“Воспитание  есть  воздействие  на  сердце  тех,  кого   мы   воспитываем. Воздействовать  же  на  сердце  можно  только  гипнотизацией,  которой   так подлежат дети,— гипнотизацией,  заразительностью  примера.  Ребенок  увидит, что я раздражаюсь и оскорбляю людей, что я заставляю других делать  то,  что сам могу сделать, что я потворствую своей жадности, похотям, что  я  избегаю труда для других и ищу только удовольствия,  что  я  горжусь  и  тщеславлюсь своим положением, говорю про других злое, говорю за глаза не то, что  говорю в глаза, притворяюсь, что верю тому, во что  не  верю,  и  тысячи  и  тысячи таких поступков или  поступков  обратных:  кротости,  смирения,  трудолюбия самопожертвования, воздержания, правдивости,— и заражается  тем  или  другим во сто раз сильнее, чем самыми  красноречивыми  и  разумными  поучениями.  И потому все  или  0,999  воспитания  сводится,  к примеру,  к исправлению и совершенствованию своей жизни“[8].

     Также говорил, что воспитание надо начинать с себя.

     “Так что, то, с чего вы начинали внутри себя, когда мечтали об  идеале,  то есть о добре, достижение которого, несомненно, только в себе,— к тому  самому вы приведены теперь при воспитании детей  извне.  То,  чего  вы  хотели  для себя, хорошенько не зная зачем, то  теперь  вам  уже  необходимо  нужно  для того, чтобы не развратить детей.

     Совершенно  возможно то, чтобы не быть  самому  участником  в развращении детей (и в этом не может помешать ни жене муж, ни мужу жена), а  всею  своею жизнью по мере сил своих воздействовать на них, заражая их примером добра” [8].

     И добавлял:

     “Я думаю, что не только трудно, но невозможно хорошо воспитать детей, если сам  дурен;  и  что  воспитание  детей  есть  только  самосовершенствование, которому ничто не помогает столько, как дети. Как смешны  требования  людей, курящих, пьющих, объедающихся, не работающих и превращающих ночь в  день,  о том, чтобы доктор сделал их  здоровыми,  несмотря  на  их  нездоровый  образ жизни, так же смешны требования людей  научить  их,  как,  продолжая  вести, жизнь ненравственную, можно было бы дать нравственное воспитание детям.  Все воспитание состоит в большем и большем сознании своих ошибок  и  исправлении себя от них. А это может сделать всякий и во всех возможных условиях  жизни.

     И  это  же  есть  и  самое  могущественное  орудие,  данное   человеку   для воздействия на других людей, в том числе и на своих  детей,  которые  всегда невольно ближе всего к нам” [8]. 

     П. Ф. Лесгафт о воспитании правдивости в  семье

     П.Ф.Лесгафт выступал за последовательность слов и дел, совершаемых взрослыми, так как они служат примером для подрастающего ребенка, и говорил:

     “Последовательность в отношении слова к  делу  при  обращении  с  ребенком составляет  очень  существенное  требование  при  семейном  его воспитании.

     Необходимо  помнить, что  ребенок  появляется  на  свет  только  с  известною степенью  энергии  организма.  Органы  активной  его   деятельности   только намечены и далеко еще не развиты, они должны постепенно развиваться по  мере их возбуждения к  работе.  Проявления  ребенка  первоначально  исключительно имитационные;  вместе  с  этим  он  при  посредстве  своих  вопросов  узнает условное значение произносимых им звуков, а также условность  тех  ощущений, которые у него являются и при  посредстве  которых  он  приучается  отличать влияние на него внешнего  мира  и  то,  что  происходит  в  его  собственном организме.  Из  них  у  ребенка  слагаются  представления,  разъединением  и сравнением которых он уже вырабатывает себе  критерий  для  своих  действий” [2].

     Также он отмечал:

     “Если ребенок подмечает, что никакой последовательности у  взрослых  нет,  то он не в состоянии усвоить себе этого критерия, его действия будут  случайны, шатки, никаким серьезным основанием не будут руководимы и направляемы.  Если ребенку говорят о чем-либо, как об уже исполненном, а он на деле видит,  что это не так, что это не исполнено, то  он  предполагает,  что  можно  сказать одно, а  сделать  другое,  не  соответствующее  слову.  Если  в  присутствии ребенка потребовать, чтобы пришедшему  сказали  что  нас  нет  дома,  то  он первоначально изумленно  посмотрит  и  сейчас  же  выскажет  свое  сомнение” [2].

     Заявление о том, что это не его дело, чтобы  он молчал и  не  рассуждал,  ему дела не объясняет, он только сбит с толку, и полагает, что может  поступать, как придется или как хочет. При прочих условиях ребенок  не  усваивает  себе критерия правды, у него нет оснований для нравственных  его  проявлений,  он будет руководствоваться только своим ощущением,  то,  что  ему  приятно,  он будет  делать,  что  неприятно - он   будет   избегать,   т.   е.   будет руководствоваться тем, чем руководствуется каждое животное.  Ребенок,  таким образом, будет сбит в основаниях нравственных проявлений человека.

     Правдивость не дана человеку  готовой,  она  должна  быть  приобретена  и усваивается первоначально только наблюдением над жизнью окружающих,  так  же как и речь ребенка” [2]. 

     Ф. Э. Дзержинский о телесных наказаниях

     Ф.Э. Дзержинский также активно принимал участие в исследовании феномена “семейное воспитание”, и призывал к гуманным методам, как обучения, так и воспитания ребенка.

     “Теперь я хочу написать немного о детках ваших.  Они  так  милы,  как  все дети; они невинны, когда совершают зло или  добро;  они поступают согласно своим желаниям, поступают так, как любят, как  чувствуют, - в  них  нет  еще фальши” [1].

     “Розга, чрезмерная строгость и  слепая  дисциплина - это  проклятые учителя для детей. Розга и чрезмерная строгость учат их лицемерию и  фальши, учат чувствовать и желать одно, а говорить и делать другое из-за  страха.

     Розга может только причинить им боль, и если душа их нежна,  если  боль  эта будет заставлять их поступать иначе, чем они хотят, то  розга  превратит  их со временем в рабов своей собственной слабости, ляжет на них тяжким  камнем, который вечно будет давить на них  и  сделает  из  них  людей  бездушных,  с продажной совестью, неспособных перенести никакие страдания.  И  будущая  их жизнь, полная гораздо более тяжких страданий, чем боль от  розги,  неизбежно превратится в постоянную борьбу  между  совестью  и  страданием,  и  совесть должна будет уступать... ” [1].

     Розга,  чрезмерная  строгость  и  телесные  наказания  никогда  не  могут желательным образом затронуть сердце и  совесть ребенка,  ибо для детских умов они всегда останутся насилием со стороны более сильного и привьют  либо упрямство, даже тогда, когда ребенок осознает, что он поступил  плохо,  либо убийственную трусость и фальшь...

     Исправить  может  только  такое  средство,  которое  заставит   виновного осознать, что он поступил плохо, что надо жить и поступать иначе.  Тогда  он постарается не совершать  больше  зла;  розга  же  действует  лишь  короткие время; когда дети подрастают и перестают бояться ее, вместе с  ней исчезает и  совесть,  и  дети  становятся  испорченными,  лжецами,   которых   каждый встречный  может  толкнуть  на  путь  испорченности,  разврата,  ибо  розги, физического наказания они боятся, не будут,  а  совесть  их  будет  молчать.

     Российский  педагог присоединялся к мнению всего человечества, прошедшего через “розги и телесное наказание” и был уверен в том, что  это проклятие для человечества.

     Запугиванием  можно  вырастить  в ребенке только  низость, испорченность, лицемерие, подлую трусость, карьеризм. Страх не научит детей отличать  добро от зла; кто боится боли, тот всегда поддастся злу...

Не бейте  своих ребят. Пусть вас удержит  от этого ваша  любовь  к  ним,  и

помните, что хотя с розгой меньше забот  при воспитании детей, когда они  еще маленькие и беззащитные, но когда они подрастут,  вы  не  дождетесь  от  них радости, любви, так как телесными наказаниями  и  чрезмерной  строгостью  вы искалечите их души. Ни разу нельзя их  ударить,  ибо  ум  и  сердце  ребенка настолько впечатлительны и восприимчивы, что даже всякая мелочь оставляет  в них след. А если когда-нибудь случится, что из  своего  нетерпения,  которое не сумеешь сдержать, из-за забот со столькими детьми или  из-за  раздражения ты накажешь их, крикнешь на  них,  ударишь,  то  непременно  извинись  потом перед ними,  приласкай  их,  покажи  им  сейчас  же,  дай  почувствовать  их сердечкам твою материнскую любовь к ним, согрей их, дай им сама  утешение  в их боли и стыде, чтобы стереть все следы твоего  раздражения,  убийственного для них [1].

Глава 2. Семейное воспитание в современном обществе

2.1.Традиции  семейного воспитания в зарубежных странах

2.1.1. Традиции воспитания в японской семье

     Мы  привыкли к тому, что в семейном кругу люди относятся друг к другу  без особых церемоний. В Японии же именно внутри семьи постигаются и  скрупулезно соблюдаются правила почитания старших и вышестоящих.

     Еще когда мать, по японскому обычаю, носит младенца у себя за спиной, она при каждом поклоне заставляет кланяться и его, давая ему тем самым  первые уроки почитания старших. Чувство субординации укореняется в душе  японца  не из нравоучений, а из жизненной практики. Он видит, что мать кланяется  отцу, средний  брат  —  старшему  брату,  сестра  —  всем  братьям независимо  от возраста.  Причем  это не  пустой  жест.  Это признание  своего  места   и готовность выполнять вытекающие из этого обязанности. Привилегии  главы  семьи   при   любых   обстоятельствах   подчеркиваются каждодневно. Именно его все домашние провожают и встречают у порога.  Именно он первым окунается в нагретую  для  всей  семьи  воду.  Именно  его  первым угощают за семейным столом.

     Мало  найдется на земле  стран,  где  детвора  была  бы  окружена  большей любовью, чем в Японии. Но печать субординации  лежит  даже  на  родительских чувствах.

     Старшего  сына заметно  выделяют  среди  остальных детей.  К нему относятся буквально как к наследнику  престола,  хотя  престол этот  всего - навсего родительский дом.

     С малолетства такой малыш  часто  бывает  самым  несносным  в  доме.  Его приучают воспринимать поблажки как должное, ибо именно на него  ляжет  потом не только забота о престарелых родителях, но и ответственность  за  семью  в целом, за продолжение рода, за отчий дом.  По  мере  того  как старший сын подрастает, он вместе с отцом начинает решать, что хорошо и  что  плохо  для его младших братьев, сестер.

     Японец  с детских лет привыкает к  тому, что определенные привилегии влекут за собой определенные  обязанности.  Он  понимает  подобающее  место  и  как пределы дозволенного, и как гарантию известных прав.

     Японцам присуща обостренная боязнь одиночества, боязнь хотя бы  на  время перестать   быть   частью   какой-то   группы,   перестать   ощущать    свою принадлежность к какому-то кругу людей. Их  больше,  чем  самостоятельность, радует чувство причастности — то самое чувство, которое испытывает  человек, поющий в хоре или шагающий в строю.

     Эта  жажда  причастности,  более  того,  тяга  к  зависимости   в   корне

противоположна  индивидуализму,  понятию  частной  жизни, на  чем основана западная, и в особенности английская, мораль. Слова  «независимая  личность» вызывают у японцев представление о  человеке  эгоистичном,  неуживчивом,  не умеющем  считаться   с   другими.   Само   слово   «свобода»   еще   недавно воспринималось  ими  как  вседозволенность,  распущенность,  своекорыстие  в ущерб групповым интересам.

     Японская  мораль считает узы взаимной зависимости  основой отношений  между людьми. Индивидуализм же изображается  ею  холодным,  сухим,  бесчеловечным.

     «Найди  группу, к которой бы ты принадлежал,—  проповедует  японская  мораль.— Будь верен ей и полагайся на нее. В одиночку же ты не найдешь  своего  места в жизни, затеряешься в ее хитросплетениях. Без чувства зависимости не  может быть чувства уверенности».

     Японское  общество  —  это  общество  групп.  Каждый  человек   постоянно чувствует себя частью какой-то группы — то ли семьи, то  ли  общины,  то  ли фирмы. Он привык мыслить и действовать сообща,  приучен подчиняться  воле группы и вести себя соответственно своему положению в ней. Краеугольным камнем японской морали служит верность, понимаемая как  долг признательности старшим [5]. «Лишь сам, став отцом или матерью, человек до  конца постигает, чем он обязан своим родителям»,—  гласит  излюбленная  пословица.