Гендер в истории языка

Не устанешь детей рожаючи, а устанешь на место сажаючи.

Детушек воспитать - не курочек пересчитать.

Огонь горячо, а дитя болячо.

Примечательно, что в интроспективной подгруппе четко просматриваются и социальные ограничения на факт деторождения: значительное количество пословиц рассматривает рождение ребенка как раскрытие тайны, неотвратимый выход на свет “греха”:

Как ни таить, а само заговорит (как родится).

И году не протаишь: девятый месяц все скажет.

Чрево все грехи скажет.

Материнство таким образом  связано не только с социальным престижем, но и с девиантным поведением и фатальными для женщины, нарушившей социальные нормы, последствиями.

Материнство с точки зрения коллективного (и андроцентричного) “Я” рассматривается по-иному. Мать выступает как источник комфорта, заботы. Она  противопоставляется мачехе и иногда даже кормилице:

Мать кормилица, а кормилица не мать.

Концепт матери связан с понятиями  эмоционального тепла, внимания, заботы. Коллективное “Я” находится внутри материнской заботы:

Нет лучшего дружка, чем родная матушка.

От солнышка тепло, от матушки добро.

Учень жену бьет, а баловень мать.

Базой сравнения являются семы тепла и света. На наш взгляд, концепту “мать” также присуща объектность, но мать как объект коннотирована главным образом положительно.

Нет, однако, противопоставления  мать - мужчина, единичны противопоставления мать - отец. Значительно чаще сочетание мать-отец, “сохраняя синтаксическую самостоятельность, выражает одно сложное представление” ( Аникин, 1996, с. 299). А.А. Потебня видел в этом явлении прием обобщения: хотя такие слова-пары “не выходят за объем, определенный их сложением, но тем не менее они обобщают входящие в них частные.., рассматривая их как одно и располагая приписывать этим частным как совокупности лишь общие признаки” (Потебня, 1968, с. 415). Нет также ни одной пословицы, где у матери обнаруживаются стереотипные женские черты:  сварливость,  отсутствие интеллекта,  болтливость, “неправильность” в целом (принадлежность к “левому”, то есть отклоняющемуся от нормы).

К.Г. Юнг обращает внимание на то, что образ матери неизбежно проявляется в фольклоре: “С этим архетипом ассоциируются такие качества, как материнская забота и сочувствие; магическая власть женщины; мудрость и духовное возвышение, превосходящее пределы разума: любой полезный инстинкт или порыв; все, что отличается добротой, заботливостью или поддержкой и способствует росту и плодородию” (Юнг, 1996, с. 218). По Юнгу, архетип матери не является единственным женским архетипом. Архетипы анима и анимус определяют два противоположных начала, отождествляемые с мужским и женским. Оба эти начала присутствуют в мифологическом мышлении и в психике отдельного человека. В зависимости от пола происходит попытка бессознательного вытеснения анимы или анимуса. В андроцентричной части корпуса пословиц и поговорок сверхположительно коннотировано понятие “Мать” и скорее отрицательно - понятие “женщина/жена/баба. Первое восходит к архетипу матери - “для мужчины мать с самого начала имеет явный символический смысл, чем, вероятно, и объясняется  проявляющаяся у него сильная тенденция идеализировать ее. Идеализация - это скрытый антропаизм; человек идеализирует тогда, когда испытывает тайный страх быть изгнанным.”(Там же, с. 244). Второе (женщина/жена/баба) отражает архетип анимы.

Последняя из обнаруженных нами семантических групп пословиц относится к проявлению женщинами своей воли. Социально воспроизводимая зависимость и незащищенность женщины, исключение ее из всего многообразия социальных отношений предполагает в первую очередь лишение женщины воли и свободы.

Жене волю дать - добра не видать. - Пословицы этого типа весьма многочисленны. Из них явствует, что женское пространство ограничено в прямом и переносном смысле. Не давать женщине воли - это лишить ее возможности принимать решения, а также  - ограничить ее в пространстве. Семантика русского слова “воля” включает как понятие личной свободы, так и понятие неограниченности пространства: привольная степь, вольный ветер, то есть ветер, свободно перемещающийся в пространстве.

Замкнутость женского пространства подчеркнута:

Держи деньги в темноте, а девку в тесноте

Тем не менее целый ряд пословиц фиксирует наличие воли, самостоятельности женщин и своего взгляда на мир:

Утро вечера мудренее, жена мужа удалее.

Княжна хороша, и барыня хороша, а живет красна и наша сестра.

Моя коса, хочу совью, хочу распущу.

Особенно интересны пословицы и поговорки, а также встречающиеся в них словосочетания типа

Утро вечера мудренее, жена мужа удалее

Буйну голову платком покрыть

Они включают в свой состав лексемы, которые в народных, фольклорных текстах чаще всего сочетаются с  положительно коннотированными существительными, обозначающими мужчин  ( ср.: удалой молодец; сложить буйну голову (на поле брани)) и имплицирующими волю, активность, а не пассивность.

Обобщая рассмотрение материала, можно заключить следующее:

1. Андроцентричность в русской паремиологии имеет место. Наиболее четко она выражена пословицах и поговорках, отражающих мужской взгляд на мир и в главенства мужчины. Однако образ женщины на аксиологической шкале коннотирован отрицательно далеко не всегда. Можно говорить скорее о тенденции, чем об однозначно негативном отношении. Отрицательные стереотипы-прескрипции в русской паремиологии предлагаются для концепта “жена/баба”, а не для концепта “мать”. Четкое неприятие имеет место лишь в отношении процесса женского говорения. Он коннотирован практически только отрицательно.

2. Наличие “женского голоса” и женского мировидения в картине мира, создаваемой русской паремиологией, неоспоримо. На наш взгляд, картина мира, отражаемая женским языковым “Я” передает не природные, имманентные женщине области действительности, а показывает, в каких сферах общественной жизни и социальных институтах участие женщины допускалось и в какой степени. “Женский голос”, в котором преобладают печаль, выбор из двух зол меньшего, страдание, но и эмоциональность, гуманность, лишь подчеркивает неудобство для женщин этой вынужденной замкнутости в узкой сфере социальных рестрикций. Вместе с тем имеет место решительность, проявление своей воли.

3. Установленные факты позволяют заключить, что тезис феминистской лингвистики об андроцентричности любого языка, функционирующего в патриархатном или постпатриархатном обществе, на материале русского языка в части его паремиологии подтверждается.  Однако “Женский голос” в ней наряду с общечеловеческой перспективой также  не является маргинальным и свидетельствует об определенной самостоятельности женщин даже в столь давний период. Этот факт  находит подтверждение и на историческом материале (Пушкарева, 1989; Человек в кругу семьи, 1996; Михневича, 1990/1895). Так, Михневич показывает, что даже в период теремной культуры “крестьянка и вообще женщина низшего общественного слоя на Руси никогда не была теремной затворницей и жила в совершенно иных бытовых условиях, чем те, полумонастырские и полугаремные, в какие была поставлена московская боярыня или холеная купчиха богатой “гостинной сотни”(С.6). Рассматривая активность женщин в XVIII веке, Михневич отмечает их деятельность в качестве хозяйки и помещицы, писательницы и ученой, артистки, благотворительницы и религиозной отшельницы. Его выводы на лингвистическом материале подтверждает исследование Демичевой (1996).

Следуя нашей методике, сопоставим теперь ГС в русской фразеологии с тем, как они представлены во фразеологии немецкого языка, на примере анализа образа женщины.

Заключение

Систематизация научных взглядов на изучение гендерного фактора в языке позволяет отнести социальный пол к числу релевантных для лингвистики объектов. Гендер может быть исследован не только с позиций социолингвистики, но и в целом ряде лингвистических дисциплин, рассматривающих проблемы когниции, рефренции, номинации, дискурсивные закономерности, текст, лингвокультурологические и многие другие вопросы.

Основные теоретико-методологические положения гендерного концепта основаны на четырех взаимосвязанных компонентах: это культурные символы; нормативные утверждения, задающие направления для возможных интерпретаций этих символов и выражающиеся в религиозных, научных, правовых и политических доктринах; социальные институты и организации; а также самоидентификация личности. Гендерные отношения фиксируются в языке в виде культурно обусловленных стереотипов, накладывая отпечаток на поведение, в том числе и речевое, личности и на процессы ее языковой социализации. Гендерные стереотипы (ГС) могут и должны исследоваться в сопоставительном плане, что позволит как обнаружить универсальные черты, свойственные  ГС во всех или многих культурах, так и определить  их культурную специфику.

Поскольку гендер является компонентом как коллективного, так и индивидуального сознания, его необходимо изучать как когнитивный феномен, проявляющийся  в стереотипах, фиксируемых языком,  и в речевом поведении индивидов, осознающих с одной стороны, свою принадлежность к мужскому или женскому полу, с другой, - испытывающих определенное давление аксиологически не нейтральных структур языка, отражающих коллективное вúдение гендера.

В настоящее время в отечественном языкознании можно констатировать растущий интерес к ГИ и консолидацию усилий по формированию лингвистической гендерологии - самостоятельного научного направления, в центре которого находятся гендерные аспекты языка и коммуникации. Ситуация становления требует системного осмысления важных теоретико-методологических вопросов. Однако даже в тех странах, где ГИ ведутся очень интенсивно, они обнаруживают методологическую неоднородность. Наиболее четко определяются: а) исследования, осуществляемые при помощи дерридеанской деконструкции; б) исследования диагностического характера, имеющие практическую направленность - определение идентификационных признаков мужской и женской речи в виде симптомов первого и второго порядка в тех случаях, когда пол является релевантным фактором коммуникации. В первом направлении идеологические установки ученых в большей степени влияют на интерпретацию результатов. В этой связи для становления отечественной лингвистической гендерологии  существенным представляются как общеметодологические вопросы, так и частнолингвистические методы.

Основная масса исследований, особенно в русле деконструкции, проведена на материале влиятельных европейских языков и американского английского. Степень разработанности проблематики на материале других языков  ниже.

Отечественная лингвистика имеет определенный опыт исследования гендерных аспектов языка и речи, особенно в части разработки методик идентификации. Вопросы же языковой политики, направленной на создание гендерно нейтральной нормы, снижающей андроцентричность языка, пока лишь декларируются. Необходимая для них теоретическая база отсутствует. Эта проблема зависит, на наш взгляд, от индивидуального восприятия, а также тесно связана с развитием феминистских идей. Ее разработка будет зависеть от степени развития феминистской идеологии. Учитывая, однако, что феминистский дискурс в России набирает силу, можно предположить, что и вопросы реформирования языка будут обсуждаться более интенсивно. Это требует от лингвистов сосредоточить внимание на анализе выразительных средств русского языка в аспекте гендера, чтобы создать  научно обоснованную базу для  будущих дискуссий. Кроме того, необходим анализ результатов применения гендерно нейтральных языковых структур, используемых в других странах в целях преодоления “языкового сексизма”, а также степени их эффективности.

Мы считаем, что изучение женственности и мужественности как культурных концептов является одним из наиболее перспективных направлений гендерных исследований, так как его результаты позволяют повысить обоснованность и объяснительную силу остальных направлений лингвистической гендерологии и выявить степень применимости к русскому языку полученных в мировой лингвистике результатов. Безусловно, фемининность и маскулинность обнаруживают как универсальные, так и особенные черты. Определение общего и особенного становится, таким образом,  одной из важнейших целей  гендерных исследований.

Женственность и мужественность как культурные концепты имеют несколько измерений - историческое, синхронное (актуальное), образное (внутреннюю форму). Каждое из этих измерений поддается лингвистическому описанию, что позволяет идентифицировать культурную репрезентацию гендера в языке, исчислить гендерные стереотипы и проследить их динамику во времени. Культурная репрезентация пола  поддается манипулированию посредством  акцентуации определенных ГС в общественном дискурсе.

Проведенное исследование приводит к выводу о культурной обусловленности этой динамики, диалектическом единстве изменчивости и устойчивости и в целом  о релевантности лингвокультурологического исследования гендерных аспектов языка и коммуникации.

Мужественность и женственность - культурные концепты, исследование которых должно проводиться в нескольких культурных кодах, в том числе и в языке, что включает анализ и описание как всего потенциального инвентаря ГС в системе языка, так и изучение актуализации определенных ГС в коммуникации в зависимости от исторического периода (и/или  от социального заказа).

Для более точного описания особенностей фемининности и маскулинности, а также мужского и женского речевого поведения необходим анализ характерологических свойств  рассматриваемого языка. Характерологические особенности языков могут интерпретироваться  в терминах метафизической оппозиции “женственность/ мужественность”. При этом следует учитывать метафорический характер этих наименований. Особенности русского языка соотносимы с метафорой женственности.

Сравнение русского языкового материала с немецким наряду с многими сходными чертами обнаружило некоторые различия в интерпретации женского образа. На материале английского языка также были получены данные, подтверждающие этот факт. Наши данные позволяют  предположить, что - хотя андроцентричность, безусловно, присуща всем языкам -  степень андроцентричности разных языков неодинакова. Следовательно, можно говорить о несовпадении стереотипов фемининности и маскулинности в разных культурных средах.  Имеет смысл поэтому исследовать отражение образа женщины и мужчины в языке, сосредоточив внимание как на гендерных асимметриях, так и на контрастивном анализе гендерных стереотипов в разных  языках.

Безусловно, вопрос это должен быть изучен более основательно с использованием  крупных массивов данных и с привлечением разнообразного  языкового материала. Наш анализ не носит исчерпывающего характера и может быть в дальнейшем продолжен, детализирован и расширен.