Роль советской дипломатии в разрешении карибского кризиса

      Операция  по переброске ракет типа Р-12 и Р-14³⁹ получила название «Анадырь» и была подготовлена с максимальной тщательностью. По словам Серго Микояна, «воинские части были оснащены даже зимним обмундированием, включая лыжи»⁴⁰. Поскольку для обеспечения  
42 ракет⁴¹ требовался значительный воинский контингент (по словам посла СССР на Кубе – 40 000 человек⁴²), который необходимо было перевезти, «решено было использовать фрахт иностранных судов для доставки почти всех грузов, кроме военных»⁴³. Тем не менее, как отмечал А. И. Алексеев, «скрыть факт движения по дорогам даже надежно закомуфлированных 30-метровых ракет было очень трудно»⁴⁴.

      Как рассказывает чрезвычайный и полномочный  посол СССР в США Анатолий Добрынин, в вопросе о способе доставки оружия на Кубу у советского правительства  было два варианта, основанных на психологическом восприятии советских действий противником. Первый  - сделать это так, как поступил Н. С Хрущев, и второй – переправить ракеты открыто, не скрывая это от всего мира. «Сам Кастро <...> первоначально предлагал Хрущеву сделать все это открыто, заключив соответствующее советско-кубинское соглашение»⁴⁵. Тем не менее, в том числе и из-за неправильной оценки Ш. Р. Рашидова о возможности незаметной установки  ракет на Кубе, было принято решение о тайной переброске вооружения на острове Свободы.

      Всего на остров было переправлено 42 тыс. человек личного состава с вооружением, техникой, боеприпасами, продовольствием и стройматериалами. В состав переправленной на Кубу группы входило пять подразделений ядерных ракет, три из них оснащались ракетами Р-12 и две - ракетами Р-14. Помимо ракет в состав этой группы включались четыре моторизованных подразделения, два танковых батальона, эскадрилья истребителей МИГ-21, сорок два легких бомбардировщика ИЛ-28, два подразделения крылатых ракет, несколько батарей зенитных орудий и  
12 подразделений ракет СА-2 (со 144 пусковыми установками). Каждое моторизованное подразделение состояло из 2500 человек, а два танковых батальона оснащались новейшими советскими танками Т-55⁴⁶.

      «Судя по рассекреченным в США правительственным документам, фактически до начала октября американская администрация не придавала большого значения поступавшей информации»⁴⁷ касательно увеличения советских судов в Атлантике. И только 14 октября, в результате очередного полета самолета-разведчика У-2 над Кубой, разведкой Соединенных Штатов были получены снимки, при расшифровке которых эксперты обнаружили явные признаки строительства площадок для ракет класса «земля - земля».

      Начался Кубинский кризис. 

Глава 2. 13 дней, которые потрясли мир 

      Согласно  американской историографии Карибский, или Кубинский, кризис, как он называется в Соединенных Штатах, продолжался 13 дней, с 16 октября, когда президенту было доложено об обнаружении ракет  на Кубе по 28 октября, когда было достигнуто принципиальное компромиссное решение о его урегулировании. Но для всего мира и для сотрудников посольства СССР в США, как считает Г. М. Корниенко «кризис продолжался семь дней и ночей – с того момента, когда президент Кеннеди поведал миру о своей «находке» на Кубе, и по 28 октября»⁴⁸.

      О полученных в результате полета разведывательного  самолета над Кубой снимках 14 октября  вечером следующего дня было доложено помощнику президента по вопросам национальной безопасности Макджорджу Банди, который решил не тревожить сон начальника, и сообщил Кеннеди о результатах аэрофотосъемки только утром 16 октября.

      Президент распорядился созвать совещание, которое  продолжалось «с небольшими перерывами семь дней, иногда не только днем, но и  ночью»⁴⁹.  В отсутствие брата председательствовал Роберт Кеннеди, который был главной фигурой в Белом Доме после президента. Для отвлечения внимания репортеров, совещание, получившее название Исполнительный комитет Совета национальной безопасности, проводилось в разных местах: в самом Белом доме, в расположенных по соседству с ним особняках и госдепартаменте. В состав созванного комитета входили высшие государственные чиновники: вице-президент Линдон Б. Джонсон, министр обороны Роберт Макнамара, государственный секретарь Дин Раск, министр финансов Дуглас Диллон, директор ЦРУ Джон Маккоун, председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Максуэл Тейлор, их заместители, помощники и некоторые другие специалисты⁵⁰.

      Насколько можно судить по опубликованным позднее материалам и мемуарам, наиболее агрессивную позицию в Исполкоме занимали Тэйлор, Маккоун, бывший госсекретарь Дин Ачесон, и отчасти советник президента Макджордж Банди⁵¹. Они пользовались полной поддержкой генералитета Пентагона и лидеров конгресса и выступали за немедленную бомбардировку обнаруженных стартовых площадок и, возможно, высадку на Кубу американских войск. Роберт Кеннеди так описывал настроения, царившие в секретной группе: «Главным чувством поначалу было то, что нужно как-то действовать. Были те, хотя их было меньшинство, которые считали, что ракеты не изменят баланс сил и поэтому настаивали на бездействии. Большинство же полагало, что в этот момент единственным правильным решением является удар с воздуха. Выслушивая предложения, я передал президенту записку: “Теперь я знаю, что чувствовал Того, когда он планировал Перл Харбор”»⁵².

      Тем не менее, президент Кеннеди после колебаний, судя по всему, пришел к выводу, что как средству решения проблемы, предпочтение должно быть отдано, по возможности дипломатии, переговорам и компромиссам, одновременно используя при этом силовой нажим. Немаловажную роль в принятии такого курса президентом стала позиция министра обороны Роберта Макнамары, который считал, что Соединенные Штаты не обладали на тот момент «способностью для нанесения обезоруживающего первого удара»⁵³.

      С 16 октября по поручению президента Роберт Кеннеди почти ежедневно  встречался с послом СССР А. Ф. Добрыниным. В своих воспоминаниях Анатолий Федорович упоминает, что брат президента постоянно «делал намеки по поводу по поводу атмосферы истерии, царившей в “кризисной группе”, хотя порой казалось, что он несколько сгущает краски, стремясь в драматическом свете представить нажим своих военных и сдерживание их президентом, чтобы добиться советского согласия на вывоз на вывоз»⁵⁴. Параллельно глава Белого дома проводил срочные консультации с лидерами ряда европейских государств.

      Одновременно  с официальным, дипломатическим, каналом  существовал неофициальный, прямой, канал связи между Дж. Ф. Кеннеди и Н. С. Хрущевым, факт существования которого впервые получил подтверждение в книге Роберта Кеннеди «13 Дней». Как пишет сам министр, «большинство вопросов, касающихся взаимоотношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами, обсуждались и завершались между Георгием Большаковым и мною. Он являлся представителем Хрущева. В любое время, когда у него было послание Хрущева президенту или президент имел послание для Хрущева, все они передавались через Георгия Большакова»⁵⁵. Однако канал этот не получил широкого применения в условиях «кризисной дипломатии», был временно заморожен Р. Кеннеди в период наиболее острой 13-дневной конфронтации и заменен на официальную, а затем и на «доверительную» линию связи, осуществлявшуюся через посла СССР в Вашингтоне А.Ф. Добрынина.

      В обстановке «лихорадочной закулисной активности администрации Кеннеди»⁵⁶ 18 октября была организована встреча президента с министром иностранных дел А. А. Громыко, приехавшим в Вашингтон из Нью-Йорка с сессии генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций. В ходе беседы Кеннеди не предъявил никаких претензий советскому министру по поводу ядерных ракет, устанавливаемых в тот момент на Кубе несмотря на то, что снимки, сделанные самолетом-разведчиком, лежали у него в столе. Более того, на протяжении всего разговора, она вообще ни разу не употребил слово «ракеты». Так, по словам Андрея Андреевича «большая часть <…> беседы посвящалась не кубинской проблеме, а другим важным международным вопросам»⁵⁷, в частности ситуации вокруг Западного Берлина. Касательно итогов бесед с Кеннеди и Раском А. А. Громыко пишет, что они «свидетельствовали об отсутствии у американской администрации желания объективно разобраться по существу в обстановке и тем более решать проблему мирными дипломатическими средствами. Она предпочитала “кризисную дипломатию”» ⁵⁸. Вслед за отцом, похожую точку зрения высказал и его сын, Анатолий Андреевич: «В то время правительство США сознательно отвергало различные дипломатические средства, с помощью которых можно было предотвратить конфликт»⁵⁹, по его словам, «в первой половине октября 1962 г. президент Кеннеди и его главные дипломатические советники и не думали обращаться к серьезной дипломатии для разрешения проблем, волновавших их в связи с усиливавшейся обороноспособностью Кубы»⁶⁰.

      Помимо этого, Кеннеди также не намекнул на свое предстоявшее вскоре обращение по телевидению к американскому народу по поводу советских ракет на Кубе. Однако А. Ф. Добрынин считает, что министр «пришел к явно ошибочным выводам»⁶¹ и приводит текст сообщения Громыко в Президиум ЦК КПСС, который докладывал, что известная позиция правительства Соединенных Штатов «позволяет сделать вывод, что обстановка в общем вполне удовлетворительная. <...> учитывая объективные факты и соответствующие публичные заявления, а также заверения, сделанные нам, что США не имеют планов вторжении на Кубу, <...> можно сказать, что в этих условиях военная авантюра США против Кубы почти невероятна»⁶². Посланник первого класса Б. И. Поклад вспоминает, что позже ему «подумалось, что за такой грубый просчет в оценке ситуации и возможных итогов со стороны США, совершенный Громыко в критический момент советско-американских отношений, его могут снять с поста министра иностранных дет СССР»⁶³. Справедливости ради необходимо отметить, что президент Кеннеди также «был недоволен представителем Советского Союза»⁶⁴, который после встречи с госсекретарем США Дином Раском вылетел обратно в Москву.

      Находившийся  в тот день в Нью-Йорке чтобы проводить министра, А. Ф. Добрынин был срочно вызван обратно в Вашингтон на встречу с Раском, несмотря на то, что у посла уже была назначена деловая встреча на вечер того дня. Добрынин срочно отбыл в столицу и был у Раска в назначенное время – в 6 часов вечера 22 октября⁶⁵. Последний вручил ему текст заявления президента, с которым он намеревался выступить в 7 часов вечера по радио и телевидению. Раск предупредил, что «у него на этот раз имеются инструкции не отвечать на какие-либо вопросы по тексту обоих документов и не комментировать их»⁶⁶. Вернувшись в посольство, как рассказывает Г.Н. Большаков⁶⁷, Анатолий Добрынин потребовал соединить его с Москвой и по телефону сообщил основные положения заявления. В нем говорилось о введении морской блокады, или «карантина», острова, осуждались агрессивные действия Советского Союза и Кубы. Одновременно через Добрынина было передано личное письмо Н. С. Хрущеву, где Кеннеди указывал, что «если определенное развитие событий вокруг Кубы будет иметь место, США сделают все необходимое для защиты своей безопасности и своих союзников»⁶⁸.

      В Вашингтоне с напряженным вниманием  ожидали реакции СССР. На следующий день, 23 октября, Советское правительство опубликовало ответное заявление, в котором «установление Соединенными Штатами морской блокады, задержание и досмотр судов расценивались как беспрецедентные и агрессивные действия»⁶⁹ и «неприкрытое вмешательство во внутренние дела Кубинской республики, Советского Союза и других государств»⁷⁰. По дипломатическим каналам было послано сообщение, что находящееся на Кубе оружие, к какому классу бы оно не принадлежало, предназначено исключительно для целей обороны. Объявленный Кеннеди карантин отвергался как незаконная и «пиратская» мера⁷¹. В ответе США на это послание, переданное в тот же день, сообщалось, что блокада вступила в силу и вся вина за возникновение Кубинского кризиса возлагалась на Советский Союз, доставивший на Кубу ракеты⁷². Кроме того, Дж. Кеннеди ставил советского лидера в известность насчет того, что этот вопрос будет обсуждаться в Совете Безопасности ООН⁷³.

      Обмен такими письмами с 23 по 28 октября происходил ежедневно и проводился обеими сторонами – советской и американской – по двум каналам. От Дж. Кеннеди послания направлялись через посольство США в Москве и через посольство СССР в Вашингтоне. Причем через посольство США в Москве оперативно передавалась копия послания, присланная шифр-телеграммой, а через несколько дней, в зависимости от поступления из Вашингтона, и подлинник, подписанный президентом. Аналогичным образом послания Н. С. Хрущева направлялись через посольства СССР в Вашингтоне и передавались параллельно посольству США в Москве. Подлинники посланий Н. С. Хрущева передавались Министерством иностранных дел СССР посольству США в Москве. После же 28 октября послания обеих сторон передавались через посла СССР в Вашингтоне  
А. Ф. Добрынина и Роберта Кеннеди или других доверительных лиц Белого Дома. Эта линия связи получила наименование «доверительный канал».

      Через день после выступления президента Роберт Кеннеди пригласил к себе Г. Н. Большакова, чтобы показать ему снимки строящихся советских ракет на Кубе. Оказалось, что доверенный представитель Хрущева ничего о ракетах не знал. Более того, как вспоминает сам Большаков, увидев фотографии, он даже не понял, что на них находились стартовые площадки, приняв их за поля кубинских крестьян⁷⁴. Ни о чем не был информирован и посол СССР в США А. Ф. Добрынин: «У нас была инструкция общего порядка: на все возможные расспросы о ракетах отвечать, что на Кубу поставляем “оборонительное оружие”, не вдаваясь ни в какие детали»⁷⁵. Как сообщает Г. М. Корниенко, «Москва держала руководство посольства СССР в Вашингтоне в полном неведении относительно размещения ракет на Кубе. Более того, через него, как и по другим каналам, шла целенаправленная дезориентация насчет характера советских военных поставок на Кубу. Поэтому для посольства факт обнаружения <...> оказался таким же громом с ясного неба, как для всего мира»⁷⁶. Кроме того, даже спустя несколько дней и после этого советское руководство продолжало держать посольства на Вашингтоне и Гаване в темноте. В еще более глупом положении оказался В. А. Зорин, представитель СССР в ООН, до последнего публично отрицавший наличие на Кубе ядерного вооружения. По воспоминаниям Георгия Марковича, «как потом рассказывал В. В. Кузнецов, прибывший в Нью-Йорк 28 октября, отсутствие в первые дни кризиса <...> каких-либо указаний или хотя бы ориентировок из Москвы объяснялось растерянностью Хрущева, которая лишь прикрывалась публичными заявлениями и составленными в таком же тоне первыми двумя письмами Хрущева Кеннеди (от 23 и  
24 октября)»⁷⁷.