Новые концепции международной безопасности

Далее автор приводит описание системы кооперативной безопасности. Оно состоит из шести элементов. Три первые касаются вопросов, призванных приблизить концепцию к решению  сугубо прагматических вопросов, сделать  данное описание не только, и даже не столько концептуальным инструментом для для дальнейшего исследования вопросов безопасности, сколько своего рода инструкцией, или даже уставом, которым следует руководствоваться  при решениии конкретных проблем. Три  последние элемента, по сути, повторяют  то, что было сказано о соотношении  коллективной безопасности, коллектвной  обороны и кооперативной безопасности. Завершается описание системы кооперативной безопасности утверждением о том, что единственной в мире ее рабочей моделью является НАТО.

Автор в самом начале своего труда заявляет, что кооперативная  безопасность «указывает на отход от узоконаправленных стратегий «холодной войны», которые были нацелены лишь на достижение однозначной победы, и на переход к широким и светлым перспективам мира и гармонии». Но при этом трудно отделаться от впечатления, что речь идет о безопасности для узкого круга избранных государств, которые ради сохранения (или повреждения?) своих общих интересов не остановятся перед применением силы по отношению к странам-нечленам данной системы. Во всяком случае права человека здесь упоминаются только один раз, да и то в контекте операции НАТО в Косово, которая, по мнению автора, «представляет собой наиболее амбициозную попытку проецирования стабильности и утверждения прав человека на территории, не входящие в систему кооперативной безопасности НАТО».

Таким образом, оставаясь  в рамках либерализма, позиция Р. Коэна вплотную примыкает к реализму. Однако он заимствует совсем не лучшие черты последнего. Р. Коэн игнорирует такие требования к международной политике, которые для реализма считаются обязательными: умеренность и осторжность, необходимо принимать в расчет последствия политических решений и действий, максимально учитывать законные интересы других акторов  и т.п.

1. 2. Концепция человеческой безопасности

Концепция человеческой безопасности очень близка «кантианской» концепции  кооперативной безопасности. По мнению одного из ее приверженцев, канадского министра иностранных дел Ллойда Эксуорти, безопасность индивидов имеет в настоящее время тенденцию к снижению, особенно по причине растущего числа внутрених конфликтов [32]. Новые гражданские конфликты и массовые нарушения прав человека, рост насильственных преступлений, распростанение наркотиков, терроризма, болезней и деградация окружающей среды требуют новых стратегий в области безопасности. Ее исходным пунктом должно стать опровержение гипотезы, согласно которой безопасность индивидов вытекает из безопасности государств. Автор предлагает шесть составляющих такой стратегии [32].

Во-первых, когда обстоятельства это оправдывают, необходимо энергично  вмешиваться, чтобы защитить цели человеческой безопасности. Человеческая безопасность может включать использование принудительных мер, включая санкции и военные  вмешательства, как в Боснии или  Косово.

Во-вторых,существенно важно  оценить совершенно определенным образом  человеческие издержки стратегий, которые  имеют целью продвинуть безопасность государства и международную  безопасность.

В-третьих, политика безопасности должна быть гораздо более тесно  интегрирована в стратегию поддержки  прав личности, демократии и развития.

В-четверых, принимая во внимание сложный характер современных вызовов, поставленных безопасности индивидов, инициативы в этой области должны быть обращенны ко всей гамме акторов, включая государства, многосторонние организации и группы гражданского общества. Поскольку проблемы, угражающие безопасности личностей, имеют транснациональную природу, то только многостороннее сотруднечество позволяет найти эффективные решения.

В-пятых, эффективность решений будет зависеть от усиления операциональной координации. Например, успешные операции по поддержанию мира включают множество измерений и основываются на тесной координации усилий разных акторов, включая политических переговорщиков, «голубые каски», наблюдателей за правилами личности и ответственных за гуманитарную помощь.

В-шестых, возрастающую роль в продвижении человеческой безопасности играют НПО – организации гражданского общества, которые во многих случаях были в высшей степени эффективными партнерами в защите безопасности индивидов.

  Разумеется, Л. Эксуорти во многом прав. Справедливость идеи человеческой безопасности и благородство целей защиты прав индивида не может вызывать никаких сомнений. В то же время есть два момента, которые вызывают вопросы. Первый из них связан с категоричностью, с которой безопасность индивида противопоставляется безопасности государства. Автор сам опровергает этот свой тезис, когда пишет, что феномен насилия непосредственно связан с эрозией авторитета государства. [32] Что касается второго вопроса, то он, как и в случае с кооперативной безопасностью, касается правового статуса и последствий вооруженного вмешательства во внутренние конфликты.

1. 3. Теория демократического мира

Рассмотренные выше взгляды  на кооперативную безопасность в  ее кантианской версии во многом исходят  из презумпции, получившей широкое  хождение в литературе, согласно которой  чем более демократичны государства, тем меньше вероятность того, что  они будут воевать друг с другом [4].

Теорию демократического мира предложили М. Дойль, Б. Рассет и Дж. Рэй. В соответствии с данной теорией отношения внутри группы демократических государств всегда более мирные и чаще основаны на компромиссах, нежели отношения между недемократическими государствами или внутри смешанной группы как демократических, так и недемократических государств. Поэтому распространение в мире демократических режимов будет способствовать повышению безопасности в международных отношениях. Третья волна демократизации должна оказать прямое воздействие на мир и безопасность, поскольку даже конфликт интересов между демократическими странами будет разрешаться такими способами, как посредничество или судебное разбирательство [12].

Теория демократического мира была разработана в рамках неолиберального  направления, но сторонники неореализма  не разделяют оптимизма неолибералов и считают, что современная практика международных отношений не подтверждает этих выводов. К. Уолтц отмечает, что  демократизация не может оказать  существенного влияния на анархическую структуру мира и стиль международных  отношений, поскольку «ни одно государство  не может быть уверенным в том, что сегодняшние друзья завтра не станут врагами» [17].

Гипотеза «демократического  мира» в чем-то очень напоминает теорию, имевшую хождение в СССР, согласно которой социалистические государства, будучи миролюбивыми и  гуманными по их глубинной сущности, не склонны к войне вообще (за исключением оборонительных войн против империалистического агрессора) и исключают войны друг против друга. Методологически сходными являются и доказательства. Во многом они сводятся к тому, что, если демократические страны были замечены в войне или в вооруженном противостоянии друг с другом, это значит, что они еще не вполне демократические (например, Греция и Турция), или же не совсем демократическая одна из них (Аргентина в конфликте с Великобританией за Фолклендские острова), или же речь идет не о войне, так как войной считается вооруженный конфликт между государствами, в котором гибнет не менее 1 тыс. человек. Вооруженное вмешательство США (например, Гренада, 1968), или же группы стран НАТО (Югославия, 1999) во внутренние дела других государств объясняется необходимостью восстановления демократии. Как тут не вспомнить похожие аргументы по поводу вооруженных конфликтов между странами социализма, например между Китаем и Вьетнамом в 1970-е гг.: по официальной версии и исходя из комментариев советской публицистики, конфликт стал возможен потому, что обе участвовавшие в нем страны еще не достигли уровня развитого социализма. В свою очередь, вторжение советских войск в Венгрию в 1956 г. или в Чехословакию в 1968 г. обосновывалось необходимостью спасения социализма.

По сути, обе гипотезы – и «социалистического мира», и  «демократического мира» – имеют  известные основания в том, что  Р. Арон называл одними из структурных  измерений международной системы. Российский ученый П. Цыганков сравнивает гипотезы «демократического мира» и «социалистического мира», определяя эти миры как гомогенные системы (системы с высокой степенью однородности с точки зрения политических режимов, входящих в них государств, типа экономики, разделяемых ими идеологических взглядов, культуры и т. п.). С точки зрения Арона, гомогенные системы (системы с высокой степенью однородности с точки зрения политических режимов входящих в них государств, типа экономики, разделяемых ими идеологических взглядов, культуры и т.п.) являются более стабильными и менее чреваты вооруженными конфликтами, нежели гетерогенные. И действительно, по мере роста гомогенности, например, Западного мира в целом и Западной Европы в частности, конфликты между соответствующими странами становились все более редкими. Сегодня трудно представить себе вооруженный конфликт между такими странами, как Франция, Германия, Великобритания, Испания, Португалия и т.п., нередко сталкивавшихся друг с другом на протяжении истории. И все же делать на этой основе широкие теоретические выводы П. А. Цыганков считает неправомерным [9]. Как пишет П. Аснер, «можно без колебаний говорить об упадке межгосударственных войн между развитыми странами». Однако, продолжает он, «признание этой явной тенденции должно сопровождаться бдительностью, с тем чтобы не поддаться двум искушениям: генерализации указанной тенденции, ее экстраполяции на всю планету или же на все формы насилия, и объяснению на основе одного-единственного фактора, в качестве которого выступала бы демократия». Один из выводов первооткрывателя в области науки о мирных отношениях Льюиса Ричардсона также заключался в том, что невозможно охарактеризовать государства по их сущности как воинственные или миролюбивые [13].

Однако, это не помешало Джеймсу  Ли Рэй заявить о том, что, «поразительная простота гипотезы демократического мира и равным образом впечатляюще  простые доказательства в ее поддержку  в значительной степени объясняют проявляемое к ней внимание» [35].

В свою очередь, Б. Рассет и  Х. Старр отмечают необоснованность утверждений о большем миролюбии какой-либо конкретной формы организации общества, экономики или правительства. Они показывают, что различные исследования ситуации, характерной как для XX в., так и для XVIII и XIX вв., не установили причинно-следственной связи между тем, насколько часто участвует государство в международных войнах, и, например, наличием демократического или авторитарного политического строя, рыночной или социалистической экономики [13]. Куинси Райт, один из крупнейших специалистов в области исследований войн и вооруженных конфликтов, утверждал: «Едва ли можно ссылаться на статистику, чтобы показать, что демократии бывали реже вовлечены в войны, чем автократии. Франция была почти такой же воинственной, и когда она была республикой, и когда она была монархией или империей. Великобритания занимает видное место в списке воинственных стран, хотя она по форме своего правления в течение наиболее длительного времени приближалась к демократии… Более убедительную статистическую взаимосвязь можно установить, сравнивая тенденцию к демократии в периоды всеобщего мира и отхода от демократии в периоды всеобщей войны. Эта взаимосвязь может, однако, доказать, скорее, что мир порождает демократию, чем то, что демократия порождает мир» [37]. Последнее замечание особенно важно, поскольку теория демократического мира предполагает, что достижение мира требует всемирного распространения демократии.

Так, например, Р. Дж. Руммель утверждает: «Нам следует осилить нищету, расширить взаимопонимание, насадить общечеловеческие ценности, способствовать переменам, децентрализировать правительство, заострить внимание на стремлении меньшинства к самоопределению, институализировать разрешение конфликта и пр., и пр.» [27].

Теория демократического мира использовалась в последнее  время для выработки внешнеполитической стратегии Соединенных Штатов Америки. Речь идет о концепции демократизации «Большого Ближнего Востока». Суть этой концепции заключается в  том, что опасность военных конфликтов и терроризма в Ближневосточном  регионе напрямую связана с отсутствием  в странах этого региона демократических  режимов. Следовательно, сделали вывод  американские эксперты, если там утвердится демократия, то эти страны перестанут быть источником угроз для международной  безопасности.

Первым шагом на пути реализации данной концепции стали американские военные операции в Афганистане  и Ираке. Как известно, сейчас положение  в этих странах остается далеким  от идеалов демократии. Но даже если демократические режимы в этих и  соседних странах все-таки утвердятся, надежды сторонников теории демократического мира могут и не оправдаться. В  этой связи российские политологи А. П. и П. А. Цыганковы констатируют: «Исследователям необходимо понять то, что прекрасно понимают политики, — отсутствие жесткой детерминации в процессах принятия решений и установления социальных форм. У руководителя любого, в том числе демократического государства имеется огромная власть и целый ряд возможностей действовать в политическом пространстве. Существенной является и деятельность политических акторов за пределами государства. Демократия или нет, политические и социальные акторы руководствуются прежде всего имеющимися у них интересами и ценностями. Простой пример: если в Ираке из пепла гражданской войны и борьбы с международным терроризмом родится демократически избранный режим правления, то где гарантии того, что этот режим будет миролюбивым? Саму политику следует понимать достаточно широко, оставляя простор для вариативности возможных изменений и исключая характерную для Теории демократического мира жесткую детерминацию внешнеполитического поведения государства типом его режима» [8].

Существенным недостатком  теории демократического мира является то, что она возникла на Западе и  поэтому не вполне учитывает специфику  стран и народов, не принадлежащих  к западной цивилизации. «За широтой обобщений теории демократического мира, – подводят итог вышеупомянутые авторы, — скрывается ее культурный этноцентризм и характерная для него склонность практиковать одно из определений мира и демократии как универсально значимое. Война, мир и внутриполитические условия являются социально обусловленными, и для дальнейшего прогресса в развитии теории демократического мира ее последователям следует со всей серьезностью отнестись к изучению социально-культурного контекста. С этой точки зрения критика реалистами теории демкоратического мира, хотя и содержит немало справедливых суждений и метких наблюдений, все же является односторонней. Отвергая склонность теоретиков демократического мира к чрезмерно широким обобщениям на основе типа режима, реалисты предлагают не менее широкие обобщения с точки зрения военно-силовых факторов. Настаивая на их универсальности, реалисты оказываются подобны последователям теории демократического мира с точки зрения недостаточности внимания к культурно-историческим и политическим факторам».