Основные подходы к определению понятия «культура»

          Но обстоятельства жизни переводчика (он происходил из купцов и после 1834 года, после запрета «Московского телеграфа», оказался в изоляции) заставили его все свои душевные муки – скорбь, горечь и злость -  воплотить в переводе «Гамлета». Герой Шекспира за злодеянием, убившим его отца, видел нечто большее, чем просто убийство, - мир, потерявший свою основу, вывихнутый век. И он понимает, что восстановить мировой порядок ему не под силу. У Полевого же он и не пытался решать мировые задачи и скорбел в бессильной тоске: «Преступное проклятое! Зачем рожден я наказать тебя!».

          И все-таки это был перевод, а не переделка. В целом сюжет шекспировской трагедии был передан достаточно полно и верно, но при этом приближен к современности. В интерпретации Полевого Гамлету были присущи черты передового русского интеллигента, бессильного перед лицом политической реакции, терзающегося от своего бессилия, разъедаемого рефлексией, а трагедия в целом приобрела характер романтической мелодрамы. Такой Гамлет отражал настроения времени, когда «меланхолия <…> делалась какою-то модною болезнью и многие прониклись современным гамлетизмом» (Л.Л. Леонидов).

          Молодое поколение приняло с энтузиазмом «Гамлета» Полевого, оно зачитывалось им, находило в нем воплощение своей исторической судьбы.

          Поначалу Гамлет интерпретировался в романтическом духе, ему придавались демонические черты. 17 апреля 1837 г. Герцен писал своей невесте: «… несмотря на то, что я 10 раз читал «Гамлета», всякое слово его обливает холодом и ужасом».

«Гамлет! Гамлет! – восклицал Ф.М. Достоевский в письме к брату 9 августа 1838 г. – Когда я  вспомню эти бурные, дикие речи, в которых звучит стенание оцепенелого мира, тогда ни грусть, ни ропот, ни укор не сжимают груди моей… Душа так подавлена горем, что боится понять его, чтоб не растерзать себя».

Печатно о близости Гамлета современному поколению первым заявил Белинский. В статье 1838 г. ««Гамлет». Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета»  он утверждал: «Гамлет! <…> это жизнь человеческая, это человек, это вы, это я, это каждый из нас, более или менее, в высоком или смешном, но всегда в жалком и грустном смысле».

Статья состоит из 3-х частей: в первой  излагается содержание трагедии, во второй она подвергается анализу, третья посвящена игре Мочалова, которую Белинский наблюдал на девяти представлениях с января по ноябрь 1837 года.  Анализ трагедии превращается у Белинского в какой-то мере в осознание своей исторической судьбы, и когда Белинский писал о «состоянии Гамлета»: «… потерять веру в самого себя, увидеть свои убеждения в совершенном разладе со своею жизнью – это потеря, и потеря ужасная», он исходил из собственного душевного опыта. Критик считал, что трагедия отражает духовное становление человека. До ее начала Гамлет еще «прекрасная душа», счастливая и довольная жизнью, потому что действительность не расходилась с его мечтами. Но для достижения высшей гармонии сознающего себя духа он должен пройти стадию распадения примитивной гармонии, осознания разлада между идеалом и действительностью, стадию борьбы и страданий.

Причина дисгармонического распадения, по Белинскому, состоит в том, что Гамлет «увидел мир и человека не такими, какими бы он хотел их видеть, но увидел их такими, каковы они суть в самом деле». Его вера убита, мир представляется ему страшным, и он чувствует, что лежащий на нем долг исправить мир ему не по силам.

«Итак, вот идея Гамлета: слабость воли, но только вследствие распадения, а не по его природе. От природы Гамлет человек сильный: его желчная ирония, его мгновенные вспышки, его <…> гордое презрение <…> - все это свидетельствует об энергии и великости души». В это заключение критик вкладывал собственные переживания и раздумья, в нем отразились крах юношеских романтических идеалов, «распадение» со следующим за ним разочарованием, слабостью воли и т.д., которые переживали он и многие его друзья.

Статья писалась в то время, когда Белинский требовал от литературы овладения «действительной жизнью», и этот переход от романтического толкования человека к реалистическому психологизму получает выражение в тщательном анализе переживаний, сомнений, душевных колебаний Гамлета во всех их мельчайших оттенках.

Романтическое представление о Гамлете преодолевает и Герцен. В 1842 г. в «Капризах и раздумье» он рассматривает датского принца как прообраз исторически обусловленной рефлексии своего поколения и уже не пытается патетически приукрасить его. «Мы не хотим шага сделать, - пишет он, - не выразумев его, мы беспрестанно останавливаемся, как Гамлет, и думаем, думаем… Некогда действовать; мы пережевываем беспрерывно прошедшее и настоящее, все случившееся с нами и с другими, ищем оправдания, объяснений, доискиваемся мысли, истины. Все окружающее нас подверглось пытующему взгляду критики. Это болезнь промежуточных эпох». Впоследствии в «Былом и думах» Герцен подчеркнул, что «характер Гамлета» возникает «особенно в эпоху сомнений и раздумья, в эпоху сознания каких-то черных дел, совершившихся возле них, каких-то измен великому в пользу ничтожного и пошлого».

Крах романтических иллюзий переживают и другие участники московских кружков 1830-х гг. и в результате от романтической идеализации датского принца не осталось и следа. Реалистическим было и само изображение нового Гамлета в его социальной детерминированности, обусловленности средой. Отныне имя Гамлета в России связывается с понятием «лишний человек». Самый термин этот ввел Тургенев в 1850 г. повестью «Дневник лишнего человека». Но соответствующий литературный тип, с такими его характерными чертами, как чуждость официальной жизни, душевная усталость, скептицизм, рефлексия, разлад между словом и делом, общественная пассивность, - складывался в русской литературе постепенно, начиная с Онегина, Печорина, Бельтова. К тому моменту, когда «лишний человек» стал называться Гамлетом, общественная значимость соответствующего социального слоя резко упала.

В 1860 г. Тургенев выступил со статьей «Гамлет и Дон-Кихот». Она была задумана после 1848 г. и долгое время вынашивалась автором. Но если впечатления от революции 1848 г. были исходным моментом в возникновении ее замысла, то писалась она в период подготовки в России общественных реформ и завершена была в годы русской революционной ситуации. Одним из наиболее актуальных вопросов этого времени был вопрос о типе общественного деятеля, способного осуществить необходимые преобразования в стране. На это указывали революционные демократы. И Тургенев тоже считал, что необходимы новые люди, «сознательно-героические натуры», которые противостояли бы бездеятельным рефлектерам. В статье «Гамлет и Дон-Кихот» он и рассматривал  героев Шекспира и Сервантеса как искони существующие типы, «две коренные, противоположные особенности человеческой природы, с точки зрения их общественной пригодности.

«Что же представляет собою Гамлет? – спрашивал Тургенев и отвечал: - Анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье. Он весь живет для самого себя, он эгоист; но верить в себя даже эгоист не может <…>. Но это я, в которое он не верит, дорого Гамлету. Это исходная точка, к которой он возвращается беспрестанно <…>, он скептик – и вечно возится и носится с самим собою; он постоянно занят не своей обязанностью, а своим положением. Сомневаясь во всем, Гамлет, разумеется, не щадит и самого себя: ум его слишком развит, чтобы удовлетвориться тем, что он в себе находит <…> отсюда проистекает его ирония <…>. Гамлет с наслаждением, преувеличенно бранит себя. Он не верит в себя -  и тщеславен; он не знает, чего хочет и зачем живет, - и привязан к жизни <…>. Он мечтает о самоубийстве еще до появления тени отца <…> но он себя не убьет». «…Гамлеты ничего не находят, ничего не изобретают и не оставляют следа за собою. Кроме следа собственной личности, не оставляют за собою дела. Они не любят и не верят».

Тургеневская интерпретация Гамлета имела целью показать социальную бесплодность и даже вред сосредоточенной на себе рефлексии и скепсиса. Гамлет, считал писатель, воплощает в себе «начало отрицания». Однако отношение к этому началу у Тургенева неоднозначное. «Отрицание Гамлета сомневается в добре, но во зле оно не сомневается и вступает с ним в ожесточенный бой»; «зло и ложь» – его «исконные враги».

Гамлету Тургенев противопоставлял Дон-Кихота; в его истолковании это был «энтузиаст, служитель идеи», который «весь живет <…> для других, для своих братьев, для истребления зла, для противодействия враждебным человечеству силам».

Рассматривая роль в общественном прогрессе двух типов людей – эгоиста-скептика и преданного идее энтузиаста, олицетворенных в образах Гамлета и Дон-Кихота, Тургенев должен был выяснить вопрос об их отношении к массе, об их способности вести за собой народ. В противоположность Дон-Кихотам, увлекающим за собою людей, Гамлеты, утверждал Тургенев, «точно бесполезны массе; они ей ничего не дают, они ее никуда вести не могут, потому что сами никуда не идут»; «они одиноки, а потому бесплодны», масса презирает их за коренную бесполезность», за невозможность положительного применения их мыслей, а с другой стороны, и «Гамлеты презирают толпу», которая в их глазах «так груба и грязна! а Гамлет – аристократ, не по одному рождению».

Такова была тургеневская концепция гамлетизма, окончательно сформулированная в 1860 г. и имевшая злободневный смысл, довольно далекий от Шекспира, как, впрочем, и от Сервантеса. Истолкование Гамлета как современного социально-психологического типа отразилось и во многих произведениях писателя. При этом, однако, Гамлеты Тургенева весьма отличны друг от друга и индивидуализированы. Их объединяют лишь самые общие черты сверхтипа, которые как бы «накладываются» на конкретный образ. Гамлетовские черты  обнаруживаются и в образах «лишних людей» последующих произведений писателя: герое повести «Ася» (1857), Литвинове в романе «Дым» (1867), Санине в «Вешних водах» (1871) и др.

Определяя в статье противоположные типы Гамлета и Дон-Кихота, Тургенев признавал, однако, что «действительность не допускает таких резких разграничений, что в одном и том же живом существе оба воззрения могут чередоваться, даже сливаться до некоторой степени». Такое соединение было возможно еще и потому, что Гамлет в интерпретации Тургенева вступает в ожесточенный бой со своими исконными врагами – злом и ложью, что сближает его с Дон-Кихотом. И писатель действительно показал разного рода сочетание гамлетизма и донкихотства в героях своих романов – Рудине («Рудин», 1855) и Базарове («Отцы и дети», 1862).

Соединение имени Гамлета с тургеневским типом «лишнего человека» получило широкое распространение и даже было взято на вооружение демократической критикой. Д.И. Писарев уже в 1861 г. в статье «Идеализм Платона» писал: «Такого рода идеализм тяготел над Рудиными и Чулкатуриными прошлого поколения; он породил наших грызунов и гамлетиков, людей с ограниченными умственными средствами и с бесконечными стремлениями». Позднее с Рудиным сравнил Гамлета Н.В. Шелгунов (1824-1891), деятельный участник революционного движения   1860-х гг. Гамлет, писал он, это «мечтающий эгоист, возящийся только со своей драгоценной особой. Гамлет именно тип филистера очень большого размера. А Рудин! Это просто беспомощная пустота, просящая подачки».

Однако события вскоре показали, что гамлетизм был не только связан с прошлым, с эпохой Рудиных и Чулкатуриных. Поднималась новая его волна, вызванная провалами и разочарованиями в движении народников, а затем в 1880-е гг. и общей политической реакцией в стране. Уже Тургенев с присущей ему чуткостью уловил это и показал в романе «Новь» (1876) в образе Нежданова, которого друг его, Паклин дважды называет «российским Гамлетом», а сам он, размышляя наедине с собой, восклицает: «О Гамлет, Гамлет, датский принц, как выйти из твоей тени? Как перестать подражать тебе во всем, даже в позорном наслаждении самобичевания?»

В 1880-е гг. уже сами народники применяют имя Гамлета и термин «гамлетизм» (который, видимо, и возник в это время) для обозначения скептиков, разочаровавшихся в успехе движения. Причем слова эти прилагаются к новым явлениям, они еще связываются со старыми понятиями 1850-х гг.

Соединение гамлетизма с распространившимися в литературе начала 1880-х гг. пессимизмом особенно проявилось в откликах критиках-народников на рассказы В.М. Гаршина. Под знаком гамлетизма рассматривал творчество Гаршина Скабичевский в «письме к читателям». Он и раньше стремился определить гамлетизм социально. Поэтому он отрицал «метафизический» взгляд Тургенева, будто  «люди от рождения являются гамлетами или донкихотами», и определял гамлетизм как «известное психическое настроение» со следующими симптомами: «угнетенное, мрачное настроение духа, упадок энергии и активности, развитие скептического и пессимистического взгляда, сначала на свою собственную особу, а потом и на весь людской род, а в конце концов наклонность к помешательству, пьянству или самоубийству». Такое «болезненное состояние духа», утверждал Скабичевский, может  быть вызвано самыми различными причинами и, перечисляя некоторые из них, он как частный вид выделял «гамлетизм шекспировского Гамлета».

Дальнейшее развитие общественной жизни вело, как мы знаем, к  вырождению народничества, которое превращалось из революционного действия в либеральное фразерство. Одновременно вырождались и «лишние люди», те общественные группы, которые питали русский гамлетизм. В условиях возникновения и развития пролетарского движения, приближавшегося с каждым годом политическую революцию, происходит все более резкое размежевание социальных сил, и для «лишних людей», а с ними и для гамлетизма вообще не остается места в жизни. Это окончательное вырождение русского гамлетизма наиболее отчетливо запечатлел в своем творчестве А.П. Чехов.

«Чеховские герои, - писал В.В. Воровский, - являются эпигонами поколений, сыгравших в свое время крупную историческую роль, их гибель – это заключительный эпизод в жизни целого общественного течения. В качестве эпигонов <…> они <…> обезличиваются, выцветают, спускаются от общественного до личного, от действенной энергии до апатии и разочарования». И свое разочарование они декорируют гамлетовским плащом. Одни кокетничают этим уподоблением себя датскому принцу, другие, как Иванов, герой одноименной пьесы, стыдятся его, но существо дела от этого не меняется: сравнение с Гамлетом означает, что для них нет места в жизни. При этом они отнюдь не походи на шекспировского принца, каким его представлял себе Чехов, считавший, что «Гамлет не умел хныкать», что он хоть и «был нерешительным человеком, но не был трусом».

Критики о Гамлете

Серию критиков Гамлета открыл Полоний. Он первый считал себя обладателем гамлетовской тайны. Хотя Гамлет прокалывает его случайно, но зато Шекспир вполне сознательно сажает на булавку первого, кто в дерзости своей вообразил, что он языком рынка сумеет высказать элевсинскую тайну2 его близнеца.