Убить пересмешника

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 27 Января 2013 в 21:05, статья

Описание

Интересная и познавательная статья о расизме

Работа состоит из  1 файл

Убить пересмешника.docx

— 414.35 Кб (Скачать документ)

Всему Мейкомбу сразу же стало  известно мнение мистера Юэла о кончине  Тома, а по каналу, по которому всегда безотказно передавались сплетни - через  мисс Стивени Кроуфорд, - оно докатилось и до нас. При Джиме (глупости, он уже не маленький, пускай слушает!) мисс Стивени рассказала тете Александре, что мистер Юэл сказал: один готов, осталось ещё двое. Джим сказал - я  зря трушу, этот Юэл просто трепло. Джим сказал - если я проболтаюсь Аттикусу, если хоть как-то покажу ему, что я знаю, он, Джим, никогда больше не станет со мной разговаривать.

 

26

 

Опять начались занятия, а  с ними наши ежедневные походы мимо дома Рэдли. Джим был теперь в седьмом  классе и учился в другой школе, а  я - в третьем классе, и расписание у нас было совсем разное, так  что мы только утром ходили вместе в школу да встречались за столом. Он бегал на футбол, но ему ещё  не хватало ни лет, ни силы, и он пока только таскал команде вёдрами воду. Но и это он делал с восторгом  и почти каждый день пропадал там  до темноты.

Дом Рэдли стоял под  гигантскими дубами всё такой  же мрачный, угрюмый и неприветливый, но я его больше не боялась. В погожие  дни мистер Натан Рэдли по-прежнему ходил в город; Страшила, конечно, всё ещё сидел там у себя - ведь никто пока не видел, чтобы  его оттуда вынесли. Иногда, проходя  мимо старого дома, я чувствовала  угрызения совести: как мы, наверно, тогда мучили Артура Рэдли - какому же затворнику приятно, когда дети заглядывают к нему в окна, забрасывают удочкой письма и по ночам бродят в его капусте?

И несмотря на всё это - два пенни с головами индейцев, жевательная резинка, куколки из мыла, медаль, сломанные часы на цепочке. Джим, наверно, где-нибудь всё это припрятал. Один раз я приостановилась и посмотрела на то дерево: ствол вокруг цементной пломбы стал толще. А сама пломба пожелтела.

Но каждый раз, когда я  проходила мимо, я надеялась его  увидеть. Может, когда-нибудь мы его  всё-таки увидим. Интересно, как это  будет: вот я иду мимо, а он сидит  на качелях.

– Здрасте, мистер Артур, - скажу  я, будто всю жизнь с ним  здороваюсь.

– Добрый вечер, Джин Луиза, - скажет он, будто всю жизнь здоровается  со мной. - Просто прелесть что за погода, правда?

– Да, сэр, просто прелесть, - скажу я и пойду своей дорогой.

Но это всё только мечты. Никогда мы его не увидим. Он, наверно, и правда выходит из дому, когда  зайдёт луна, и заглядывает в окно к мисс Стивени Кроуфорд. Я бы уж лучше смотрела на кого-нибудь другого, но это его дело. А на нас он и не поглядит никогда.

– Уж не взялась ли ты опять  за старое? - спросил Аттикус однажды  вечером, когда я вдруг заявила, что надо же мне, пока жива, хоть раз  поглядеть на Страшилу Рэдли. - Если так, я тебе сразу скажу: прекрати это. Я слишком стар, чтобы гонять тебя с их двора. К тому же лазить там опасно. Тебя могут застрелить. Ты ведь знаешь, мистер Натан стреляет в каждую тень, даже в босоногую, которая оставляет следы тридцатого размера. Тебе повезло, что ты осталась жива.

Я тут же прикусила язык. И подумала: какой Аттикус замечательный. Ведь за всё время он первый раз  показал нам, что знает кое  о чём куда больше, чем мы думали. А ведь всё это было сто лет  назад. Нет, только летом… нет, прошлым  летом, когда… Что-то у меня всё спуталось. Надо спросить Джима.

Столько всего с нами случилось  с тех пор, и оказывается, Страшила Рздли - не самое страшное. Аттикус  сказал - он не думает, что ещё что-нибудь случится, жизнь всегда быстро входит в колею. Пройдёт время - и забудут, что жил когда-то на свете Том  Робинсон, из-за которого было столько  разговоров.

Может, Аттикус и прав, но от того, что случилось этим летом, мы не могли вздохнуть свободно - будто в комнате, где душно  и накурено. Мейкомбские жители никогда  не говорили со мной и с Джимом о  доле Тома; наверно, они говорили об этом со своими детьми и смотрели они  на это, видимо, так: мы не виноваты, что  Аттикус наш отец, и поэтому, несмотря на Аттикуса, пускай дети будут к  нам снисходительны. Сами дети нипочём  бы до этого не додумались. Если б  наших одноклассников не сбивали  с толку, каждый из нас раз-другой подрался бы, и на том бы всё и  кончилось. А так нам приходилось  высоко держать голову и вести  себя, как полагается джентльмену  и леди. Это немножко напоминало эпоху миссис Генри Лафайет Дюбоз, только никто на нас не орал. Но вот  что чудно и непонятно: хоть Аттикус, по мнению Мейкомба, и плохой отец, а  в законодательное собрание штата  его всё равно опять выбрали  единогласно. Нет, видно, все люди какие-то странные, и я стала держаться  от них подальше и не думала про них, пока можно было.

Но однажды в школе  мне волей-неволей пришлось о  них подумать. Раз в неделю у  нас бывал час текущих событий. Каждый должен был вырезать из газеты статью, внимательно прочитать и  пересказать в классе. Предполагалось, будто это убережёт ребят от многих бед: ученику придётся стоять у всех на виду, и он постарается принять красивую позу и приобретёт хорошую осанку; ему придётся коротко пересказать прочитанное, и он научится выбирать слова; ему придётся запомнить текущие события, а это укрепит его память; ему придётся стоять одному, а это усилит его желание оказаться опять вместе со всеми.

Весьма глубокий замысел, но, как обычно, в Мейкомбе из него не вышло ничего путного. Во-первых, дети фермеров газет почти никогда  и не видали, так что текущие  события обременяли одних городских  ребят, и это окончательно убеждало загородных, что учителя заняты только городскими. Те же из загородных, кому попадались газеты, обычно выбирали статьи из «Радикального листка», который  наша учительница мисс Гейтс и  за газету-то не считала. Не знаю, почему она хмурилась, когда кто-нибудь пересказывал статью из «Радикального листка», но, кажется, в её глазах это было всё равно, что бить баклуши, есть на завтрак сдобные булочки, вертеться перед зеркалом, распевать «Сладко пение осла» - в общем, делать всё то, от чего учителя должны нас отучать, за это им и деньги платят.

Но всё равно мало кто  из нас понимал, что такое текущие  события. Коротышка, великий знаток коров и коровьих привычек, подошёл  уже к середине рассказа про дядюшку Нэтчела, но тут мисс Гейтс остановила его:

– Это не текущие события, Чарлз. Это реклама.

А вот Сесил Джейкобс знал, что такое текущие события. Когда  настал его черёд отвечать, он вышел  к доске и начал:

– Старик Гитлер…

– Адольф Гитлер, Сесил, - поправила  мисс Гейтс. - Когда о ком-нибудь говоришь, не надо называть его «стариком».

– Да, мэм, - сказал Сесил. - Старик Адольф Гитлер расследует евреев…

– Преследует, Сесил…

– Нет, мэм, мисс Гейтс, тут  так написано… Ну и вот, старик Адольф Гитлер гоняет евреев, сажает их в тюрьмы, отнимает всё ихнее имущество и ни одного не выпускает за границу, и он стирает всех слабоумных.

– Стирает слабоумных? Стирает  с лица земли?

– Да нет же, мэм, мисс Гейтс, ведь у них-то ума не хватает постирать  да помыться; полоумный-то разве может  содержать себя в чистоте? Ну и  вот, теперь Гитлер затеял прижать всех полуевреев и не спустит их с глаз, боится, как бы они ему чего не напортили, и, по-моему, это дело плохое, такое моё текущее событие.

– Молодец, Сесил, - сказала  мисс Гейтс.

И Сесил, гордый, пошёл на своё место.

На задней парте кто-то поднял руку.

– Как это он так может?

– Кто может и что  именно? - терпеливо спросила мисс Гейтс.

– Ну, как Гитлер может  взять да и засадить столько народу за решётку, а где же правительство, что ж его не остановят?

– Гитлер сам правительство, - сказала мисс Гейтс и сразу  воспользовалась случаем превратить обучение в активный процесс: она  подошла к доске и большими печатными буквами написала: ДЕМОКРАТИЯ.

– Демократия, - прочла она. - Кто знает, что это такое?

Я вспомнила лозунг, который  мне один раз во время выборов  объяснял Аттикус, и подняла руку.

– Так что же это, по-твоему, Джим Луиза?

– Равные права для всех, ни для кого никаких привилегий, - процитировала я.

– Молодец, Джин Луиза, молодец, - мисс Гейтс улыбнулась. Перед словом «демократия» она такими же большими печатными буквами приписала: У  НАС. - А теперь скажем все вместе: у нас демократия.

Мы сказали.

– Вот в чём разница  между Америкой и Германией, - сказала  мисс Гейтс. - У нас демократия, а  в Германии диктатура. Дик-та-ту-ра. Мы в нашей стране никого не преследуем. Преследуют других люди, заражённые предрассудками. Пред-рас-су-док, - произнесла она по слогам. - Евреи - прекрасный народ, и  я просто понять не могу, почему Гитлер думает иначе.

Кто-то любознательный в среднем  ряду спросил:

– А как по-вашему, мисс Гейтс, почему евреев не любят?

– Право, не знаю, Генри. Они  полезные члены общества в любой  стране, более того, это народ  глубоко религиозный. Гитлер хочет  уничтожить религию, может быть, поэтому  он их и не любит.

– Я, конечно, не знаю, - громко сказал Сесил, - но они вроде меняют деньги или ещё чего-то, только всё  равно, что ж их за это преследовать! Ведь они белые, верно?

– Вот пойдёшь в седьмой  класс, Сесил, - сказала мисс Гейтс, - тогда узнаешь, что евреев преследуют с незапамятных времён, их даже изгнали  из их собственной страны. Это одна из самых прискорбных страниц  в истории человечества… А теперь займёмся арифметикой, дети.

Я никогда не любила арифметику и просто стала смотреть в окно. Только один-единственный раз я видела Аттикуса по-настоящему сердитым - когда  Элмер Дейвис по радио рассказывал  про Гитлера. Аттикус рывком выключил приёмник и сказал «Ф-фу!» Как-то я его спросила, почему он так сердит на Гитлера, и Аттикус сказал:

– Потому, что он сбесился.

Нет, так не годится, раздумывала  я, пока весь класс решал столбики. Один бешеный, а немцев миллионы. По-моему, они бы сами могли засадить его  за решётку, а не давать, чтоб он их сажал. Что-то ещё здесь не так… Надо спросить Аттикуса.

Я спросила, и он ответил: не может он ничего сказать, сам не понимает, в чём тут дело.

– Но это хорошо - ненавидеть Гитлера?

– Ничего нет хорошего, когда  приходится кого-то ненавидеть.

– Аттикус, - сказала я, - всё-таки я не понимаю. Мисс Гейтс говорит, это ужас, что Гитлер делает, она  даже стала вся красная…

– Другого я от неё и не ждал.

– Но тогда…

– Что тогда?

– Ничего, сэр.

И я ушла, я не знала, как  объяснить Аттикусу, что у меня на уме, как выразить словами то, что я смутно чувствовала. Может, Джим мне растолкует. В школьных делах Джим разбирается лучше  Аттикуса.

Джим весь день таскал воду и совсем выбился из сил. На полу около его постели стояла пустая бутылка из-под молока и валялась кожура от десятка бананов, не меньше.

– Что это ты сколько всего уплел? - спросила я.

– Тренер говорит, если я  через год наберу двадцать пять фунтов, я смогу играть, - сказал он. - А  так быстрей всего поправишься.

– Если только тебя не стошнит, - сказала я. - Джим, мне надо у тебя кое-что спросить.

– Давай выкладывай. - Он отложил  книгу и вытянул ноги.

– Мисс Гейтс хорошая, правда?

– Хорошая. Мы у неё учились, она ничего.

– Она знаешь как ненавидит Гитлера…

– Ну и что?

– Понимаешь, сегодня она  говорила, как нехорошо, что он так  скверно обращается с евреями. Джим, а ведь преследовать никого нельзя, это несправедливо, правда? Даже думать про кого-нибудь по-подлому нельзя, правда?

– Да, конечно, Глазастик, нельзя. Но какая тебя муха укусила?

– Понимаешь, мы когда в тот раз выходили из суда, мисс Гейтс… она шла по лестнице перед нами… ты, наверно, её не видел… она разговаривала с мисс Стивени Кроуфорд. И вот она сказала - пора их проучить, они совсем от рук отбились, скоро, пожалуй, захотят брать нас в жёны. Как же так, Джим, сама ненавидит Гитлера, а сама так противно говорит про наших здешних…

Джим вдруг рассвирепел. Он соскочил с кровати, схватил меня за шиворот да как тряхнёт!

– Не хочу больше слышать  про этот суд, не хочу, слышишь, не хочу! Поняла? Чтоб я больше не слышал от тебя про это, поняла? А теперь убирайся!

Я так удивилась - даже её заплакала. На цыпочках вышла из комнаты  и как можно тише притворила за собой дверь, а то ещё Джим услышит  стук и опять разозлится. Я вдруг  очень устала и захотела к Аттикусу. Он был в гостиной, я подошла  и хотела взобраться к нему на колени.

Аттикус улыбнулся.

– Ты уже такая большая, что не умещаешься у меня на коленях. - Он прижал меня покрепче и сказал тихонько: - Ты не расстраивайся из-за Джима, Глазастик. У него сейчас трудное время. Я  слышал, как он на тебя накричал.

Аттикус сказал - Джим очень  старается что-то забыть, но забыть он не сможет, он может только до поры до времени об этом не думать. А немного  погодя он опять сможет об этом думать - и тогда во всём сам разберётся. И тогда он опять станет самим  собой.

 

27

 

Как и говорил Аттикус, понемногу всё уладилось. До середины октября всё в Мейкомбе шло, как  обычно, только с двумя горожанами случилось два незначительных происшествия. Нет, три, и прямо они нас, Финчей, не касались, но немножко всё-таки касались.

Первое: мистер Боб Юэл  получил и почти сразу потерял  работу, в тридцатые годы это был  единственный случай, я никогда не слыхала, чтобы ещё кого-нибудь, кроме него, уволили с общественных работ за лень. Короткая вспышка славы породила ещё более короткую вспышку усердия, но его работа длилась не дольше его известности: очень скоро о нём забыли так же, как и о Томе Робинсоне. Тогда он опять стал аккуратно каждую неделю являться за пособием и, получая чек, угрюмо ворчал что-то насчёт разных ублюдков, которые воображают, будто управляют городом, а честному человеку не дают заработать на жизнь. Рут Джоунз, которая выдавала пособие, рассказывала: мистер Юэл прямо говорил, будто Аттикус отнял у него работу. Она совсем расстроилась, даже пошла к Аттикусу в контору и всё ему рассказала. Аттикус сказал - пускай мисс Рут не волнуется, если Боб Юэл желает обсудить это с ним, дорога в контору ему известна.

Второе происшествие случилось  с судьёй Тейлором. Судья Тейлор не посещал воскресную вечернюю службу, а миссис Тейлор посещала. Воскресные вечера судья Тейлор с наслаждением проводил один в своём большом  доме, он уютно устраивался в кабинете и читал записки Воба Тейлора (с которым он хоть и не состоял в родстве, но очень был бы рад состоять). В один из таких вечеров судья упивался витиеватым стилем и цветистыми метафорами и вдруг услышал какое-то противное царапанье.

– Пшла вон, - приказал судья  своей разжиревшей дворняге по имени  Энн Тейлор.

Информация о работе Убить пересмешника