О сокровенном в прозе Василия Шукшина

    Поэтому кажется она Семке, глядя на церковь?

   «Тишина и покой кругом. Тихо в деревне. И стоит в зелени белая красавица – столько лет стоит! – молчит. <…> Кому на радость? Давно уже истлели в земле строители ее, давно распалась в парах та умная голова, что задумала ее такой, и сердце, которое волновалось и радовалось, давно есть земля, горсть земли. О чем же думал тот неведомый мастер, оставляя после себя эту светлую каменную сказку? Бога ли он величил или себя хотел показать? Но кто хочет себя показать, тот не забирается далеко, тот норовит поближе к большим дорогам или вовсе – на людную городскую площадь – там заметят. Этого заботило что-то другое – красота, что ли?  Как песню спел человек, и спел хорошо. И ушел. Зачем надо было? Он сам не знал. Так просила душа.»

   Это удивление, переживаемое героем, сродни тому ощущению праздника – раскрепощенности и всплеска души, - необходимость которого так остро осознавалась Шукшиным. Обнаруженный  Семкой прикладок разрушает жесткость прямых углов, зрительно расширяет пространство церкви, выводит его «за рамки» обычной конструкции. Так же и герои Шукшина всегда ищут возможности вырваться душой за жесткие рамки прямоугольников, в которые заталкивает их жизнь.

   Чем же вызвано желание Семки  отрестоврировать церковь? Почему  его так поразил блестящий  отшлифованный камень на восточной  стене? Семке показалось, что он проник в замысел мастера, оставшийся неосуществленным. На минуту он как бы слился с душой с неизвестным зодчим и захотел доделать задуманное им. К тому же он представил себе, как еще красивее и необычнее станет преображенная его руками церковь с отшлифованной восточной стеной. Эти два момента и подчеркивает Шукшин, когда пишет о Семке: «обеспокоенный красотой и тайной».

  Семка  обращается за помощью - сперва  к церкви, затем в облисполком, - но всюду получает отказ. У служителей культа – потому что нельзя открыть в Талице новый приход, а в исполкоме – потому что, как оказалось, здание не представляет «исторической ценности», являясь поздней копией храма Покрова на Нерли.

   Получается, что и метрополит, и просвещенный чиновник сходятся в одном: они смотрят на талицкую церковь с утилитарной точки зрения, взвешивая ее культовую или историческую ценность. И никого не волнуют духовность и красота.

  Игорь  Александрович говорит Семке, что обманулся так же как и он. Но разве Семка обманулся? Он иначе смотрит на церковь, поэтому и продолжает упорствовать: «Но даже! Ну, допустим – копия. Ну, и что? Красоты-то от этого не убавилось».

  Семка  пытается обратиться еще и  к писателю, которому когда-то отделывал кабинет под избу шестнадцатого века, но тот оказывается скрытым где-то за кулисами домашнего скандала.

   Для Шукшина принципиально важно, что герой идет именно к этим людям -  священнику, писателю, представителю власти – и не получает от них поддержки. Ведь все они – своего рода пастыри народа. И эти пастыри оказываются не в силах спасти разрушающиеся духовные ценности, доверенные им. Ведь в небрежении находится храм, а храм – это душа народа, опора его нравственности.

   Почему же рассказ называется  «Мастер»? Кто этот мастер, кого имеет в виду Шукшин: Семку или неизвестного  древнерусского зодчего? Такое название, во-первых, говорит о единстве, слиянии душ Семки и безымянно создателя церкви, общности их идеалов,  нравственных и эстетических, которой не мешает разделенность во времени; во-вторых, подчеркивает обобщающий смысл слова «мастер» как созидательного начала в человеке.

  Почему  же Семка перестал ходить к талицкой церкви? Шукшин говорит об этом так: «Обидно было и досадно. Как если бы случилось так: по деревне вели невиданной красоты девку… Все на нее показывали пальцами и кричали несуразное. А он, Семка, вступился за нее, и обиженная красавица посмотрела на него с благодарностью. Но тут некие мудрые люди отвели его в сторону и разобъяснили, что девка та – такая-то растакая, что жалеть ее нельзя, что… И Семка сник головой. Все вроде понял, а в глаза поруганной красавице взглянуть нет сил – совестно. И Семка, все эти последние дни сильно загребавший против течения, махнул рукой…»

  И  течение обыденной жизни, против которого устал загребать Семка, неизбежно выносит его… «к ларьку»: «Он взял на поповские деньги «полкилограмма» водки, тут же осаденил…»

  Семка  опять пьет, чтобы уйти от злобы: злобы на людей и на самого себя, бессильного и даже совестящегося отстоять «поруганную красавицу».

  Но  уже потому, как зло реагирует Семка на все, что произошло, как обходит он стороной талицкую церковь, чтобы не бередить раны, можно понять, что чувство красоты по-прежнему живет в нем, только теперь он пытается спрятать его от людей.