Культорологические школы

Для нас, европейцев, те века — самые значительные, они составляют непреложный фундамент  нашей культуры, самый богатый  источник наших взглядов и представлений; однако они не могут иметь значение оси для всего мира, для всего  человечества, и маловероятно, чтобы  могли стать таковой в будущем. Совсем иной осью станет деятельность европейцев, основанная на успехах  науки и техники, которые достигаются  тогда, когда духовная и душевная жизнь Запада уже клонится к упадку и сталкивается с Китаем и Индией, достигшими низшей точки в своем  духовном и душевном развитии. 

ФРИДРИХ НИЦШЕ

Немецкий  философ, представитель иррационализма, один из основателей «философии жизни». Придерживался идеи культурного  элитаризма. Связывал культурное творчество с избытком жизненных сил, создание духовных ценностей — с деятельностью  аристократов («касты сверхлюдей»). Развивал идеи типологии культуры, намеченной Шиллером и Шеллингом, выделил «особый  дух культуры». Для различения культур  Ницше использовал противоположные  символические типы мифологических богов греческого Олимпийского пантеона, выделяя два начала бытия и  художественного творчества: «аполлоновское»  и «дионисийское». В греческом  пантеоне Аполлон — это небесное, солнечное существо, сын Зевса, сменяющий  на Олимпе бога Солнца Гелиоса, олицетворяющий солнечное начало; он — источник света, носитель божественного откровения, которое доходит до людей через  оракула. Дионис — олицетворение  земного, бог плодородия, покровитель  растительности, земледелия, виноделия; бог веселья, радости, буйства. Аполлон  и Дионис символизируют противоположность  небесного и земного начал. Аполлон  — выражение покоя и порядка; он — мера, ничего лишнего, золотая  середина; олицетворение разделения, воплощение принципа индивидуализма. Дионис — это избыток, нарушение  всякой меры, безмерное, взрывное буйство; символизирует ужас и восторг, нарушение  принципа индивидуализма, отрицание  различий, тенденцию к единству.

По Ницше, характерным для Аполлона и Диониса  является то, что они, каждый по-своему, способны воодушевлять людей, побуждать  их к творческим порывам, рождая образы. «Аполлоновское» и «дионисийское» — различные виды художественных сил, заключенных а самой природе, в том числе и в природе человека. Эти начала прорываются из природы через человека как художника, творца. Человек, по Ницше, — только «подражатель» и проводник имеющихся в природе сил. «Аполлоновский» образ мира подобен образам, возникающим в сновидениях, иллюзиях, грезах. «Дионисийский»— порождается демоническими силами, подобен образам, вызванным состоянием опьянения, а потому это мир иррациональных образов. Через человека-творца проявляются противоположные образы мира, обусловливающие наличие в культуре двух начал: «аполлоновского» и «дионисийского». С этой двойственностью связано поступательное движение культуры. Достижение идеала, шедевра (в частности, в искусстве) возможно только при условии достижения равновесия этих двух противостоящих друг другу начал.

РОЖДЕНИЕ  ТРАГЕДИИ²

…поступательное движение искусства связано с двойственностью аполлонического и дионисического начал, подобным же образом, как рождение стоит в зависимости от двойственности полов, при непрестанной борьбе и лишь периодически наступающем примирении. Названия эти мы заимствуем у греков, разъясняющих тому, кто в силах уразуметь, глубокомысленные эзотерические учения свои в области воззрений на искусство не с помощью понятий, но и резко отчетливых образах мира богов. С их двумя божествами искусств, Аполлоном и Дионисом, связано наше знание о той огромной противоположности в происхождении и целях, которую мы встречаем в греческом мире между искусством пластических образов — аполлоническим — и непластическим искусством музыки — искусством Диониса; эти два столь различных стремления действуют рядом одно с другим, чаще всего в открытом раздоре между собой и взаимно побуждая друг друга ко все новым и более мощным порождениям, дабы в них увековечить борьбу названных противоположностей, только, по-видимому, соединенных общим словом «искусство»; пока наконец чудодейственным метафизическим актом эллинской «воли» они не явятся связанными в некоторую постоянную двойственность и в этой двойственности не создадут наконец столь же дионисического, сколь и аполлонического произведения искусства — аттической трагедии.

Чтобы уяснить себе оба этих стремления, представим их сначала как разъединенные  художественные миры сновидения и опьянения, между каковыми физиологическими явлениями подмечается противоположность, соответствующая противоположности аполлонического и дионисического начал. В сновидениях впервые предстали…душам людей чудные образы богов, во сне великий ваятель увидел чарующую соразмерность членов сверхчеловеческих существ…

Эта радостная  необходимость сонных видении также  выражена греками в их Аполлоне; Аполлон, как бог всех сил, творящих образами, есть в то же время и бог, вещающий истину, возвещающий грядущее. Он, по корню своему «блещущий», божество света, царит и над иллюзорным блеском красоты во внутреннем мире фантазии…полное чувство меры, самоограничение, свобода от диких порывов, мудрый покой бога — творца образов…

…чудовищный ужас…охватывает человека, когда  он внезапно усомнился в формах познавания явлений, и закон достаточного основания  в одном из своих разветвлении окажется допускающим исключение. Если к этому ужасу прибавить блаженный  восторг, поднимающийся из недр человека и даже природы, когда наступает  такое же нарушение principii individuationis, то это даст нам понятие о сущности дионисического начала, более всего, пожалуй, нам доступного по аналогии опьянения. Либо под влиянием наркотического напитка, о котором говорят в своих гимнах все первобытные люди и народы, либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны просыпаются те дионисические чувствования, в подъеме коих субъективное исчезает до полного самозабвения…

Под чарами Диониса не только вновь смыкается  союз человека с человеком: сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа  снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном — человеком. Добровольно предлагает земля свои дары, и мирно приближаются хищные звери скал и пустыни. Цветами  и венками усыпана колесница  Диониса; под ярмом его шествуют пантера и тигр. Превратите ликующую песню «К радости» Бетховена в  картину, и если у вас достанет силы воображения, чтобы увидать  «миллионы, трепетно склоняющиеся во прахе», то вы можете подойти к Дионису. Теперь раб — свободный человек, теперь разбиты все неподвижные и  враждебные границы, установленные  между людьми нуждой, произволом и  «дерзкой модой». Теперь, при благой вести о гармонии миров, каждый чувствует  себя не только соединенным, примиренным, сплоченным со своим ближним, но единым с ним… мы должны будем…признать за дионисическими оргиями древних  греков значение празднеств искупления мира и дней духовного просветления…

«Титаническим»  и «варварским» представлялось аполлоническому  греку и действие дионисического начала, хотя он не скрывал от себя при этом и своего внутреннего родства с теми поверженными титанами и героями. Мало того, он должен был ощущать еще и то, что все его существование, при всей красоте и умеренности, покоится на скрытой подпочве страдания и познания, открывавшейся ему вновь через посредство этого дионисического начала. И вот же — Аполлон не мог жить без Диониса! «Титаническое» и «варварское» начала оказались в конце концов такой же необходимостью, как и аполлоническое! И представим себе теперь, как в этот, построенный на иллюзии и самоограничении и искусственно огражденный плотинами, мир — вдруг врываются экстатические звуки дионисического торжества с его все более и более манящими волшебными напевами, как в этих последних изливается вся чрезмерность природы в радости, страдании и познании, доходя до пронзительного крика; подумаем только, какое значение мог иметь в сравнении с этими демоническими народными песнями художник-псалмопевец Аполлона и призрачные звуки его лиры! Музы искусств «иллюзии» поблекли перед искусством, которое в своем опьянении вещало истину; мудрость Силена взывала: горе! горе! — радостным олимпийцам! Индивид со всеми его границами и мерами тонул здесь в самозабвении дионисических состояний и забывал аполлонические законоположения. Чрезмерность оказывалась истиной; противоречие, в муках рожденное блаженство говорило о себе из самого сердца природы.

И таким  образом везде, куда ни проникало  дионисическое начало, аполлоническое упразднялось и уничтожалось. Но столь  же несомненно и то, что там, где  первый натиск бывал отбит, престиж  и величие дельфийского бога выступали  непреклоннее и строже, чем когда-либо.

…мы можем  теперь ближе подойти в эстетическому сократизму, верховный закон которого гласит приблизительно так: «Все должно быть разумным, чтобы быть прекрасным»…

…у  Сократа инстинкт становится критиком, а сознание творцом – воистину чудовищность…Сократа можно было бы обозначить как специфического не-мистика, в котором логическая природа… также чрезмерно развилась… Умирающий Сократ сал новым идеалом для благородного эллинского юношества…В логический схематизм как бы переродилась аполлоническая тенденция…

ЗИГМУНД ФРЕЙД

Австрийский врач-психиатр, психолог, философ, основоположник психоанализа и психологической  школы в исследовании культуры. Считал, что «всякая культура вынуждена строиться на принуждении и запрете влечений». Она «обозначает всю сумму достижений и учреждений, отличающих нашу жизнь от жизни наших животных предков и служащих двум целям: защите людей от природы и урегулированию отношений между людьми». Предметом анализа у него была личность в культуре, ее психологические характеристики, поведенческие стереотипы, взаимодействие с окружающей средой, внутриличностные процессы. Культура выступала в качестве системы норм и запретов, которой присущ психологический конфликт между устремлением к индивидуальной свободе и сдерживающими (во имя интересов социума) эти устремления культурными нормами. Центральное понятие концепции культуры Фрейда — сублимация — понимается как результат неизбежного компромисса между стихийными влечениями (Оно) и требованиями реальности (Сверх-Я).

БУДУЩЕЕ ОДНОЙ ИЛЛЮЗИИ³

I.

Человеческая  культура... охватывает, во-первых, все  накопленные людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институты,

необходимые для упорядочивания человеческих взаимоотношений  и особенно — для дележа добываемых благ... Как бы мало ни были способны люди к изолированному существованию, они тем не менее ощущают жертвы, требуемые от них культурой ради возможности совместной жизни, как гнетущий груз. Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее институты, учреждения и заповеди ставят себя на службу этой задаче; они имеют целью не только обеспечить известное распределение благ, но и постоянно поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побуждений людей все то, что служит покорению природы и производству благ. Творения человека легко разрушимы, а наука и техника, созданные им, могут быть применены и для его уничтожения.

Так создается  впечатление, что культура есть нечто  навязанное противящемуся большинству  меньшинством, которое ухитрилось завладеть  средствами власти и насилия... Хочется  думать, что должно же быть возможным  какое-то переупорядочение человеческого  общества, после которого иссякнут источники неудовлетворенности  культурой, культура откажется от принуждения  и от подавления влечений, так что  люди без тягот душевного раздора  смогут отдаться добыванию благ и  наслаждению ими. Это был бы золотой  век, спрашивается только, достижимо  ли подобное состояние. Похоже, скорее, что всякая культура вынуждена строиться  на принуждении и запрете влечений; неизвестно еще даже, будет ли после  отмены принуждения большинство  человеческих индивидов готово поддерживать ту интенсивность труда, которая  необходима для получения прироста жизненных благ. Надо, по-моему, считаться  с тем фактом, что у всех людей имеют место деструктивные, т.е. антиобщественные и антикультурные, тенденции и что у большого числа лиц они достаточно сильны, чтобы определить собою их поведение в человеческом обществе,

...Напряженный  труд и самоотречение, от чего  зависит существование культуры... Люди обладают двумя распространенными  свойствами, ответственными за то, что институты культуры могут  поддерживаться лишь известной  мерой насилия, а именно: люди, во-первых, не имеют спонтанной  любви к труду и, во-вторых, доводы разума бессильны против  их страстей.

...Ни  одной культуре пока еще не  удавалось создать порядок, при  котором человек формировался  бы в нужном направлении, причем  с самого детства...

II.

...С  осознанием того, что всякая культура  покоится на принуждении к  труду и на отказе от влечений, а потому неизбежно вызывает  сопротивление со стороны объектов  своих императивов, стало ясно, что сами блага, средства их  получения и порядок их распределения  не могут быть главным или  единственным содержанием культуры. Ибо им угрожает бунт и разрушительная страсть участников культуры. Рядом с благами теперь выступают средства, способные служить защите культуры, — средства принуждения и другие, призванные примирить людей с нею и вознаградить их за принесенные жертвы. Эти средства второго рода можно охарактеризовать как психологический арсенал культуры.

...Будем  называть тот факт, что какое-то  влечение не может быть удовлетворено,  отказом; установление, предписывающее  этот отказ, — запретом; а состояние,  вводимое посредством запрета,  — лишением. Следующим шагом будет  различение между лишениями, которые  затрагивают всех, и такими, которые  касаются только отдельных групп,  классов или просто одиночек. Первые — древнейшие: с запретами,  предписывавшими эти лишения,  культура начала неизвестное  число тысячелетий назад свой  отход от первобытного животного  состояния.