. Точнее, они есть, но относятся скорее к области случайного, чем закономерного (с позиции современной культуры эти случайности чаще всего расцениваются как прорывы в область “разумного”, “целесообразного”, “рационального” и т. п.). [5, 43]

     Такого  рода ситуация хорошо иллюстрируется характером архаических форм загадок, отгадки которых не выводятся  из смысла загадки — их нужно  просто знать.

     Знаки, используемые в культуре ритуального  типа (а к их числу относились практически все элементы культурной и природной среды), уже в силу своей разнородности не приспособлены  к тому, чтобы образовывать тексты в привычном смысле этого слова. Они не могут быть выстроены в  некую пространственную цепочку  и, следовательно, не образуют привычной нам пространственной синтагматики. Ритуальный текст организован также с помощью синтактических отношений, но они носят временной, а не только пространственный характер. Отсюда и исключительное значение календаря, который по сути дела и выступал в качестве синтагматической оси ритуального текста культуры; отсюда и столь пристальное внимание к сегментации и содержанию малых временных циклов (недели, суток), в течение которых разворачивался тот или иной конкретный ритуал. Остается только поражаться оптимальности такого способа организации информации в условиях отсутствия специализированных семиотических систем. Буквально из ничего, а точнее, из всего, что доступно, конструируется грандиозный текст, отдельные части которого в соответствии с общим сценарием жизни регулярно повторяются, и тем самым текст предохраняется от забвения и искажений. [

     Традиционная  программа поведения претендует на то, чтобы дать образцы на все  случаи жизни. Реально же с их помощью  регламентируются лишь те аспекты деятельности, которые считаются наиболее значимыми  для существования коллектива. Естественно, каждый коллектив или общество по-своему определяют значимость тех или иных форм индивидуального и коллективного  поведения — отсюда, например, несовпадения в репертуарах обрядов и обычаев  различных народов.

     Высокая степень предопределенности поведения  обычаем и ритуалом отнюдь не исключала  необходимости выбора между альтернативными  линиями поведения. Выбор осуществлялся  не самим человеком, а как бы извне. Человек лишь следовал той стратегии  поведения, на которую ему указывали  приметы или результаты гаданий. В таком случае и ответственность  за выбор перекладывалась на ту (личностную или безличную) силу, которая его  “подсказала”. Поэтому столь высоко ценилось умение читать, точнее — распознавать, те ориентиры поведения, которые  “заложены” в окружающих человека вещах и явлениях (отсюда и роль специалистов в области прогноза — оракулов, колдунов, гадалок и  т. п.).

     Следование  знакам внешнего мира при выборе той  или иной стратегии поведения  освобождало человека от обязательных при “внутреннем” выборе колебаний  и дискомфорта. Интересно, что и  профессиональные оракулы были свободными от сомнений. Их основная обязанность  сводилась, по сути дела, к прочтению  и оглашению того текста, который  получен из внешнего мира, т. е. к  функциям “переводчика”.

     Такая тактика поведения при всех очевидных  издержках, при всей ее “нерациональности” с позиций современной культуры, позволяла человеку сохранять душевное равновесие при любых обстоятельствах  и гораздо легче, чем человеку нашей культуры, переносить все превратности бытия.

     Специализация семиотических систем, и в первую очередь распространение письменности, кардинально изменила структуру  памяти и позволила постепенно перейти  к иному типу культуры. Семиотический  универсум резко упростился: на смену  тотальной знаковости пришли специализированные знаковые системы, которые и стали  основными формами памяти. Ритуал (как главный механизм памяти в  дописьменной культуре) стал терять свои позиции. Культура начала ориентироваться на выработку новых текстов, а не на воспроизведение уже известных. Этот переход затянулся на многие столетия, протекая с различной скоростью у разных народов. Достаточно сказать, что еще в прошлом веке ритуальный тип организации памяти и ритуальная стратегия поведения во многом определяли жизнь человека у восточных славян. [5, 46]

РИТУАЛ  С ФИЛОСОФСКОЙ  ТОЧКИ ЗРЕНИЯ.

В каком-то смысле можно сказать, что обряд есть форма ритуала, не отражающая его сути. Или другой вариант, более отвечающий задачам нашего исследования, обряд есть один из элементов ритуала, и в этом

случае последний делится на две составные части: первая – обрядовая, когда происходит приобщение к сообществу, и вторая – внутренняя, когда идет приобщение к сверхреальности и члены сообщества объединяются вместе неким священным символом, обладающим сакральным значением.

Также еще одним  способом различения может служить  то, что ритуал есть действие индивидуальное, он требует личной работы человека, даже если осуществляется в толпе, в то время, как обряд не полагает за

собой ничего иного, кроме как действий, имеющих несакральный смысл для определенной группы людей или определенного человека. Хотя следует отметить,что в этнографии и культурологии обряд и ритуал имеют синонимическое значение.Таким образом, достаточно очевидно, по какой

причине ритуал связывают именно с религиозной  деятельностью, так как он позволяет  перейти от профанного мира к сакральному, т.е. приобщиться к божественному. Но современная философия рассматривает ритуал куда шире. Ритуал в ее рамках также разделяет мир на сакральное и профанное, но уже не в сфере религиозного, а в сфере социального, общественного, может быть, даже политического. Сохраняется дух ритуала, но не его изначальный смысл.Следовательно, основными функциями проведения

ритуала является поддержание целостности и устойчивости сообществ людей, которые должны быть объединены не только общностью  действий, которая достижима уже  на уровне обряда или церемонии, но и

общностью некой  идеи. И таким образом, когда группа людей пытается стать автономной или подчеркнуть свою независимость и отличность от остального сообщества, она обычно закладывает в свои действия некоторую обрядовость, но ритуальность при этом может и не проявиться. Также, когда мы говорим о сложностях при исследовании ритуала, необходимо учитывать, что представление о ритуале отличается для того, кто находится внутри ритуального пространства, и для исследователя ритуального действия. Соответственно, исследование ритуала как объекта даст абсолютно иные результаты, которые будут поверхностны. Более того, знание, полученное в результате рассмотрения ритуала с этой точки зрения, будет носить узконаправленный характер свойственный всем частным наукам, что не позволит понять саму суть ритуала, оставаясь в границах оптического познания. Философия и ее методы позволяют избежать этих ограничений, одновременно заставляя нас рассматривать ритуал как он есть сам по себе. Также она позволяет синтезировать знания, полученные частными науками, для выстраивания единого горизонта понимания феномена ритуала. Но философия предлагает достаточно много способов для изучения явлений, следовательно, следующей задачей является выбор той методологии, которая в наибольшей степени будет соответствовать выбранному нами предмету.

Если бы ритуал оставался в узких рамках этнографических  и религиоведческих реалий, то выбор  был бы достаточно очевиден, т.к. наблюдалось  бы конкретное историческое преломление  того или иного ритуализированного действия. И ритуал в этом смысле достаточно широко исследован М. Элиаде, В.Я. Проппом и др. Но XX в., как уже говорилось выше, внес свои коррективы. Теперь ритуалом называют достаточно широкий спектр явлений общественной жизни. Зачастую это является следствием смешения тех понятий, о которых мы говорили в начале статьи. Тем не менее следует признать, что ритуал сегодня есть не только религиоз-

ное действие, его границы гораздо шире, следовательно, и метод исследования должен быть более универсальным. Мы предлагаем исследовать ритуал как языковую игру. В философский дискурс это понятие ввел Л. Витгенштейн. «Языковой игрой» я буду называть также единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен» [3. С. 105]. Этим определением подчеркивается особый характер языка, обладающий определенными правилами, которые характерны для категории игры, и

одновременно  возможность множественности смыслов, т.е. игра, несмотря на установленные правила, без которых она не существует, каждый раз может быть переиграна по-новому. Игра, как ее определил И. Хейзинга, есть «...добровольное действие либо занятие,совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обя-

зательным правилам с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемой чувством напряжения и радости, а также сознанием «иного бытия», нежели обыденная жизнь» [4. С. 41]. И все характеристики, которые перечислены в этом определении, соответствуют уже ранее упомянутыми нами. Здесь и выход за рамки обыденной жизни, и неутилитарность поставленной цели, и ограниченность во времени и пространстве. Ритуал есть игра, где каждый участник в рамках ограниченного пространства принимает на себя роль актора регламентированных действий. То есть ритуал задает некоторые правила участникам и пространству своей актуализации.Также следует отметить, что, говоря о языковой игре, мы подразумеваем под языком не только нечто написанное или сказанное и не ограничиваем ее сферой

лингвистики и  языкознания, но относим к ней  все элементы, которые способствуют установлению коммуникации. Языком ритуала  будут служить и некоторые действия, и жесты, и даже мимика. Все это будет являться частью языковой игры. Причем целью этой игры является не только приобщение к сакральному, но и способ познания. Ритуал есть иррациональная и непосредственная форма познания мира, и передача смы-

слов происходит не вербально, а через некоторую последовательность действий-символов. То есть ритуал выстраивает собственное семантическое пространство,и в этом смысле является текстом с изначально заданными кодами. Таким образом, в ритуальном пространстве используется несколько языков, каждый их которых требует отдельного изучения и интерпретации. Это многоязычие ритуала дополняется еще одной, не менее важной для понимания семиотичности ритуала стороной,

«которая связана  с интенсификацией средств выразительности, т.е. более полным (по сравнению с повседневным) использованием возможностей каждого из применяемых языков» [5. С. 145].

Далее ритуал как  язык имеет некоторые идеальные схемы, которые в реальности могут претерпевать определенные изменения. Соответственно, изучая ритуал как языковую игру, можно рассматривать два измерения. Во-первых, через исследование идеальных схем, а во-вторых, практическое проявление языковых игр, которые каждый раз разные в зависимости от добавившихся коннотаций. Во втором случае исследование носит уже более конкретный характер, поэтому мы сосредоточимся лишь на идеальной схеме языковой игры ритуала, которая может обладать определенными