Роман Л.Н. Толстого "семейное счастие" в литературно-биографическом контексте

      Толстой показывает, что счастливая семейная жизнь и возможность осуществления  своего главного предназначения –  материнства – происходят с отказом не только от светского общества, чувственной любви в лице маркиза Д., но и от прежнего чувства к мужу. В финале романа героиня замечает о Сергее Михайловиче: «Не любовник, а старый друг целовал меня» ( 3, 149). Влюбленность в мужа превращается для Маши в «невозвратимое воспоминание», а на смену этому приходит «новое чувство к детям и отцу детей» ( 3, 150 ).    

      Как можно видеть, роли между супругами  «Семейного счастия» распределены таким  образом, что жена оказывается вытесненной  в узкую сферу семейной жизни. Мужа и жена  неравноправны, что естественно вытекает из утверждаемого писателем нравственного превосходства героя-мужчины.

      Важное  значение придает Толстой тому влиянию, которое на жизнь семьи оказывает  общество. В «Семейном счастии» общество – это прежде всего свет, люди высшего круга. И. Савкина, рассматривая свет- скую повесть, говорит о том, что обязательным элементом этого жанра является бал. По мнению исследовательницы, это «и образ пустой формы, этикетности, и холодная, леденящая душу стихия, и мир чувственных страстей». Героиня светской повести после бала  становится «грешной».¹

      Толстой в «Семейном счастии» также использует хронотоп бала. Впервые попадая на бал, Марья Александровна ощущает  себя «центром, около которого все  движется» ( 3, 124 ). Именно в этой атмосфере для героини в первый раз исчезает подавляющее ее «моральное влияние» супруга. Благодаря общественному признанию она начинает ощущать собственную значимость и отдельность от мужа.  Это Толстой и изображает как главную опасность, но, как мы уже сказали, возвращение семейной гармонии становится возможно только с того момента, когда героиня окончательно признает свою зависимость от мужа и отказывается и отказывается от притязаний на самостоятельность. 

      Если  в «Семейном счастии» гармония в отношениях мужа и жены все же возможна, то в «Крейцеровой сонате» не показано ни одного светлого момента жизни супругов.

      Носителем слова в повести выступает  не женский, а мужской персонаж –  главный герой Позднышев, ретроспективно восстанавлива- ющий свой прошлый семейный опыт. Убив жену, герой переосмысляет свою жизнь и приходит к выводу о том, что виною его трагедии стало отсутствие духовного общения в семье. По признанию героя, то, что он ошибочно принимал в себе за влюбленность, оказалось исключительно чувственным влечением. Любовь он называет теперь «произведением, с одной стороны,  деятельности мамаши и портних, с другой – избытка поглощавшейся... пищи при праздной жизни» ( 12, 131).

Возникновение чувства, таким образом, сводится исключительно  к физиологической стороне и «зависит не от нравственных достоинств», а от «физической привлекательности» ( 12, 132 ). Этот мотив противо- поставления телесного / духовного присутствует и в «Семейном счастии», где  герой пытается выразить «совершенное равнодушие и как бы презрение» к внешности своей избранницы. Тем самым он хочет внушить ей, что «лучше и достойнее... выказывать лучшие стороны своей души, чем тела» ( 3, 83 ). Для героя же «Крейцеровой сонаты» доминантой оказывается именно тело. Он говорит: «...Наш брат все врет о высоких чувствах, ему нужно только тело».

      Заявленный  уже в «Семейном счастии» мотив  животности становится основным в «Крейцеровой сонате». Животное начало Позднышев  обнаруживает как в себе, так и  во всех окружающих его людях. По собственному признанию героя, ревность превратила его в «злого и хитрого зверя». Зверь живет в жене Позднышева и музыканте Трухачевском, которых влечет друг к другу. Даже «всякая невинная девушка... бессознательно, как знают это животные», чувствует, что нужно от нее мужчине ( 12, 139 ). Духовное в мире «Крейцеровой сонаты» оказывается ущемленным и скрытым, чувственное – доминирующим. Это и становится причиной трагедии героев. Если в «Семейном счастии» Толстой скрыто дискредитирует чувственную любовь, то в «Крейцеровой сонате» она провозглашается абсолютным злом, которому должно быть противопоставлено полное целомудрие.

      Следует отметить, что в «Крейцеровой сонате», как и в раннем романе Толстого, на измену оказывается способна именно женщина, а не мужчина. Она же подвергается наказанию. Мотив «репрессирования телесности», присутствующий в «Семейном счастии», усиливается в «Крейцеровой сонате» до мотива уничтожения женского тела. Э.Шоре в статье «По поводу «Крейцеровой сонаты» объясняет поступок Позднышева тем, что «с помощью убийства жены и воображаемого принесения ее в жертву» он «инсценирует акт желанного самоисцеления», избавления от своих страхов.¹ Жена Позднышева на смертном одре подчеркнуто безобразна и внушает отвращение убийце. «Красоты не было никакой, а что-то гадкое показалось мне в ней», - замечает он ( 12, 195). Однако только с уничтожением красоты женщины, а значит и ее возможности быть обольстительной, она получает признание как человек: Позднышев, увидев обезображенное лицо жены, «в первый раз забыл себя... в первый раз увидел в ней человека» ( 12, 195 ).

      Проблема  доминирования в семье стоит  в «Крейцеровой сонате» гораздо  более остро, чем в «Семейном  счастии». В раннем романе Толстого высказывания Марьи Александровны  порой принимают форму протеста против морального воздействия  мужа. Однако героиня в итоге всегда признает его правоту. В «Крейцеровой сонате» супруги ведут ничем не прикрытую борьбу, в которой как будто нет победителя. Жена Позднышева даже перед смертью не раскаивается и не просит прощения, тем самым не признавая своей вины и права на победу мужа. Но Толстой по-прежнему отказывает женщине в нравственном превосходстве над мужчиной. По замечанию Э. Шоре, «герой только в самом начале рассказа согласен признать, что женщины и девушки также являются жертвами ритуалов и общественных институтов... Однако эти женщины... в результате удивительно быстрого превращения оказываются в роли преступниц».²

      В «Крейцеровой сонате» отсутствует  мотив воспитания жены, который был  столь важен в «Семейном счастии». Это происходит потому, что для Позднышева оказывается не важным содержание духовной жизни его избранницы, в которой он видел прежде всего объект наслаждения. Позднышев признается в том, что ему со своей невестой, а впоследствии женой, «говорить не о чем было» ( 12, 144 ).

      В «Семейном счастии» борьба за власть не имела того оттенка враждебности, который столь явно проявился  в «Крейцеровой сонате». Кроме того, в раннем произведении героиня рассказывает о своем становлении, не зная жизни  и не понимая сути человеческих отношений, потому и неявно говорит о борьбе за доминирование. В «Крейцеровой сонате» герой, обладающий определенным опытом, иначе и не представляет семейную жизнь как безраздельное обладание женщиной, полное подчинение ее себе.

      Враждебные отношения героев «Крейцеровой сонаты» не меняет даже появление детей. Напротив, дети становятся «новым поводом к раздору»,  поскольку родители   втягивают их  в борьбу, «дерутся» ими

( 12, 161 ). В «Послесловии к «Крейцеровой  сонате» Толстой говорит, что в современном обществе «рождение детей потеряло свой смысл и, вместо того, чтобы быть целью и оправданием супружеских отношений, стало помехой для приятного продолжения любовных отношений».(     ) Естественное отношение к ним как к высшей радости невозможно при таком, как у героев «Крейцеровой сонаты», отношении друг к другу, основанном исключительно на чувственном влечении. Возмущение Позднышева вызывает средство докторов, позволившее его жене не рожать. С прекращением этого естественного процесса женщина освобождается от «нравственной обязанности матери», и в ней просыпается желание чувственной любви, жизни для себя. Дети, таким образом, выступают как спасение женщины от падения, а ее мужа от мук ревности.

      Очень важен в «Крейцеровой сонате»  вопрос о влиянии общественных условий на жизнь семьи. Если в «Семейном счастии» под обществом понимается свет, люди высшего круга, то в «Крейцеровой сонате» общество – это совокупность всех условий общественной жизни. В современном обществе, по Толстому, утрачены многие традиционные ценности. Свое исходное значение потеряли такие понятия, как брак, семья, рождение детей. Позднышев замечает, что браки существуют у людей, видящих в них «таинство, которое обязывает перед богом. «У нас их нет, - считает герой. – Люди женятся, не видя в браке ничего, кроме совокупления, и выходит или обман, или насилие»( 12, 131 ). Сам герой «Крейцеровой сонаты» предстает не только мучителем и убийцей, но и жертвой общественных условий, полученного им воспитания. 

      Преемственность между «Семейным счастием» и «Крейцеровой сонатой» обнаруживается в том, что в поздней повести Толстого до логического завершения доведены те мысли, которые впервые проговаривались в «Семейном счастии». Уже в раннем романе Толстого есть признание утопичности семейного счастья, а «Крейцерова соната» провозглашает полную невозможность счастья в семье. Дискредитация чувственной любви и критика общества, присутствующие в «Семейном счастии», превращаются в прямое отрицание в «Крейцеровой сонате». В поздней повести Толстого более острой становится проблема власти в семье, однако присутствует эта проблема уже в «Семейном счастии». Несмотря на общий пафос отрицания, «Крейцерова соната» по-прежнему утверждает идею материнства как основного предназначения женщины.  
 
 
 
 
 

3. ПОВЕСТЬ С. А. ТОЛСТОЙ «ЧЬЯ ВИНА?» В ПОЛЕМИКЕ С «КРЕЙЦЕРОВОЙ СОНАТОЙ» И «СЕМЕЙНЫМ СЧАСТИЕМ».

      Ярким подтверждением той внутренней связи, которая существует между «Семейным  счастием» и «Крейцеровой сонатой», является повесть А. С. Толстой «Чья вина?». Это произведение явилось непосредственным откликом на «Крейцерову сонату», которую жена Толстого восприняла как личное оскорбление. «Я сама в сердце своем почувствовала, что эта повесть направлена в меня, что она сразу нанесла мне рану, унизила меня в глазах всего мира и разрушила последнюю любовь между нами», - пишет С. А. Толстая в неопубликованной автобиографии «Моя жизнь».¹ Своей повестью, остро полемичной по отношению к «Крейцеровой сонате», она пытается восстановить позицию героини.

      По  признанию Софьи Андреевны, она писала, «имея все время перед собой фон «Крейцеровой сонаты»... по которому... рисовала свою повесть».² На полях ее рукописи находятся цитаты из «Крейцеровой сонаты», ссылки на те ее страницы, с которыми полемизирует Толстая. Однако в повести «Чья вина?» можно обнаружить связи и с романом «Семейное счастие», текст которого также полемически включен в повествование. Этот факт, еще не отмеченный исследователями, имеет принципиальное значение, поскольку дополнительно выявляет внутреннюю связь между ранним и поздним произведениями Толстого.

      Повествование в повести «Чья вина?» ведется  от лица автора, благодаря чему создается  иллюзия объективного изображения. Однако легко заметить, что точка  зрения автора совпадает с позицией главной героини – Анны. По мнению героини, в браке «прежде всего нужна  любовь, и чтоб она была выше всего земного, идеальнее».¹ В отличие от «Семейного счастия», где любовь в отношениях супругов отходит на второй план, и «Крейцеровой сонаты», где вообще нет места этому чувству, повесть «Чья вина?» утверждает, что любовь – это главная и неотъемлемая часть супружеского счастья.

      Используя сюжетную схему «Семейного счастия», Толстая рисует развитие отношений  между Анной и ее будущем мужем  – князем Прозорским - до свадьбы. Подобно  героине толстовского романа, представлявшей Сергея Михайловича «совершеннейшим человеком в мире», Анна также идеализирует жениха. Героиня напоминает толстовскую Машу своей наивностью и непосредственностью, в Прозорском же как будто обнажена та чувственная, животная изнанка, которая скрыта и подавлена в герое «Семейного счастия», но откровенно представлена в образе Позднышева.

      Прозорский  не интересуется внутренним миром своей  невесты, но испытывает к ней чувственное  влечение. Душа Анны остается тайной для  него: «...Она таинственна и непонятна мне...Что-то есть в ней, что постоянно ускользает от меня».² Здесь можно увидеть уже буквальную перекличку с «Крейцеровой сонатой», где Позднышев говорит о своей жене: «Она тайна... Я не знаю ее. Знаю только как животное»( 12, 172 ).

      Как и в произведениях Толстого, чувственное  в повести «Чья вина?» изображено как животное начало в человеке. Но присутствует это животное начало только в мужском персонаже: в  выражении глаз князя Прозорского  Анна видит «что-то чуждое, даже зверское», «животными» называются его страсть и ревность.³ У Анны страсть мужа пробуждает чувство «стыда и страха». В повести «Чья вина?» есть эпизод, который в этом отношении корреспондирует с «Семейным счастием». После венчания Прозорский и Анна, так же, как герои «Семейного счастия», возвращаются в карете домой. В ответ на страстные поцелуи князя Анна замечает, что ей «страшно... и стыдно», сходное чувство «оскорбления и страха» вызывает и у Маши близость Сергея Михайловича. Для обеих героинь телесное сближение – это нечто запретное и вызывающее страх.

      Всем  ходом повествования С. А. Толстая  утверждает, что счастье героини  не состоялось потому, что в отношении  к ней мужа проявлялось исключительно  чувственное влечение. Свой идеал  Анна находит в лице друга семьи  – Дмитрия Бехметева, с которым героиню связывает идеальная, платоническая любовь. Именно этот персонаж вносит в  жизнь то дружеское, духовное общение, которого так недоставало ей. «Только такое отношение к женщине, нежное и бескорыстное», по мнению героини, дает ей счастье.¹

      С. А. Толстая, вступая своим произведением  в полемику с Толстым, оказывается  согласна   с  ним  во  взгляде  на  чувственную  любовь.  По  словам Э. Шоре, произведения обоих  писателей «соответствуют культурному  коду 19 века и, в отличие от других эпох, не трактуют сексуальность как составную часть человеческого существования, а рассматривают ее как нечто чрезвычайно опасное и разрушительное».² Но важно другое: носителем чувственности, животности у Толстого является в первую очередь женщина, у Толстой же, напротив, - мужчина.