Аргументация в дискурсе русского радикально-националистического движения

    Идеологические  вариации внутри движения могут находиться в разных отношениях друг к другу: прежде всего, если мы говорим о репертуаре движения, то следует различать вариации, причинами которых является расхождение во взглядах, которые передаются собеседнику, и вариации, определяемые предположительной готовностью собеседника принять одни доводы и отвергнуть другие. Первые разделяются на временные и пространственные вариации - изменения взглядов одних и тех же людей со временем и расхождения между активистами, которые, однако, не приводят к осознанному расколу. Вторые здесь будут фигурировать под названием "регистров". Не очень жестко, но регистры можно классифицировать на "стилизованные" и "циничные". "Стилизованные регистры" обозначают те вариации, которые, с точки зрения артикулирующего их агента, были бы убедительны для него самого, занимай он место в своей аудитории. Они представляются ему выводом из правил мышления и поведения, которые он сам считает истинными. Напротив, "циничные регистры" - это аргументы, которые он сам не принял бы, окажись он на месте убеждаемого, но которые, как он надеется, смогут одурачить его слушателей. Все это не значит, что идеология абсолютно аморфна, и не имеет никакого стабильного содержания. Но ее содержание не может быть установлено на основании изучения только одного сообщения, или даже только одного регистра. Оно проявляется как совокупность констант внутри совокупности вариаций. 

    Наконец, каждой вариации можно поставить в соответствие "идеологическое сообщество" - множество людей, соглашающихся быть убежденными ею. Как нетрудно заметить, ход мысли в этом разделе следовал за развитием социолингвистической теории, откуда, кроме всего прочего, была заимствована терминология "вариаций", "регистров" и "сообществ" (это, кстати, хороший пример  того, что такое модель) [Hudson, 1980]. Методологические выводы из нее также имею аналогию в этой области. Фактически, предложенная концептуальная схема легитимирует подход, который, по аналогии с "этнографией речи" Хаймса можно было бы назвать "этнографией идеологии" [Hymes, 1977]. Ключевым здесь является требование изучать "что говорится?" только вместе с "кем?", "кому?", "при каких условиях?" и "с какой целью?". Данная работа представляет собой попытку воплотить в жизнь этот принцип.   

4. Фон для фигуры: понятие "политической культуры"

      Понятие "политической культуры", ныне одно из самых важных для политической социологии, стало общеупотребительным  после публикации в 1963 году знаменитой работы Габриэля Алмонда и Сиднея Вербы "Гражданская культура" [Almond & Verba, 1963]. Оно используется для обозначения когнитивных, аффективных и мотивационных аспекты ментальных структур, руководящих политическим поведением. Таким образом, политическая культура составляет другую, субъективную сторону социальных институтов, осуществляющих функции управления. Действительно, поскольку всякий институт представляет собой повторяющуюся форму социального действия, то его существование зависит от наличия индивидов, обладающих необходимой компетентностью для его воспроизводства, и мотивированных таким образом, что это воспроизводство кажется им возможным и желательным, или даже абсолютно необходимым. Политические системы, отличия которых друг от друга можно обнаружить при сравнительном анализе, неизбежно должны отличаться и на уровне интернализированных представлений, чувств и мотиваций.

      В соответствии с основной направленностью  своих исследований, Алмонд и Верба  рассматривали политическую культуру, прежде всего с точки зрения вклада, который тот или другой ее тип вносит в работу политической системы, в виде определенной формы политического участия. Три типа, выделенные ими - "общинная" культура, "культура покорности" и "культура участия" различаются именно тем, до какой степени их представители считают себя в силах и стремятся повлиять на управление своей группой. Очень грубо обобщая, можно сказать, что "общинный" вариант не допускает даже идеи вмешательства в политику, поскольку в них отсутствует понятие политики, отличное от религии и ритуала, а покушение на власть со стороны того, кто не имеет на то освященных традицией прав, является святотатством, грозящим космической катастрофой. Носителем этих прав обычно оказывается один человек, наделенный функциями царя и жреца. Культура покорности осознает теоретическую возможность влияния людей на принятие властных решений, но отрицает, что большинство ее членов имеют практические шансы предпринять успешные действия в этом направлении. Пользуясь оригинальной терминологией Алмонда и Вербы, в ней присутствует ориентация на систему (то есть люди осознают, что политика существует, и что она отражается на их жизнях), но отсутствует - на вход, выход и на самоориентацию (иными словами, они не рассматривают себя как агентов, способных изменить состояние этой системы). Культура участия подразумевает, что имеется выраженная ориентация на все эти объекты - люди знают, как политика работает и верят, что могут заставить работать ее на себя. Позднее классификация Алмонда и Вербы была модифицирована Хьюнксом и Хикспурсом, которые выделили внутри  трех общих типов культур двенадцать более мелких, которым они присвоили названия политических субкультур, подразумевая под этим, что разные субкультуры обычно сосуществуют в   одном обществе [Heunks & Hikspoors, 1995].

      Помимо  введения более дробных типов  вместо более общих, предложенных в "Гражданской культуре", в исследованиях  интернализированных аспектов политики произошел и более существенный сдвиг. Хотя Алмонд и Верба в своем программном труде и определили политическую культуру как всю совокупность ментальных переменных, "регулирующих поведение людей в ситуациях, имеющих отношение к политике", их собственные проекты касались главным образом одного аспекта этой регуляции, определяющей, сколько участия приходится на долю одного представителя данной политической культуры. Изменения в фокусе исследований были попыткой ответить не только на вопросы типа "Как много люди участвуют в политике (и почему)?", но и "Как они это делают?", и "Чего они этим добиваются?". Примером концепции, предлагавшей ответы на все эти вопросы, была теория "Тихой революции" Инглехарта, предположившего, что наблюдаемые изменения в образцах политического действия, включая и его цели, и средства, и объем, были результатом замены материалистических ценностей постматериалистическими [Inglehart, 1977].  Иными словами, от фактически более узкого понимания политической культуры как набора ориентаций на институциональные политические объекты, был совершен переход к более широкому, заложенному, впрочем, в оригинальном определении. Политическая культура теперь рассматривалась как та часть глобальной символической системы, руководящей поведением, с помощью которой люди конструируют свое понимание текущей политической ситуации, определяют свои интересы в ней и формулируют адекватный ответ.

      Развитие  всякого социального движения проходит в контексте политической культуры того общества, в котором оно существует и которое пытается изменить. В  конечном счете, сама стратегия коллективных действий, с которыми ассоциируется движение, является порождением западной цивилизации, возраст которой не превышает нескольких веков - почти ничто по сравнению со стратегией, например, дворцового переворота [Tilly, 1984]. С другой стороны, социальный дискурс, порождаемый активистами, не только использует культуру - он и трансформирует ее [Johnston & Klandermans, 1995]. То, что возникло как идеология, становится частью обыденного здравого смысла, правила, истинность которых когда-то приходилось доказывать, взывая к небесам или к глубинам человеческого духа, теперь сами получили статус базисных, которые почти невозможно атаковать. (Мы можем с удивлением обнаружить, например, что не слишком давно желательность массовой грамотности приходилось доказывать - иногда, с помощью революции).  Модели политического действия, в свое время казавшиеся неожиданными инновациями, кажутся рутиной. (Забастовки были настоящим открытием чуть больше века назад - впрочем, в России - и чуть более десятилетия тоже). Трансформации, вносимые движениями, не ограничиваются политической культурой - в силу очень относительной автономии последней от культуры в целом, и воплощаются в новых субкультурах, целый шлейф которых оставляют за собой все великие движения.

      Это позволяет определить, чем, прежде всего, является репродуктивная деятельность социальных движений - непрерывной инкультурацией. "Инкультурация", в соответствии с классическим определением Херсковица, это "те аспекты процесса обучения, которые выделяют человека из числа других живых существ, и посредством которых он … достигает компетентности  в своей культуре" [Herskovits, 1960]. В соответствии с предложенной выше антропологической моделью, этот процесс должен быть рассмотрен как приобретение и трансформация правил, в соответствии с которыми организуется поведение. Наблюдая, как это происходит, а тем более участвуя в инкультурации в качестве ее объекта, можно логически достраивать те правила, к которым обращается субъект, и, таким образом, реконструировать смысловой контекст, в котором его аргументы являются неоспоримыми. Это исследование как раз представляет собой попытку произвести нечто подобное для идентификации культурных корней русского национализма.  

5. Итоги: теоретическая модель

    Итак,  данная работа опирается на следующую концептуальную схему. Существует множество политических событий, которые в дальнейшем будут рассматриваться как социальный дискурс - осмысленные реплики, произведенные и понятые компетентными носителями политической культуры. Нас интересуют складывающаяся из них риторика агентов, идентифицирующими себя с националистическим движением (вернее, более узко, с одной организацией, представляющей его), в целях побуждения к участию как можно большей потенциальной аудитории. Мы предполагаем, что в этом убеждении задействовано несколько идеологических вариаций, направленных на разные идеологические сообщества. Стратегия организации, вероятно, ориентирована на то, чтобы до каждого из сообществ доходили те и только те аргументы, которые могут убедить его представителей. Это, однако, невозможно по причине ограниченности ресурсов, необходимых для произнесения каждой реплики. Несмотря на это, изучая аргументацию, мы можем логическим путем реконструировать то, что представители ее аудитории, предположительно, думают, а изучая вариации в ней - сколько этих аудиторий, и чем они отличаются друг от друга. Успех какой-либо организации может считаться косвенным подтверждением того, что она подбирает верные аргументы в отношении представителей по крайней мере некоторых идеологических сообществ, о культуре которых могут быть сделаны некоторые выводы. (Под культурой здесь понимается совокупность усваиваемых в процессе инкультурации правил, в соответствии с которыми организуется поведение, в частности, политическое).

    Итак, интерпретируя социальный дискурс мы можем, во-первых, реконструировать грамматику убеждающей коммуникации, управляющую использованием ресурсов как движением, так и его аудиториями. При этом открываются большие методологические возможности, связанные с тем, что вербальная и невербальная риторика (к которому относятся, например, коллективные действия, эмблематика и структура организации) являются способом передачи одних и тех же символических посланий, и могут быть истолкованы в свете друг друга. Во-вторых, исследование должно обнаружить, какими исходными предпосылками руководствовались как убеждающие, так и убежденные ими, считающие эту аргументацию истинной и неотразимой. В дальнейшем мы будем говорить о системах этих предпосылок как об "этнотеориях", подразумевая, что принятие новых правил действия происходит, если они выглядят как дедуцируемые из старых - по аналогии с тем, как происходит доказательство в научном диспуте. Условно, эти теории могут быть разделены на классы теорий социального порядка и теорий жизненной стратегии, где первые имеют ориентационное значение, отвечая на вопрос "что происходит?", а вторые - мотивационное, определяя "что делать?". В-третьих, эти теории могут быть вписаны в более общие культурные и личностные контексты, вернее, в бесконечное множество все более и более общих контекстов, поскольку при такой линии рассуждения любое правило должно опираться на какие-то другое, базисные для него - и так до самых гипотетических аксиом. (Здесь не затрагиваются логические парадоксы, связанные с тем, что космическая черепаха, на чьей спине стоят четыре держащих мир слона, тоже обязательно должна на кого-то опираться - как и способы  их разрешения). Наконец, в-четвертых,  эти реконструируемые символические системы должны быть привязаны к социальным и психологическим, с которыми они переплетены.

    Эта работа претендует на то, чтобы быть шагом в каждом из первых двух направлений. Она представляет собой реконструкцию  символической стратегии Русского Национального Единства и теорий, делающих эту стратегию возможной и победоносной. Все остальное остается на следующий раз.  

2. Методо-логика    

2.1 Стратегия исследования  

      Основная  идея исследования состояла в том, чтобы  пережить инкультурацию в качестве кандидата в члены организации. Поскольку ее успехи в завоевании массовой поддержки зависят от  эффективности репродуктивного действия, воспроизводящего культурные основания движения, то, оказавшись в зоне максимально жесткой идеологической обработки, можно с наибольшей точностью узнать, в чем эти основания, собственно, заключаются. В такой зоне, предположительно, находится группа сочувствующих, обдумывающих возможность собственного участия. В отношении членов необходимость в постоянном убеждении снижается, или, во всяком случае, становится более избирательной - хотя у активистов и могут возникать сомнения, они вряд ли затрагивают все аспекты идеологии движения сразу. Обращения к не-сочувствующим, как будет показано далее, весьма затруднены, особенно с учетом в высшей мере скромных ресурсов организации, и осуществляются почти исключительно в одном, довольно специфическом, идеологическом регистре. Но заинтересованные, и в то же время, испытывающие неуверенность - это те, к кому обращают весь репертуар аргументов, особенно если причины неуверенности определяются расплывчато.

      Дальнейшая  интерпретация исходила из двух предпосылок. Во-первых, предполагалось, что в  ситуации, когда собеседник активиста  объявляет себя сомневающимся, но природа  его сомнений не уточняется, последний  будет обращаться к нему с доводами, наиболее убедительными с его собственной точки зрения. То есть, идеологический регистр, в котором будет выдержано его обращение, не окажется циничным, и реконструированные на основании его аргументов теории будут теми, которые разделяет он сам. Во-вторых, все выводы делаются на основании гипотезы о том, что тех, кто приходит с сомнениями на место встречи (см. параграф 2.2.2), убеждают именно озвученные там доводы, а не что-то другое, что находится в противоречии с ними. Хотя существование этого других, невербальных призывов типа свастики, этикета или военизированной структуры организации, не подвергается сомнению, вся интерпретация опирается на допущение о том, что они передают те же аргументы, что и словесные убеждения - но другим путем.

      Исследование, по сути, представляет собой максимально точную реконструкцию пути в организацию, который обычно проделывает будущий активист. В начале он внимательно прислушивается к сообщениям электронных СМИ, затем - обращает внимание на документы движения, такие, как расклеенные листовки или раздаваемые у станций метро газеты, наконец, приходит на встречу, рассеивает последние сомнения и подает заявление. Другой путь, насколько можно судить по данным наблюдения, менее распространенный, начинается со знакомства с членом организации, или, чаще, с вступления в организацию кого-то из прежних знакомых. Автор исследования одновременно  двигался по обоим проложенным маршрутам, и прошел их до фазы подачи заявления, от которого его удержали некоторые причины личного характера. Таким образом, имелась возможность оценивать аргументы, предлагаемые на каждом этапе - и стараться догадаться, кем надо быть, чтобы принять их. 
 
 
 
 

2.2 Объекты и методы 

      2.2.1 Методы. Основным методом исследования был анализ дискурса, который, однако, простирался не только на произнесенные или напечатанные тексты, но и на наблюдаемые события. Конечной целью ставилось произвести "насыщенное описание" убеждающей коммуникации Единства, поясняющее, на каких основаниях было совершено какое-то действие именно в том контексте, в котором оно произошло. Тексты, подлежащие интерпретации относились к нескольким групп, каждая из которых была произведена в соответствии с правилами своего жанра и в расчете на свою аудиторию (или аудитории), и, соответственно, анализ должен был учитывать особенности каждой из них, так же, как и методологические следствия отличий в сборе информации. Ниже делаются комментарии по поводу каждой из этих групп.