Убить пересмешника

– Передай им, что я  очень признателен, - сказал он наконец. - Передай им… передай, чтоб они никогда больше этого не делали. Времена слишком тяжёлые…

Он заглянул в столовую, извинился перед тетей Александрой, надел шляпу и отправился в  город.

В прихожей послышались шаги Дилла, и Кэлпурния не стала убирать  со стола завтрак, к которому Аттикус  так и не притронулся. Дилл, как  всегда, жевал передними зубами и  рассказывал нам, что сказала  после вчерашнего вечера мисс Рейчел: если Аттикус Финч желает прошибать стену лбом - что ж, лоб-то его, не чей-нибудь.

– Я бы ей сказал, - проворчал  Дилл, обгладывая куриную ножку, - да с ней сегодня не очень-то поспоришь. Говорит, полночи из-за меня проволновалась, хотела заявить шерифу, чтоб меня разыскивали, да он был в суде.

– Ты больше не бегай никуда, не сказавшись. Ты её только хуже злишь, - сказал Джим.

Дилл покорно вздохнул.

– Да я ей сорок раз  говорил, куда иду… Просто ей слишком мерещатся змеи в шкафу. Вот спорим, она каждое утро за завтраком выпивает пинту - два полных стакана, я точно знаю. Своими глазами видел.

– Не говори так, Дилл, - сказала  тетя Александра. - Детям не пристало так говорить. Это… это бесстыдство.

– Я не бесстыдник, мисс Александра. Разве говорить правду бесстыдно?

– Так, как ты говоришь, - бесстыдно.

Джим сверкнул на неё глазами, но только сказал Диллу:

– Пошли. Виноград возьми с  собой.

Когда мы вышли на веранду, мисс Стивени Кроуфорд, захлёбываясь, рассказывала про суд мистеру  Эйвери и мисс Моди Эткинсон. Они  оглянулись на нас и опять заговорили. Джим издал воинственный клич. А  я пожалела, что у меня нет оружия.

– Ненавижу, когда большие на меня смотрят, - сказал Дилл. - Сразу кажется, будто что-нибудь натворил.

– Поди сюда, Джим Финч! - закричала мисс Моди.

С тяжёлым вздохом Джим слез с качелей.

– И мы с тобой, - сказал Дилл.

Мисс Стивени так и  нацелилась на нас своим любопытным носом. Кто же это нам позволил пойти в суд? Она-то нас не видала, но сегодня с утра в городе только и разговору, что мы сидели на галерее  для цветных. Это что же, Аттикус  усадил нас туда, чтобы?… Там, верно, дышать было нечем среди всех этих?…  И неужели Глазастик поняла всё  это?… А досадно, верно, нам было, когда нашего папочку разбили  в пух и прах?

– Помолчи, Стивени, - ледяным  тоном сказала мисс Моди. - Я не намерена всё утро торчать на крыльце… Джим Финч, я позвала тебя, чтобы  узнать, не желаешь ли ты и твои коллеги  отведать пирога. Я поднялась в  пять часов, чтобы его испечь, так  что лучше соглашайся. Прошу нас  извинить, Стивени. До свиданья, мистер Эйвери.

На кухонном столе у  мисс Моди красовался большой пирог  и два маленьких. Маленьких нужно  бы три. Не похоже было на мисс Моди, чтоб она забыла про Дилла, и, наверно, лица у нас стали удивлённые. Но тут она отрезала кусок от большого пирога и протянула его Джиму.

Мы ели и понимали - это  мисс Моди показывает нам, что её отношение  к нам ни капельки не изменилось. Она молча сидела на табурете и смотрела на нас.

И вдруг сказала:

– Не горюй, Джим. В жизни  всё не так плохо, как кажется.

Когда дома, не на улице, мисс Моди собиралась произнести длинную  речь, она упиралась ладонями в  колени и языком поправляла вставные зубы. Так она сделала и сейчас, а мы сидели и ждали.

– Вот что я хочу вам  сказать: есть на свете люди, которые  для того и родились, чтобы делать за нас самую неблагодарную работу. Ваш отец тоже такой.

– Ладно уж, - безнадёжным голосом сказал Джим.

– Никаких «ладно уж», сэр, - сказала мисс Моди. - Ты ещё недостаточно взрослый, чтоб уразуметь мои слова.

Джим уставился на свой недоеденный пирог.

– Чувствуешь себя, как гусеница в коконе, вот что, - сказал он. - Будто  спал спеленатый в тёплом углу и  ветерок ни разу на тебя не подул. Я  всегда думал, мейкомбцы самые лучшие люди на свете, по крайней мере с виду-то они такие.

– Мы самые благополучные  люди на свете, - сказала мисс Моди. - Не часто обстоятельства призывают  нас доказать, что мы и в самом  деле христиане, но уж когда это случится, у нас есть на то люди вроде Аттикуса.

Джим горько улыбнулся.

– Хорошо, если бы все в  нашем округе так думали.

– Ты и не подозреваешь, как  нас много.

– Разве? - Джим повысил голос. - Кто хоть чем-нибудь помог Тому Робинсону, ну кто?

– Прежде всего его друзья цветные и люди вроде нас. Вроде судьи Тейлора, вроде мистера Гека Тейта. Перестань жевать, Джим Финч, и пошевели мозгами. Тебе не приходило в голову, что судья Тейлор не случайно назначил Аттикуса защитником Тома? Что у судьи Тейлора могли быть на это свои причины?

Вот это мысль! Если обвиняемый не мог нанять адвоката, защитником обычно назначали Максвелла Грина, самого молодого из мейкомбских адвокатов, так как ему надо было набираться опыта. И, значит, Тома Робинсона должен был бы защищать Максвелл Грин.

– Подумай-ка об этом, - продолжала мисс Моди. - Это ведь не случайно. Вчера  вечером я сидела на крыльце и  ждала. Я всё ждала вас из суда, ждала и думала: Аттикус Финч не выиграет дело, не может выиграть, но он единственный в наших краях  способен заставить присяжных так  долго ломать голову над таким  делом. И я говорила себе: что ж, мы идём вперёд… Это один только шаг, крохотный, младенческий, а всё-таки шаг вперёд.

– Это всё разговоры… Но неужели наши просвещённые судьи и адвокаты не могут справиться с дикарями присяжными? - пробормотал Джим. - Вот я вырасту…

– Об этом уж ты потолкуй с  отцом, - сказала мисс Моди.

Мы спустились по прохладным новым ступенькам, вышли на солнце и увидели, что мистер Эйвери и  мисс Стивени Кроуфорд всё ещё  стоят и разговаривают. Они прошли по тротуару и стояли теперь у дома мисс Стивени. И к ним шла мисс Рейчел.

– А я когда вырасту, наверно, стану клоуном, - сказал Дилл.

Мы с Джимом от удивления  стали как вкопанные.

– Да, клоуном, - сказал он. - Ничего у меня с людьми не получается, я  только и умею, что смеяться над  ними, вот я и пойду в цирк и буду смеяться до упаду.

– Ты всё перепутал, Дилл, - сказал Джим. - Сами клоуны грустные, а  вот над ними всё смеются.

– Ну и пусть, а я буду другой клоун. Буду стоять посреди арены и смеяться всем в лицо. Вон погляди туда, - мотнул он головой. - Это разве люди? Им только на помеле летать. Тетя Рейчел уже и летает.

Мисс Стивени и мисс Рейчел нетерпеливо махали нам - верно сказал Дилл: настоящие ведьмы.

– О, чтоб вас! - выдохнул Джим. - А не подойти нельзя, невежливо.

Что-то случилось. Мистер Эйвери был весь красный - он так расчихался, чуть не сбил нас с ног, когда мы подошли. Мисс Стивени прямо вся  тряслась, мисс Рейчел схватила Дилла  за плечо.

– Иди сейчас же во двор и  носа не высовывай. На улице опасно, - сказала она.

– А почему? - спросила я.

– Вы что, не слыхали? Весь город только об этом и говорит…

Тут на пороге появилась тетя Александра и позвала нас, но было уже поздно. Мисс Стивени, захлёбываясь, сообщила нам, что сегодня утром  мистер Боб Юэл остановил Аттикуса на углу у почты, плюнул ему в лицо и сказал - дай только срок, он ещё  с этим адвокатишкой расправится.

 

23

 

– Я бы предпочёл, чтобы  Боб Юэл не жевал табак, - только и сказал об этом Аттикус.

По словам мисс Стивени  Кроуфорд, дело было так: Аттикус выходил  с почты, к нему подошёл мистер Юэл, обругал его, плюнул ему в  лицо и погрозился убить. Мисс Стивени сказала (а когда она рассказывала это второй раз, уже выходило, будто она всё видела своими глазами по дороге из бакалейной лавки) - Аттикус и бровью не повёл, только вынул платок, утёрся и стоял и слушал, как мистер Юэл честил его, да такими словами, что она их нипочём не повторит, скорей язык себе откусит. Мистер Юэл ну и разошёлся, а тут ещё Аттикус никак не отвечал на его брань, он и говорит: что, говорит, черномазым пятки лизать не гордый, а драться гордый? Нет, сказал Аттикус, просто старый, сунул руки в карманы и пошёл прочь, рассказывала мисс Стивени. Уж в этом Аттикусу Финчу не откажешь - он иной раз так срежет…

Но мы с Джимом выслушали  всё это без всякого удовольствия.

– А всё-таки прежде он был  самый меткий стрелок во всем округе, - сказала я. - Он мог…

– Не станет он ходить с ружьем, Глазастик, - сказал Джим. - Да у него и ружья-то нет… Ты же знаешь, он и у тюрьмы тогда без ружья сторожил. Он мне сказал: ходить с оружием - значит только набиваться, чтоб в тебя стреляли.

– Сейчас другое дело, - сказала  я. - Давай попросим его, пускай у  кого-нибудь одолжит ружье.

Мы попросили, и Аттикус  сказал - чепуха.

Дилл сказал - нам надо взывать к доброму сердцу Аттикуса: ведь если мистер Юэл его убьёт, мы помрем с голоду и ещё достанемся тете Александре, и ведь, ясное дело, как только Аттикуса схоронят, она  сразу уволит Кэлпурнию. Джим сказал - может, на Аттикуса подействует, если я стану реветь и кататься по полу, ведь я ещё маленькая, да к тому же девочка. Это тоже не помогло.

Но потом Аттикус увидел, что мы уныло бродим вокруг дома, не едим, забросили все игры, и  понял, до чего мы напуганы. Как-то вечером  он принёс Джиму новый футбольный журнал, Джим нехотя перелистал его  и бросил. Тогда Аттикус спросил:

– Что тебя тревожит, сын?

– Мистер Юэл, - напрямик сказал Джим.

– А что случилось?

– Ничего. Мы за тебя боимся, надо, чтоб ты с ним что-то сделал.

Аттикус невесело усмехнулся.

– Что же с ним сделать? Заставить его подписать пакт о ненападении?

– Когда человек говорит, что он с тобой расправится, это  не шутка.

Аттикус сказал:

– Он и не шутил тогда. Попробуй-ка на минуту влезть в шкуру  Боба Юэла, Джим. На суде я окончательно доказал, что ни одному его слову  верить нельзя, если ему до этого  хоть кто-нибудь верил. Ему необходимо было на ком-нибудь это выместить, такие  люди иначе не могут. Что ж, если оттого, что он плюнул мне в лицо и пригрозил  убить, на долю Мэйеллы досталось  меньше побоев, пусть так. Должен же он был на ком-то сорвать зло, так  уж лучше на мне, чем на своих ребятишках. Понимаешь?

Джим кивнул.

– Нам нечего бояться Боба Юэла, он уже отвёл душу, - сказал Аттикус.

И тут вошла тетя Александра.

– Я в этом совсем не так  уверена, Аттикус, - сказала она. - Такой  на всё пойдёт, лишь бы отомстить  за обиду. Ты же знаешь этих людей.

– Но что мне такого может  сделать Юэл, сестра?

– Какую-нибудь гадость исподтишка, - сказала тетя Александра. - Уж не сомневайся.

– В Мейкомбе мало что  можно сделать исподтишка, - возразил Аттикус.

Больше мы не боялись. Лето кончалось, и мы не теряли времени  даром. Аттикус объяснил нам, что  Тому Робинсону ничто не грозит, пока его дело не рассмотрят в следующей  инстанции, и что его скорее всего освободят или в крайнем случае назначат новое разбирательство. А пока он на тюремной ферме, в Честерском округе, в семидесяти милях от Мейкомба. Я спросила, позволяют ли жене и детям навещать Тома, но Аттикус сказал - не позволяют.

– А что с ним будет, если апелляция не поможет? - спросила я как-то вечером.

– Тогда его посадят  на электрический стул, - сказал Аттикус, - если только губернатор не смягчит  приговор. Подожди волноваться, Глазастик. Мы вполне можем выиграть это дело.

Джим растянулся на диване и читал журнал «Популярная механика». Тут он поднял голову и сказал:

– Это всё несправедливо. Даже если он виноват, он никого не убил. Он никого не лишил жизни.

– Ты же знаешь, по законам  штата Алабама за изнасилование  полагается смертная казнь, - сказал Аттикус.

– Да, сэр, но всё равно  присяжные не должны были присуждать его к смерти… Если уж решили, что он виновен, присудили бы двадцать лет.

– К двадцати годам, - поправил Аттикус. - Том Робинсон - цветной, Джим. Ни один состав присяжных в наших  краях, разбирая подобное дело, не скажет: «Мы считаем, что ты виноват, но не очень». Тут могло быть либо оправдание, либо самый суровый приговор.

Джим помотал головой.

– Нет, это всё неправильно, только я не пойму, в чём ошибка…  может, изнасилование не надо считать  таким тяжким преступлением…

Аттикус уронил газету на пол. Он согласен с законом об изнасиловании, вполне согласен, но весьма опасно, когда  на основании одних лишь косвенных  улик прокурор требует смертного  приговора и присяжные его  выносят.

Тут он увидел, что я тоже слушаю, и объяснил:

– Иными словами, для того чтобы человека приговорили к  смерти, скажем, за убийство, требуются  один или два очевидца. Надо, чтобы  кто-то мог сказать: «Да, я там  был, я сам видел, как он спустил  курок».

– Но ведь очень многих казнили  на основании косвенных улик, - возразил Джим.

– Знаю, и многие из них, вероятно, этого заслуживали… Но если нет очевидцев, всегда остаётся сомнение, пусть хотя бы тень сомнения. Закон называет это «допустимое сомнение», по, по-моему, мы не имеем права даже на тень сомнения. В противном случае всегда остаётся вероятность, пусть самая малая, что осуждённый не виновен.

– Значит, опять выходит, что во всем виноваты присяжные. Тогда  надо с ними покончить, - убеждённо  сказал Джим.

Аттикус очень старался сдержать улыбку, но не сумел.

– Уж слишком ты с нами крут, сын. Я думаю, можно найти  лучший выход: изменить закон. Так изменить, чтобы для самых тяжких преступлений определять наказание мог только судья.

– Тогда поезжай в Монтгомери, пускай изменят закон.

– Ты даже не подозреваешь, как  это трудно. Мне не дожить до того времени, когда изменят закон, а  ты, если и доживёшь, будешь уже стариком.

Джиму это не понравилось.

– Нет, сэр, с присяжными надо покончить. Ведь вот Том не виновен, а они сказали - виновен.

– Будь на месте этих присяжных  ты и ещё одиннадцать таких, как  ты, Том уже вышел бы на свободу, - сказал Аттикус. - Жизнь не успела ещё  отучить тебя рассуждать ясно и здраво. Двенадцать присяжных, которые осудили  Тома, в повседневной жизни люди вполне разумные, но ты сам видел: что-то помешало им рассуждать здраво. То же самое  ты видел и в ту ночь перед тюрьмой. Они ушли тогда не потому, что  в них верх взял разум, но потому, что они натолкнулись на нас. Есть в нашей жизни что-то такое, от чего люди теряют облик человеческий: они бы и хотели быть справедливыми, да не могут. Когда у нас в суде белый выступает против чёрного, выигрывает всегда белый. Такова неприкрашенная правда жизни.