Убить пересмешника

Наверху было шесть спален - четыре для восьми дочерей, одна - для  единственного сына Уэлкома Финча  и одна для гостей из числа родни. Как будто просто; но в комнаты  дочерей можно было попасть только по одной лестнице, а к сыну и  гостям - только по другой. Лестница дочерей  внизу выходила в спальню родителей, так что Саймон по ночам знал о  каждом шаге каждой дочери.

Кухня помещалась во флигеле, и её соединяла с домом крытая галерейка; за домом на столбе висел  ржавый колокол - он созывал негров, работавших на плантации, он же возвещал о пожаре или иной беде; крыша была плоская, говорят, в старину такие делали для вдовьих прогулок, но по этой крыше никакие вдовы не гуляли - Саймон присматривал с неё за своим надсмотрщиком, смотрел на суда, проходящие по реке, и подсматривал, как живут ближние арендаторы.

С этим домом, как со многими  другими, была связана легенда времён войны с янки: одна девушка из рода Финчей, незадолго до того помолвленная, надела на себя всё своё приданое, чтоб оно не попало в руки грабителей, рыскавших по всей округе; она застряла на узкой «лестнице дочерей», но её облили водой и в конце концов протолкнули.

Мы приехали на «Пристань»; тетя Александра чмокнула дядю Джека, Фрэнсис чмокнул дядю Джека, дядя Джимми молча пожал руку дяде Джеку, мы с Джимом вручили подарки Фрэнсису, а он - нам. Джим сразу почувствовал, что он уже большой, и потянулся к взрослым, а мне предоставил занимать нашего двоюродного брата. Фрэнсису минуло восемь, а он уже гладко зачесывал волосы назад.

– Что тебе подарили на рождество? - вежливо спросила я.

– То, что я просил, - сказал он.

Фрэнсис просил новые штаны  до колен, ранец красной кожи, пять рубашек и галстук бабочкой.

– Очень мило, - не совсем искренне сказала я. - А нам с  Джимом подарили духовые ружья, и  Джиму ещё химический набор…

– Наверно, игрушечный.

– Нет, настоящий. Он для меня сделает невидимые чернила, я  ими буду писать Диллу письма.

Фрэнсис спросил, для чего это надо.

– Как ты не понимаешь? Он получит от меня письмо, а там, пустая бумажка - он совсем одуреет!

С Фрэнсисом говорить - всё  равно, что медленно опускаться в  океан, на самое дно. В жизни не видала другого такого нудного мальчишки. Он жил в Мобиле и потому не мог  ябедничать на меня учителям, зато ухитрялся  всё, что знал, рассказывать тете Александре, а она изливалась Аттикусу, а он иногда в одно ухо впустит, в другое выпустит, а иногда отругает меня вовсю - это уж как ему вздумается. А одни раз он сказал ей, повысив голос:

– Сестра, я воспитываю их, как могу!

Никогда ещё я не слышала, чтобы он кому-либо отвечал так  резко. Кажется, разговор начался с  того, что я щеголяю в комбинезоне, как мальчишка.

Тетю Александру просто терзала  забота о моём гардеробе. Если я буду разгуливать в штанах, из меня никогда  не выйдет настоящей леди; я сказала - в платье и делать-то ничего нельзя, а тетя Александра ответила - незачем  мне заниматься такими делами, для  которых надо носить штаны. По понятиям тети Александры, мне полагалось играть маленькими кастрюльками и чайными  сервизами и носить ожерелье из искусственного жемчуга, которое она мне подарила, когда я родилась; и к тому же я должна озарять светом одинокую жизнь моего отца. Я сказала - можно  ходить в штанах и всё равно  озарять светом, но тетя сказала, - нет, надо быть как луч света, а я  родилась хорошей девочкой, а теперь год от году становлюсь всё хуже и непослушнее. Она без конца  меня оскорбляла и пилила, и я  спросила Аттикуса, но он сказал - хватит в нашей семье лучей света, и пускай я занимаюсь своими делами, а ему я в общем и такая вполне гожусь.

Во время праздничного обеда меня посадили в столовой отдельно за маленький столик; Джим и Фрэнсис  обедали со взрослыми. Тетя Александра ещё долго сажала меня отдельно, когда Джим и Фрэнсис уже перешли за большой стол. Я часто думала, чего она боится - вдруг я встану и швырну что-нибудь на пол? Иногда мне хотелось её попросить - пускай один раз позволит мне посидеть со всеми и сама увидит, я прекрасно умею себя вести за большим столом, ведь дома я обедаю со всеми каждый день, и ничего такого страшного не случается. Я попросила Аттикуса, может, тетя его послушается, но он сказал - нет, мы гости, и наше место там, куда посадит хозяйка. И ещё сказал - тетя Александра не очень разбирается в девочках, у неё своих не было.

Но стряпня тети Александры искупила всё: три мясных блюда, всякая зелень из кладовой - свежая, точно летом  с огорода, и маринованные персики, и два пирога, и амброзия - таков  был скромный праздничный обед. После  всего этого взрослые перешли  в гостиную и уселись в каком-то оцепенении. Джим растянулся на полу, а  я вышла во двор.

– Надень пальто, - сказал Аттикус  сонным голосом, и я решила не услышать.

Фрэнсис сел рядом со мной на крыльце.

– Никогда так вкусно не обедала, - сказала я.

– Бабушка замечательно стряпает, - сказал Фрэнсис. - Она и меня научит.

– Мальчишки не стряпают.

Я вообразила Джима в фартуке  Кэлпурнии и прыснула.

– Бабушка говорит, всем мужчинам следует учиться стряпать, и смотреть за своими женами, и заботиться о  них, когда они не совсем здоровы, - сказал мой двоюродный брат.

– А я не хочу, чтоб Дилл обо мне заботился, лучше я  сама буду о нём заботиться.

– О Дилле?

– Ага. Ты пока никому не говори, когда мы с ним вырастем большие, мы сразу поженимся. Он мне летом  сделал предложение.

Фрэнсис так и покатился  со смеху.

– А чем он плох? - спросила я Фрэнсиса. - Ничем он не плох.

– Это такой - от земли  не видать? Бабушка говорила, он гостил летом у мисс Рейчел?

– Этот самый.

– А я про него всё  знаю! - сказал Фрэнсис.

– Что знаешь?

– Бабушка говорит, у него нет дома…

– Нет есть, он живёт в Меридиане.

– …и его всё время  посылают от одних родственников  к другим, вот мисс Рейчел и берёт  его на лето.

– Фрэнсис, ты врешь!

Фрэнсис ухмыльнулся.

– До чего ты бываешь глупая, Джин Луиза! Хотя что с тебя спрашивать.

– Как так?

– Бабушка говорит, если дядя Аттикус позволяет тебе гонять по улицам без призору, это его дело, а ты не виновата. А я думаю, если дядя Аттикус чернолюб, ты тоже не виновата, только это позор всей семье, вот что я тебе скажу.

– Чёрт возьми, Фрэнсис, что  это ты болтаешь?

– То, что слышишь. Бабушка  говорит, уже то плохо, что вы оба  у него совсем одичали, а теперь он ещё стал чернолюбом, так нам больше в Мейкомб и показаться нельзя. Он позорит всю семью, вот что.

Фрэнсис вскочил и побежал  по галерейке в кухню. Отбежал  подальше, обернулся и крикнул:

 

Чернолюб,

Чёрный пуп,

С чёрными связался,

Ваксы нализался!

 

– Врешь! - закричала я. - Не знаю, что ты там болтаешь, только сейчас я тебе заткну глотку!

Я прыгнула с крыльца. В  два счёта догнала его, схватила за шиворот. И сказала - бери свои слова  обратно.

Фрэнсис вырвался и помчался в кухню.

– Чернолюб! - орал он.

Если хочешь поймать дичь, лучше не спеши. Молчи и жди, ей наверняка станет любопытно, и она  высунет нос. Фрэнсис выглянул из дверей кухни.

– Ты ещё злишься, Джин Луиза? - осторожно спросил он.

– Да нет, ничего.

Фрэнсис вышел в галерейку.

– Возьмёшь свои слова обратно, а?

Я рано себя выдала. Фрэнсис  пулей умчался в кухню, и я  вернулась на крыльцо. Можно и  подождать. Посидела так минут пять и услышала голос тети Александры:

– Где Фрэнсис?

– Он там, в кухне.

– Он же знает, что я не разрешаю там играть.

Фрэнсис подошёл к двери  и завопил:

– Бабушка, это она меня сюда загнала и не выпускает!

– В чём дело, Джин Луиза?

Я подняла голову и посмотрела на тетю Александру.

– Я его туда не загоняла, тетя, и я его там не держу.

– Нет, держит! - закричал Фрэнсис. - Она меня не выпускает!

– Вы что, поссорились?

– Бабушка, Джин Луиза на меня злится! - крикнул Фрэнсис.

– Поди сюда, Фрэнсис! Джин Луиза, если я услышу от тебя ещё хоть слово, я скажу отцу. Кажется, ты недавно поминала чёрта?

– Не-е.

– А мне послышалось. Так  вот, чтоб я этого больше не слышала.

Тетя Александра вечно  подслушивала. Едва она ушла, Фрэнсис  вышел из кухни, задрал нос и ухмыльнулся  во весь рот.

– Ты со мной не шути! - заявил он.

Выбежал во двор и запрыгал там - бьет по кустикам увядшей травы, как по футбольному мячу, от меня держится подальше, только иногда обернётся  и усмехается. Вышел на крыльцо  Джим, поглядел на нас и скрылся. Фрэнсис залез на старую мимозу, опять слез, сунул руки в карманы  и стал прохаживаться по двору.

– Ха! - сказал он.

Я спросила, кого он из себя изображает - дядю Джека, что ли? Фрэнсис сказал - кажется, Джин Луизе велено сидеть смирно и оставить его в покое.

– Я тебя не трогаю, - сказала  я.

Он внимательно на меня посмотрел, решил, что меня уже утихомирили, и негромко пропел:

– Чернолюб…

На этот раз я до крови  ободрала кулак о его передние зубы. Повредив левую, я стала работать правой, но недолго. Дядя Джек прижал мне локти к бокам и скомандовал:

– Смирно!

Тетя Александра хлопотала  вокруг Фрэнсиса, утирала ему слёзы  своим платком, приглаживала ему  волосы, потом потрепала по щеке. Аттикус, Джим и дядя Джимми стояли на заднем крыльце - они вышли сюда, как только Фрэнсис начал орать.

– Кто первый начал? - спросил  дядя Джек.

Фрэнсис и я показали друг на друга.

– Бабушка, - провыл Фрэнсис, - она меня обозвала потаскухой и  всего исколотила.

– Это правда, Глазастик? - спросил дядя Джек.

– Ясно, правда.

Дядя Джек посмотрел на меня, и лицо у него стало точь-в-точь как у тети Александры.

– Я ведь, кажется, предупреждал: если будешь бросаться такими словами, жди неприятностей. Говорил я  тебе?

– Да, сэр, но…

– Так вот, ты дождалась  неприятностей. Стой тут.

Я колебалась - не удрать ли - и опоздала: рванулась бежать, но дядя Джек оказался проворнее. Вдруг  у меня под самым носом очутился муравей, он с трудом тащил по траве  хлебную крошку.

– До самой смерти и говорить с тобой не буду! Терпеть тебя не могу, ненавижу, чтоб тебе сдохнуть!

Кажется, всё это только придало дяде Джеку решимости. Я  кинулась за утешением к Аттикусу, а он сказал - сама виновата, и вообще нам давно пора домой.

Я ни с кем не простилась, залезла на заднее сиденье, а когда  приехали домой, убежала к себе и  захлопнула дверь. Джим хотел мне  сказать что-то хорошее, я не стала  слушать.

Я осмотрела следы бедствия, оказалось только семь или восемь красных пятен, и я стала думать, что и правда всё на свете относительно, и тут в дверь постучали. Я  спросила, кто там; отозвался дядя Джек.

– Уходи!

Дядя Джек сказал - если я  буду так разговаривать, он опять  меня выдерет, и я замолчала. Он вошёл, я ушла в угол и повернулась  к нему спиной.

– Глазастик, - сказал он, - ты меня всё ещё ненавидишь?

– Можете опять меня выдрать, сэр.

– Вот не думал, что ты такая злопамятная, - сказал он. - Я  был о тебе лучшего мнения, ты ведь сама знаешь, что получила по заслугам.

– Ничего я не знаю.

– Дружок, ты не имеешь права  ругать людей…

– Ты несправедливый, - сказала  я, - несправедливый!

Дядя Джек высоко поднял брови.

– Несправедливый? Это почему же?

– Дядя Джек, ты хороший, и  я, наверно, всё равно даже теперь тебя люблю, только ты ничего не понимаешь  в детях.

Дядя Джек подбоченился и  посмотрел на меня сверху вниз.

– Отчего же это я ничего не понимаю в детях, мисс Джин Луиза? Когда дети ведут себя так, как  ты себя вела, тут особенно и понимать нечего. Ты дерзишь, ругаешься и дерешься…

– Почему ты меня не слушаешь? Я не собираюсь дерзить. Я только хочу объяснить тебе.

Дядя Джек сел на кровать. Сдвинул брови и посмотрел  на меня.

– Ну, говори.

Я набрала побольше воздуху.

– Вот. Во-первых, ты меня не выслушал, не дал слова сказать, сразу  накинулся. Когда мы с Джимом поссоримся, Аттикус не одного Джима слушает, меня тоже. А во-вторых, ты говорил - никогда не произносить такие  слова, если они не аб-со-лют-но необходимы. Фрэнсису абсолютно необходимо было оторвать башку.

Дядя Джек почесал в  затылке.

– Ну, рассказывай.

– Фрэнсис обозвал Аттикуса, вот я ему и задала.

– Как он его обозвал?

– Чернолюбом. Я не знаю толком, что это, только он так это сказал…  ты так и знай, дядя Джек, хоть убей, а не дам я ему ругать Аттикуса.

– Фрэнсис так и сказал?

– Да, сэр, и ещё много  всего. Что Аттикус позор всей семьи, и что мы с Джимом у него одичали…

У дяди Джека стало такое  лицо - я подумала, сейчас мне опять  попадёт. Потом он сказал:

– Ну, посмотрим, - тут я  поняла, что попадёт Фрэнсису. - Пожалуй, я ещё сегодня вечером туда съезжу.

– Пожалуйста, сэр, оставьте всё, как есть. Пожалуйста!

– Нет уж, ничего я так  не оставлю, - сказал дядя Джек. - Пускай Александра знает. Надо же додуматься… Ну, погоди, доберусь я до этого мальчишки…

– Дядя Джек, обещай мне одну вещь, ну, пожалуйста! Не говори про  это Аттикусу! Он… он меня один раз  попросил терпеть и не злиться, что  бы про него ни сказали, и… и пускай он думает - мы дрались из-за чего-нибудь ещё! Дай слово, что не скажешь, ну, пожалуйста!…

– Но я не желаю, чтобы  Фрэнсису это так сошло…

– А ему и не сошло. Дядя Джек, может, ты мне перевяжешь руку? Ещё немножко кровь идёт.

– Конечно, перевяжу, малышка. С величайшим удовольствием. Нет  на свете руки, которую мне так  приятно перевязать. Не угодно ли пройти сюда?

Дядя Джек учтиво поклонился и пригласил меня в ванную. Он промыл и перевязал мне пальцы и всё время смешно рассказывал  про почтенного близорукого старичка, у которого был кот по имени  Бульон и который, отправляясь в  город, считал все трещинки на тротуаре.

– Ну, вот и всё, - сказал дядя Джек. - На безымянном пальце настоящей  леди полагается носить обручальное  кольцо, а у тебя останется шрам.