Культорологические школы

...Они  все еще действуют, все еще  составляют ядро враждебных чувств  к культуре. Страдающие от них  импульсивные желания заново  рождаются с каждым ребенком...

...Громадное  число людей повинуется соответствующим  культурным запретам лишь под  давлением внешнего принуждения,  т.е. только там, где нарушение  запрета грозит наказанием, и  только до тех пор, пока угроза  реальна. Это касается и тех  так называемых требований культуры, которые в равной мере обращены  ко всем. В основном с фактами  нравственной ненадежности людей  мы сталкиваемся именно в этой  сфере. Бесконечное множество  культурных людей, отшатнувшихся  бы в ужасе от убийства и  инцеста, не отказывают себе  в удовлетворении своей алчности, своей агрессивности, своих сексуальных страстей, не упускают случая навредить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться безнаказанными; и это продолжается без изменения на протяжении многих культурных эпох. ...Культура, оставляющая столь большое число участников неудовлетворенными и толкающая их на бунт, не имеет перспектив на длительное существование и не заслуживает его. ...Удовлетворение, которое идеал дарит участникам культуры, имеет... нарциссическую природу, оно покоится на гордости от уже достигнутых успехов. Для своей полноты оно требует сравнения с другими культурами, ринувшимися к другим достижениям и сформировавшими другие идеалы. В силу таких различий каждая культура присваивает себе право презирать другие. Таким путем культурные идеалы становятся поводом к размежеванию и вражде между различными культурными регионами, что всего отчетливее наблюдается между нациями.

...Искусство... дает эрзац удовлетворения, компенсирующий  древнейшие, до сих пор глубочайшим образом переживаемые культурные запреты, и тем самым как ничто другое примиряет с принесенными им жертвами. Кроме того, художественные создания, давая повод к совместному переживанию высоко ценимых ощущений, вызывают чувства идентификации, в которых так остро нуждается всякий культурный круг; служат они также и нарциссическому удовлетворению, когда изображают достижения данной культуры, впечатляющим образом напоминают о ее идеалах.

Самая... важная часть психического инвентаря  культуры... это ее, в широчайшем смысле, религиозные представления, ...ее иллюзии.

Ш.

...Если  вообразить, что ее [культуры] запреты  сняты и что отныне всякий  вправе избирать своим сексуальным  объектом любую женщину, какая  ему нравится, вправе убить любого, кто соперничает с ним за  женщину или вообще встает  на его пути, вправе взять у  другого что угодно из его  имущества, не спрашивая разрешения, — какая красота, какой вереницей  удовлетворений стала бы тогда  жизнь! Правда, мы сразу натыкаемся  на следующее затруднение. Каждый  другой имеет в точности те  же желания, что я, и будет  обращаться со мной не менее  любезным образом, чем я с  ним. По существу, только один-единственный  человек может поэтому стать  безгранично счастливым за счет  снятия всех культурных ограничений  — тиран, диктатор, захвативший  в свои руки все средства  власти; и даже он имеет все  основания желать, чтобы другие  соблюдали по крайней мере  одну культурную заповедь: не  убивай.

Но как  неблагодарно, как, в общем, близоруко  стремиться к отмене культуры! Тогда  нашей единственной участью окажется природное состояние, а его перенести  гораздо тяжелей... В конце концов, главная задача культуры, ее подлинное  обоснование — защита нас от природы.

...Природа  противостоит нам всей своей  мощью, величественная, жестокая, неумолимая, колет нам глаза нашей слабостью  и беспомощностью, от которых  мы думали было избавиться  посредством своего культурного  труда...

...Боги  сохраняют свою троякую задачу: нейтрализуют ужас перед природой, примиряют с грозным роком,  выступающим прежде всего в  образе смерти, и вознаграждают  за страдания и лишения, выпадающие  на долю человека в культурном  обществе.

...Нравственные  законы, которые установлены нашими  культурами, царят над всеми событиями  в мире, разве что внешняя инстанция,  вершащая суд, следит за их  исполнением с несравненно большей властностью и последовательностью, чем темные

власти.

IV.

...Религиозней  представления произошли... из необходимости  защитить себя от подавляющей  сверхмощи природы. К этому  присоединился второй мотив, стремление  исправить болезненно ощущаемые  несовершенства культуры.... Культура  дарит эти представления индивиду, потому что он принимает их  как данность, они преподносятся  ему готовыми, он был бы не  в силах изобрести их в одиночку...

...Первые, но всего глубже осевшие, этические  ограничения — запрет убийства  и инцеста — возникают на  почве тотемизма...

...Беспомощность  ребенка имеет продолжение в  беспомощности взрослого…

...Когда  взрослеющий человек замечает, что  ему суждено навсегда остаться  ребенком, что он никогда не  перестанет нуждаться в защите  от мощных чуждых сил, он  наделяет эти последние чертами  отцовского образа, создает себе  богов, которых боится, которых  пытается склонить на свою  сторону и которым тем не  менее вручает себя как защитникам... Способ, каким ребенок преодолевал  свою детскую беспомощность, наделяет  характерными чертами реакцию  взрослого на свою, поневоле признаваемую  им беспомощность, а такой реакцией  и является формирование религии...

VIII.

...Одинаковая  для всех небезопасность жизни  и сплачивает людей в общество, которое запрещает убийство отдельному  индивиду и удерживает за собой  право совместного убийства всякого,  кто переступит через запрет. Так со временем возникают  юстиция и система наказаний...

НЕДОВОЛЬСТВО  КУЛЬТУРОЙ⁴

...Слово  «культура» обозначает всю сумму  достижений и учреждений, отличающих  нашу жизнь от жизни наших  животных предков и служащих  двум целям: защите людей от  природы и урегулированию отношений  между людьми...

...К  культуре мы относим все формы  деятельности и все ценности, которые приносят человеку пользу, подчиняют ему землю, защищают  его от сил природы и т.п...

В качестве последней, но далеко немаловажной характеристики культуры мы должны удостоить внимания тот способ, каким регулируются взаимоотношения  людей, социальные отношения, касающиеся человека в качестве соседа, рабочей  силы, сексуального объекта для другого, члена семьи, государства. Здесь  особенно трудно отрешиться от определенных идеальных требований и уловить, что вообще в данном случае принадлежит  к культуре. Возможно, с самого начала следовало бы заявить, что элемент  культуры присутствует уже в первой попытке урегулировать социальные отношения. Не будь такой попытки, эти  отношения подчинялись бы произволу, т.е. устанавливались бы в зависимости  от интересов и влечений физически  сильного индивида. Ничего не изменилось бы от того, что этот сильный индивид  в свою очередь столкнется с еще  более сильным. Совместная жизнь  впервые стала возможной лишь с формированием большинства  — более сильного, чем любой  индивид, и объединившегося против каждого индивида в отдельности. Власть такого общества противостоит теперь как «право» власти индивида, осуждаемой отныне как «грубая сила». Замена власти индивида на власть общества явилась решающим по своему значению шагом культуры. Сущность его в  том, что члены общества ограничивают себя в своих возможностях удовлетворения влечений, тогда как индивид не признает каких бы то ни было ограничений. Следующим культурным требованием  является требование справедливости, т.е. гарантия того, что раз установленный  порядок не будет нарушен в  пользу отдельного индивида...

Индивидуальная  свобода не является культурным благом. Она была максимальной до всякой культуры, не имея в то время, впрочем, особой ценности, так как индивид не был  в состоянии ее защитить. Свобода  ограничивается вместе с развитием  культуры, а справедливость требует, чтобы ни от одного из этих ограничений  нельзя было уклониться. То, что заявляет о себе в человеческом обществе как  стремление к свободе, может быть бунтом против имеющейся несправедливости и таким образом благоприятствовать дальнейшему развитию культуры, уживаться с культурой. Не это же стремление может проистекать из остатков первоначальной, неукрощенной культурой личности и становиться основанием вражды к культуре. Стремление к свободе, таким образом, направлено либо против определенных форм и притязаний культуры, либо против культуры вообще. Вряд ли найдется какое-нибудь средство, способное превратить природу человека в природу термита; пожалуй, он всегда будет отстаивать свое притязание на индивидуальную свободу против воли масс. Немалая часть борьбы человечества сосредоточивается вокруг одной задачи — найти целесообразное, т.е. счастливое, равновесие между индивидуальными притязаниями и культурными требованиями масс. Достижимо ли это равновесие посредством определенных форм культуры либо конфликт останется непримиримым — такова одна из роковых проблем человечества...

...Происходит  смешение условий удовлетворения  других влечений, они должны переключаться  на иные пути. В большинстве  случаев это сопровождается хорошо  известным процессом сублимации, изменением цели влечений, хотя иногда имеют место и другие процессы. Сублимация влечений представляет собой выдающуюся черту культурного развития, это она делает возможными высшие формы психической деятельности — научной, художественной, идеологической, играя тем самым важную роль в культурной жизни... Нельзя не заметить самого важного — насколько культура строится на отказе от влечений, настолько предпосылкой ее является неудовлетворенность (подавление, вытеснение или что-нибудь еще?) могущественных влечений. Эти «культурные запреты» господствуют в огромной области социальных отношений между людьми... Они — причина враждебности, с которой вынуждены вести борьбу все культуры...

ЮРИЙ  МИХАЙЛОВИЧ ЛОТМАН

Русский культуролог, семиотик, филолог. С 1939 — студент  филологического факультета Ленинградского университета; с 1940 — в Советской  армии, участник войны. В 1950— 1954 работал  в Тартусском учительском институте, с 1954 — в Тартусском университете (в 1960—1977 — зав, кафедрой русской  литературы). С 1951 — кандидат, с 1961 —  доктор филологических наук. Член-корреспондент  Британской, академик Норвежской, Шведской, Эстонской (1990) академий. Был вице-президентом  Всемирной ассоциации семиотики. Лауреат  Пушкинской премии РАН, Организатор  серии «Труды по знаковым системам»  в «Учебных записках Тартусского  университета», руководитель регулярных «летних школ» (по вторичным моделирующим системам). Один из фигурантов «Тартусско-Московской школы семиотики» (глава тартусской школы). Основные работы: «Лекции по структурной поэтике» (1964); «Структура художественного текста» (1970); «Анализ  поэтического текста» (1972); «Статьи по типологии культуры» (1970—1973); «Культура и взрыв» (1992) и др. С начала 1960-х Лотман разрабатывает структурно-семиотический подход к изучению художественных произведений (опираясь на традиции русской «формальной школы», особенно Ю.Н. Тынянова, и учитывая опыт развития семиотического структурализма). За исходную точку любой семиотической системы Лотмана принят не отдельный знак (слово), но отношение минимально двух знаков, что позволило иначе взглянуть на фундаментальные основы семиозиса. Объектом анализа оказывается не единичная модель, а семиотическое пространство («семносфера»), внутри которого реализуются коммуникационные процессы и вырабатывается новая информация. Семиосфера строится как концентрическая система, в центре которой находятся наиболее очевидные и последовательные структуры, представляющие мир упорядоченным и наделенным высшим смыслом. Ядерная структура («мифообразующий механизм») репрезентирует семиотическую систему с реализованными структурами всех уровней. Ситуация, при которой пространство реальности не охватывается ни одним языком в отдельности, но только их совокупностью, есть не недостаток, а условие существования языка и культуры, т.к. диктует необходимость другого — человека, языка, культуры. Граница имеет и другую функцию — места ускоренных семиотических процессов, которые затем устремляются в ядерные структуры, чтобы вытеснить их. Введение противоположных и взаимно альтернативных структурных принципов придаст динамизм семиотическому механизму культуры. Моделирование неопределенности связано с типологическим описанием различных культур и набором допустимых перекодировок, с теоретической проблемой переводимости-непереводимости. Заложенные в культуре альтернативные коды превращают семиотическое пространство в диалогическое: все уровни семиосферы, как бы вложенные друг в друга, являются одновременно и участниками диалога (частью семиосферы) и пространством диалога (целым семиосферы). Семиотика культуры не ограничивается представлением культуры в качестве знаковой системы, — само отношение к знаку и знаковое составляет одну из основных типологических характеристик культуры. Любая реальность, вовлекаемая в сферу культуры, начинает функционировать как знаковая, а если она уже имела знаковый (или квазизнаковый) характер, то становится знаком знака (вторичной моделирующей системой). В социальном отношении культура понимается как сумма ненаследственной информации или сверх индивидуальный интеллект, восполняющий недостатки индивидуального сознания. Лотман сопоставляет функционально и структурно близкие «интеллектуальные объекты» — естественное сознание человека как синтез деятельности двух полушарий и культуру как идею би- и полиполярной структуры и делает вывод о изоморфизме процессов порождения языка, культуры и текста. Основная функция культуры заключается в структурной организации мира — создании вокруг человека социальной сферы, которая делает возможной общественную жизнь. Для нормального функционирования культура, как многофакторный семиотический механизм, должна понимать себя целостной и упорядоченной. Требование целостности (наличия единого принципа конструирования) реализуется в образованиях мета культурного уровня, которые можно представить как совокупность текстов или грамматик («культура текстов» и «культура грамматик»). Понятие текста дано не как метафизическая, отдельная от истории «реальность», а как определенное, исторически данное субъектно-объектное отношение. От понимания текста как манифестации языка Лотман приходит к понятию текста, порождающего свой язык. Таким образом, в программу изучения культуры, по Лотману, входит различение субтекстовых (общеязыковых} значений, текстовых значений и функций текста в системе культуры. Культура есть сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию «текстов в тексте» и образующий их сложные переплетения. 

О СЕМИОТИЧЕСКОМ МЕХАНИЗМЕ  КУЛЬТУРЫ⁵ 

Определения культуры многочисленны. Разница в  семантическом наполнении понятия «культура» в разные исторические эпохи и у различных ученых нашего времени не будет нас обескураживать, если мы вспомним, что значение этого термина производно от типа культуры: каждая исторически данная культура порождает определенную, ей присущую модель культуры. Поэтому сравнительное изучение семантики термина «культура» на протяжении веков — благодарный материал для типологических построений.

Одновременно  во всем многообразии определений можно  выделить и нечто общее, видимо отвечающее некоторым интуитивно приписываемым  культуре, при любом истолковании термина, чертам. Укажем лишь на две  из них. Во-первых, в основу всех определений  положено убеждение, что культура имеет признаки. При кажущейся тривиальности этого утверждения оно наделено не лишенным значения содержанием: из него вытекает утверждение, что культура никогда не представляет собой универсального множества, а лишь некоторое определенным образом организованное подмножество. Она никогда не включает в себя всё, образуя некоторую особым образом отгороженную сферу. Культура мыслится лишь как участок, замкнутая область на фоне не-культуры. Характер противопоставления будет меняться: не-культура может представать как непричастность к определенной религии, некоторому знанию, некоторому типу жизни и поведения. Но всегда культура будет нуждаться в таком противопоставлении. При этом именно культура будет выступать как маркированный член оппозиции. Во-вторых, все многообразие отграничений культуры от не-культуры, по сути дела, сводится к одному: на фоне не-культуры культура выступает как знаковая система. В частности, будем ли мы говорить о таких признаках культуры, как «сделанность» (в антитезе «природности»), «условность» (в антитезе «естественности» и «безусловности»), способность конденсировать человеческий опыт (в отличие от природной первозданности), — во всех случаях мы имеем дело с разными аспектами знаковой сущности культуры.

Показательно, что смена культур (в частности, в эпохи социальных катаклизмов) сопровождается обычно резким повышением семиотичности поведения (что может  выражаться даже в изменении имен и названий), причем и борьба со старыми  ритуалами может принимать сугубо ритуализованный характер. В то же время не только введение новых форм поведения, но и усиление знаковое (символичности) старых форм может свидетельствовать об определенном изменении типа культуры. Так, если деятельность Петра в России в большей степени свелась к той борьбе со старыми ритуалами и символами, которая на деле выразилась в создании новых знаков (например, отсутствие бороды стало столь же обязательным, как ранее ее наличие, ношение платья иностранного покроя стало столь же непременным, как ранее — ношение русской одежды, и т. д. и т. п.), то деятельность Павла выразилась в резком усилении знаковости уже имеющихся форм, в частности, в повышении их символического характера (ср. увлечение в это время генеалогической символикой, символикой парадов, языком церемониала и т. п., а с другой стороны — борьбу со словами, звучавшими как символы иной идеологии; ср. еще такие подчеркнуто символические акты, как выговор умершему, вызов государей на дуэль и т. п.).