Условия становления толерантности

Только  сейчас идет первый процесс по введенной  в 2002 году статье 282¹ УК о создании "экстремистского сообщества". Хотя сообществ, прямо подпадающих под эту статью, – множество. Если индивидуальные акты этно-националистической агрессии – проблема скорее полицейская, то практически беспрепятственное существование таких сообществ – проблема уже политическая.

Список  возможных рекомендаций правоохранительной системе, конечно, этим не исчерпывается. Например, следует выработать механизм, побуждающий следователей и судей  не злоупотреблять проведением экспертиз  в случаях, когда достаточно здравого смысла и знания Конституции. Было бы также полезно для дела, если бы правоохранительные органы больше пользовались информацией профильных НПО.

При этом не следует возвращаться к свойственным середине 1990-х годов идеям специального "антифашистского" законодательства. Законы и, шире, действия государства  должны быть, как говорилось еще  в  докладе Фонда "ИНДЕМ", направлены не против конкретной идеологии (тем  более, что в России на роль наиболее опасной идеологии исторически имеет больше оснований претендовать советский коммунизм, а не национал-социализм), - государство должно пресекать определенные действия и защищать своих граждан и основы конституционного строя.

Совершенно  очевидно, что никакими карательными или иными мерами невозможно полностью  исключить национал-радикальную деятельность. Просто потому, что невозможно полностью искоренить целый идеологический сектор. И потому, что всегда найдется некоторое количество людей, способных ради этих идей на преступления. Но всю эту деятельность можно и нужно держать под репрессивным прессом. В Германии, наверное, не меньше скинхедов, чем в России, но в Германии более эффективная полиция. В России меньшую эффективность полиции следует компенсировать сужением списка преследуемых деяний и специальным контролем сверху за расследованием именно этих деяний.

Резюме

В рамках статьи невозможно даже перечислить, не то что обсудить, все предложения, относящиеся к противодействию национал-радикалам. А чтобы не запутаться и в уже изложенном, приведем краткое резюме.

Основой стратегии противодействия  национал-радикализму является общая этническая политика государства. Она должна быть признана одним из приоритетных направлений политической деятельности и направлена на постепенное исключение этнической дискриминации и ксенофобии из государственной практики и из официальных дискурсов. При этом предметом этнической политики должно быть не регулирование мифических "межнациональных отношений", а защита прав граждан и основ конституционного строя страны от покушений радикальных этно-националистов.

Либерально  ориентированным интеллектуалам, вероятно, пора всерьез озаботиться идеологическим, правовым, образовательным обеспечением превращения России из нынешнего  неопределенного состояния в  поликультурное национальное государство. Иначе государственная машина по собственной инерции и при  участии националистически ориентированной  части общественности неотвратимо  скатится к совсем другому образу России – к националистической империи. Либеральная общественность, в принципе, пока еще может повлиять на настроения и в обществе в целом (в академической  среде, в журналистском сообществе, среди НПО, в бизнесе и т.д.), и в государственном аппарате.

Высокая терпимость к ксенофобии, распространенность последней в политически активном слое и в чиновничестве требуют  противодействия со стороны государства  и общественности, но скорее – нравственного, чем репрессивного. Терпимость гражданина, в отличие от уголовного закона, не должна быть столь широка. А пока настроения остаются такими, как сейчас, надо с большой осторожностью  относиться к дальнейшей легитимизации национал-радикалов – лучше оставить какие-то группы на обочине общественной жизни, чем увеличивать шансы торжества этно-национализма в политической элите.

С другой стороны, следует отказаться от надежд репрессивными мерами искоренить в  близком будущем наиболее распространенные формы ксенофобии и даже их пропаганду. Соответствующие сообщества (в первую очередь, педагогическое, академическое, журналистское) должны сами озаботиться  установлением определенных корпоративных  норм – не в качестве обязательных, но в качестве квалифицирующих. Здесь  государство должно скорее контролировать критический уровень активности ксенофобной пропаганды, при превышении которого следуют административные меры (закрытие издания, организации, штраф для пропагандиста). Уголовная же репрессия должна быть сфокусирована на наиболее опасных формах национал-радикальной активности, в первую очередь – прямо или косвенно связанных с насилием. Сокращение поля репрессии в сочетании с политическим давлением власти позволит сделать репрессию более эффективной и, тем самым, создаст наконец ограничитель для распространения крайних форм национал-радикализма.

Для этого потребуются определенные изменения в законодательной  базе, в первую очередь – отказ  от заложенного в законе "О  противодействии экстремистской деятельности" принципа максимально широкого охвата противодействия.

 

Наверное, описанная программа действия может  показаться утопичной. Ведь она предполагает такие, например, условия, как способность  и желание академического или  журналистского сообществ, или хотя бы их достаточно значительных и влиятельных  частей, на активную самоорганизацию  в деле противодействия этническому  мифотворчеству, или резкий поворот  в этно-политике высшей власти. Между тем эти условия не наблюдаются сейчас, и нет особых оснований ожидать их выполнения в близком будущем. Означает ли это, что никакая позитивная программа противодействия агрессивному этно-национализму нереализуема? Может быть, и так. Но утверждать это однозначно тоже было бы преждевременным: есть немало примеров того, как общественная кампания, начатая явным меньшинством, с течение времени, пусть не такого короткого, приносила все-таки свои плоды.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ксенофобия и этнополитический экстремизм

В данной главе предпринимается  попытка оценить динамику ксенофобии и этнополитического экстремизма  в  постсоветской России, факторы  их роста, а также некоторые причины  неэффективности применяемых в  стране мер противодействия различным  формам этнического негативизма.

Динамика этнополитического негативизма

Этническая интолерантность стала возрастать уже в последние годы существования СССР. В 1989 г., судя по данным ВЦИОМ (рук. Ю. Левада), признаки открытой ксенофобии обнаруживали примерно 20% населения СССР, а ее агрессивных форм  - и того меньше – около 6-12 %, в зависимости от  региона. Однако уже в 1990 году социологические показатели острой этнической антипатии выросли до 35-40%, а в зонах этнических конфликтах охватывали почти все население.¹  В постсоветской России, в условиях революционного слома всей системы советских отношений, отмеченные тенденции усилились, хотя кратковременные волны подъема ксенофобии (1992-1993 гг.) и (1994-1996 гг.) сменялись сравнительно длительными периодами относительной стабилизации. Лишь после экономического кризиса 1998 г. и, особенно, после серии террористических актов в городах России, начала «второй чеченской войны», рост ксенофобии стал стремительным и неудержимым. Вначале устойчивый рост проявлялся только в динамике античеченских настроений, а после 2000 г.  распространился на многие другие разновидности этнических фобий. С этого времени примерно 2/3 респондентов, опрошенных социологами ВЦИОМ, демонстрировали различные формы неприязни к представителям других национальностей.²

Важно отметить, что в разные периоды  постсоветской истории ксенофобия не в одинаковой мере была присуща  представителям различных этнических общностей. В 1991-1995 гг. наибольший уровень  неудовлетворенности межэтническими отношениями и наибольший же уровень  подозрительности к другим этническим группам демонстрировали этнические меньшинства (в данном случае под  ним  понимаются все нерусские). Эта  подозрительность, переходящая порой  и в эмоционально более насыщенные формы ксенофобии, вплоть до ненависти, проявилась, в частности, в многочисленных этнических конфликтах, сторонами которых  в начале 1990-х выступали в основном этнические меньшинства (осетины и ингуши, кабардинцы и балкарцы, многочисленные народы Дагестана и др.). Однако  уже к середине 1990-х негативная этническая мобилизация меньшинств стала спадать.

Этническое же большинство России, напротив, было пассивно в начале 1990-х  и активизировалось к концу указанного десятилетия. Как показывают исследования коллектива под руководством Л.М. Дробижевой, и уровень сформированности русского этнического самосознания в это время был ниже, чем этнических меньшинств. Так, на подсказку в социологической анкете: «Я никогда не забываю, что я …(далее указывается соответствующая национальность - «русский», «осетин», «якут», «татарин» и т.д.), утвердительно ответили в 1999 г. 82% осетин,  70%  якутов, 60% татар и только 40 % русских. Однако  за период  1994 -1999 гг. у всех перечисленных представителей этнических меньшинств прирост доли лиц с ярко выраженым этническим самосознание составил 10-15%, тогда как у русских он удвоился. При этом быстрее всего выросли наиболее эмоционально выраженные формы этнического самосознания. Если в 1994 г. не более 8% русских в республиках отвечали, что "любые средства хороши для отстаивания благополучия моего народа", то в 1999 г. и в республиках, и в русских областях, такую установку проявили в опросах более четверти русских респондентов.³ К сожалению, быстро стала расти и радикально националистическая установка: «Россия для русских». Это подтверждается и материалами других исследовательских групп. Так, по данным ВЦИОМ (рук. Ю.Левада), идею «Россия для русских» поддерживало полностью («поддерживаю, ее давно пора осуществить»)  в различные месяцы 1998 г. 13-15%, а в 2002 г. - 17% опрошенных; поддерживало частично («ее было бы неплохо осуществить, но в разумных пределах») в 1998 г. – 30-31 %, в 2002 г. – 38% опрошенных. Таким образом, доля людей, полностью или частично поддерживающих эту определенно экстремистскую идею возросла за четыре года  с 45% до 55 % опрошенных. При этом симпатии к лозунгу в основном проявили русские, тогда как представители других национальностей эту идею оценили крайне отрицательно: «это настоящий фашизм» - 22 % русских и 59 % - представителей других национальностей.⁴

Я еще остановлюсь на анализе  природы ксенофобии, пока замечу лишь, что это феномен массового  сознания, он подвержен колебаниям в связи с переменами общественных настроений, а главное, не всегда проявляется  в каких-либо формах социальной и  политической активности. Иное дело этнополитический экстремизм, который всегда проявляется  в действиях идеологического  и политического характера. Такой  экстремизм присущ, прежде всего,  организациям, формирующимся под лозунгами  этнической враждебности и направляющих, в той или иной мере, свою активность на разжигании этнической розни в  политических и идеологических целях.

В начале 1990-х годов подобные организации складывались преимущественно  на базе так называемых «национальных  движений» титульных народов  республик Российской Федерации.⁵

Одним из первых возник «Объединенный конгресс чеченского народа» (ОКЧН), созданный   еще  в 1990 г. в Чечено-Ингушской АССР. В начале 1990-х бурно развивались национальные движения и партии в Татарстане. Это и  «Всетатарский общественный центр» (ВТОЦ), комитет "Суверенитет", партия "Иттифак", объединение "Азатлык", «Исламская демократическая партия», общество им. Марджани и др. В 1992-1993 гг. в Дагестане создаются национальные движения - кумыкское «Тенглик», аварское «Фронт им. имама Шамиля», лакское «Казикумух», даргинское «Цадеш», лезгинское «Садвал» и др. Эти организации поначалу были чрезвычайно влиятельными, могущественными и вполне могли оспаривать власть официальных администраций в своих автономиях. Однако  к середине 1990-х влияние большинства из них стало спадать в республиках России. Исключение составила лишь Чеченская Республика, в которой ОКЧН захватило власть.

Они ослабли  потому, что национальные движения реализовали многие свои политические цели. Сказалась политическая усталость  основной массы рядовых представителей национальных движений, а также их разочарование результатами деятельности некоторых радикальных националистических лидеров, оказавшихся по большей  части неумелыми политическим менеджерами. Процессы приватизация и развития новых  политических институтов, новых органов  власти, оттянули в них немалую  часть этнических активистов. И все  же, главная причина этого ослабления, на мой взгляд, состояла в том, что  коммунистическая номенклатура реально  направлявшая «национальные движения», реализовала основную свою задачу - самосохранения. Секретарь Татарского обкома М. Шаймиев,  Башкирского –  М. Рахимов, Председатель ВС Дагестана М. Магомадов,  многие другие партийные и советские лидеры в республиках сохранили свою власть.

Однако общего спада этнополитической активности в стране, на мой взгляд, не произошло, сменились лишь основные субъекты этой активности. С конца 1990-х  годов ими стали русские националистические организации. Сегодня такие организации являются наиболее массовыми и быстро растущими отрядами национальных движений России. Так, на насколько порядков выросла численность такой разновидности молодежных организаций, сплачивающихся под лозунгом: «Россия для русских», которую аналитики чаще всего обозначают под общим названием «скинхеды».  В 1991 году в стране их насчитывалось буквально несколько десятков человек, в 2001г., по данным правоохранительных органов,  их было уже свыше 10 тысяч, а в 2004 –33 тыс. ⁶ Эксперты же указывают на значительно более высокие показатели участия молодежи в ультрарадикальных  националистических организациях. ⁷