Гендер в истории языка

Представляется, что в этой связи для репрезентации гендера возможно использование  термина “семиотический коллаж”. Семиотический коллаж может исследоваться с целью обнаружения в нем различных составляющих, относящихся к той или иной культуре или историческому периоду.

В отношении мужского речевого поведения  также высказываются новые точки зрения. Так, Левант (Levant, 1995) показывает, что у взрослых мужчин довольно часто наблюдается алекситимия - неспособность связать слова с эмоциями, то есть недостаток умения идентифицировать, выразить и описать свои собственные эмоциональные состояния, в частности, теплоту, заботу, печаль или боль. Автор относит этот факт к последствиям воспитания в детстве, когда от мальчика не требуется проявление эмоций, скорее даже, это является нежелательным. В результате мужчины тендируют к четкому проявлению и умению вербализовать лишь одну эмоцию - гнев.

Кросскультурные, этно-  и лингвокультурологические исследования

Главной их особенностью является малая, по сравнению с другими направлениями, разработанность проблемы. Практически все авторы, работающие в области ГИ, отмечают, что основной массив данных получен на материале американского варианта  английского языка и ряда других влиятельных европейских языков, в первую очередь, немецкого и французского. Этот факт вызывает обоснованные сомнения в применении результатов исследований к материалу других языков (Халеева, 1998, 1999). Номинативная система языков неодинаковым образом манифестирует концепты “мужественность” и “женственность” и придает им неодинаковое значение. Речевое поведение мужчин и женщин может различаться в зависимости от норм соответствующей культуры. Так, принцип вежливости (Brown, Levinson, 1987) выведен, скорее, для среднего класса американцев. В иных культурах возможны иные закономерности общения, как показано в  Николаева, 1990; Германова, 1996; Rathmayr, 1996, Халеева, 1998, Кирилина, 1998б, 1999а). На наш взгляд, для конрастивной лингвокультурологии  существенно сопоставление культурных концептов (Вежбицкая, 1999) и их интерпретации. Таким образом, задачей здесь является описание культурных концептов “женственность” и “мужественность”, выявление их ингерентных составляющих. Для этого применим метод определения культурной коннотации, т.е. “интерпретации денотативного или образно мотивированного... аспектов значения в категориях культуры” (Телия, 1996, с. 214). Вместе с тем меняется и “интерпретация языковых знаков в зависимости от установок ментальности”(Там же, с. 217), что повышает значимость доказательств научности избранного метода (См. Добровольский, 1997).

В рамках этого подхода постулируется описание наивной картины мира, где в неявном, требующем научной экспликации виде представлены взаимодействие и взаимопроникновение культуры и языка, а также формы фиксации в языке культурно значимой информации.

Наименьшим образом разработана гендерная составляющая неевропейских языков, а труды по сопоставительной лингвокультурологии немногочисленны. (Philips, 1987; Günthner, Kotthoff, 1991; Халеева, 1999; Кирилина, 1999). Вместе с тем фрагментарно гендерные аспекты языка в межкультурном сравнении представлены в трудах лингвистов, не причисляющих себя к гендерологам (Вежбицкая, 1996; Телия, 1996).

3 Дискуссионные вопросы лингвистической гендерологии: био- и социодетерминизм

Важнейшей дискуссионной проблемой ГИ остается вопрос о том, в какой степени соотносятся биологические и культурные факторы, влияющие на гендерные различия в языке и речи. Социодетерминисты, к которым относится в первую очередь феминистская лингвистика и представители этнолингвистики, настаивают на доминирующем воздействии общества и культуры, что доказывается результатами изучения  коммуникации в разных культурах и исследованием процессов социализации человека (обзор соответствующих трудов см. Mead, 1949; Philips, 1987, Günthner, Kotthoff, 1991; Pollack, 1995; Горошко, Кирилина, 1999).  Названные исследования убедительно доказывают пластичность человеческой психики и ее высокую зависимость от культурной среды.

Биодетерминисты исходят из наличия когнитивных различий у мужчин и женщин, доказывая их экспериментальным путем. Экспериментальные данные рассматриваются как свидетельство врожденных биологических различий в языковой когниции. Биодетерминистская теория основана на  влиянии различий гормональных систем мужчин и женщин на их речевое поведение. Предлагается различать когнитивные, эмоциональные и физические последствия гормональной дифференции. Утверждения о когнитивных различиях допускают возможные расхождения в ментальных способностях мужчин и женщин. Тезис об эмоциональных различиях выводит в фокус рассуждений мужскую агрессивность и женскую заботливость, но может и основываться на предположении, что женщины более эмоциональны и чувствительны. Наиболее распространено мнение, что физические различия - репродуктивная функция у женщин и более крупные размеры и сила у мужчин - оказывают влияние на полоролевую дифференциацию (Sherzer, 1987). Очень распространено также мнение, что языковая способность женщин врожденно выше, чем у мужчин. Мужчины же от рождении имеют лучшие визуально-пространственные навыки. Аргументы сторонников биодетерминистского подхода базируются на  признании межполушарной асимметрии  мозга у мужчин и женщин. Впервые данные об этом были получены  в процессе наблюдений за пациентами с нарушением мозговой деятельности в результате травм (McGlone, 1980). Доказывалось, что при повреждении одного и того же участка мозга нарушения речи у мужчин и женщин носили разный характер. На этом основании было выдвинуто предположение, что различия в нейроанатомических характеристиках полушарий мозга  человека могут детерминировать их специфические особенности в осуществлении когнитивных процессов. Решение когнитивной задачи, с одной стороны, требует формирований соответствующей системы кодов, с другой - опирается на системы кодирования, уже имеющиеся в индивидуальном опыте (Гольдберг, Коста, 1995), поэтому можно предположить, что биологические различия в организации и функционировании полушарий мозга создают предпосылки для указанной дихотомии в развертывании когнитивной деятельности. Особенности нейронной организации левого полушария сравнительно с правым могут объяснить его большую способность к быстрому поиску ранее накопленной информации. Левое полушарие играет ведущую роль в лингвистическом кодировании (Гольдберг, Коста, 1995), но и в целом более широко участвует в обеспечении когнитивных процессов, опирающихся на хорошо закрепленные дескриптивные системы. На взгляд названных авторов, правое полушарие доминирует  в тех ситуациях, когда ни одна из имеющихся в индивидуальном репертуаре дескриптивных систем не соответствует поставленной задаче. Вместе с тем, ряд исследователей мозга настаивает на том, что функциональная специфика мозговых структур и латеральная асимметрия  левых и правых блоков  в значительной степени формируется прижизненно: “В настоящее время пока нет  достаточно четких критериев, позволяющих разграничивать врожденные, генотипически обусловленные и динамические, формируемые прижизненно особенности асимметрии блоков” (Хомская, 1995).

Предположительно, у женщин для речевых процессов более, чем у мужчин, задействовано правое полушарие. Женщины также обнаруживали меньшую степень нарушения речи, чем мужчины, во всех случаях, когда травмировано было левое полушарие, что позволило исследователям предположить совместность в работе полушарий в процессе речепорождения и меньшую, по сравнению с мужской, специализацию полушарий. Аналогичным образом интерпретируется и большая успешность девочек в освоении языка и чтения. Опыты по дихотическому прослушиванию (McKeever, 1977), измеряющему скорость и точность декодирования слов для каждого уха и связанное с этим доминирование одного из полушарий, привели автора к выводу о том, что женский мозг, вероятно, для осуществления вербальных функций задействует оба полушария сразу, а в мужском они более четко локализованы в левом полушарии. Результаты эксперимента расцениваются лингвистами как неоднозначные. Так, С. Филипс (Philips, 1987) не считает возможным распространять их на лингвистическую компетенцию в форме знания грамматики и лексикона. Аналогичные возражения возникли и при обсуждении в научной литературе результатов измерения электрической активности гемисфер при прослушивании музыки и речевых сообщений мужчинами и женщинами (Shucard et al., 1987). Высказываются также сомнения в надежности и точности самого метода в связи с тем, что многочисленные эксперименты такого рода дают весьма противоречивые результаты, следовательно, в их выводах отсутствует один из важных признаков валидности - повторяемость результатов. Результаты экспериментов, проводившихся в нашей стране также не однозначны (Траченко, 1995). Кроме того, у каждого человека имеет или не имеет места индивидуальное доминирование левого или правого полушария (Хомская, 1995). С. Филипс считает, что если даже и существуют различия в развитии и локализации речевых функций у детей, то науке не известны четкие поведенческие манифестации таких различий при прямом измерении речевой “продукции”. “ Не очевидны и гендерные различия во владении грамматикой и лексиконом языка для любой нормальной популяции любого возраста” (Philips, 1987, p.6). Напротив, ряд работ показывает множественность пола(Trudgill, 1972, Schwitalla, 1995). Так, П. Траджилл установил, что уровень образования находится в обратно пропорциональной  связи с гендерными различиями в речи. Й. Швиталла показал, что социальная среда и уровень образования приводят к большой вариативности речевого поведения в рамках одного пола (изучалась речь фабричных работниц и представительниц академической cреды).

Обзор исследований Д. Сепир, Хоува и др. (Philips, 1987) показывает, что социальная деятельность часто представляет собой создание, распространение и поддержание идеологий, включающих структуры и модели, интерпретирующие  природу мужчин и женщин. На этом основании утверждается, что такого рода идеологии играют главную роль в формировании гендерно специфичного поведения. Основная идея такого рода исследований состоит в указании на то, что различные источники и сферы влияния должны быть рассмотрены по отдельности и разграничены. Показано также, что приравнивание большой силы к легитимному авторитету является этноцентричным, так как  сила / власть, которую в Западной Европе считают авторитетом, в других культурах может быть не слишком велика. Кроме того, то, что в западноевропейской культурной традиции концептуализируется как вежливость, не всегда рассматривается как таковая в неевропейских культурах.

Подводя итог сказанному, сдедует отметить, что, объясняя поведенческие и речевые различия между полами, современное состояние гендерологии не позволяет отдать явное предпочтение ни причинам биологического порядка, ни социокультурным доминантам. В научном дискурсе присутствуют в большей или меньшей степени обоснованные доказательства воздействия как первых, так и вторых причин. Поэтому сегодня можно говорить о биосоциальном характере полового диморфизма.

3. Гендерные исследования и отечественное языкознание

3.1. Особенности развития гендерных исследований в российской лингвистике

Изучение  взаимосвязи языка и пола в нашей стране имеет ряд особенностей: “в лингвистике играет роль то, где развивается та или иная концепция: как история самих концепций, так и системы их противопоставлений другим концепциям не одни и те же повсюду, они зависят от страны или, точнее, от той или иной культурной традиции”(Серио, цит. по Кубрякова, 1995, с. 168).

В новейших работах по истории ГИ доминирует мнение, что российская гендерология находится на стадии формирования. На наш взгляд, это верно только отчасти. Действительно, в советский период отсутствовала важнейшая составляющая ГИ - феминистская лингвистика. В настоящее время это направление ГИ также представлено весьма слабо, в основном в работах зарубежных русистов и немногих отечественных исследователей, принявших феминистскую идеологию (и стимулируемых - что немаловажно - зарубежными фондами). Российская лингвистика критикуется за невнимание к вопросам гендера, нежелание разработать предложения по “политически корректному”, или несексистскому употреблению языка. Зарубежные лингвисты, особенно представители ФЛ, нередко критикуют российских русистов за недостаточное внимание к гендерным вопросам или патриархальный подход к их тематизации (Doleschal, Schmid, 1999).

Сравнительно небольшое пока число работ  (См. Кирилина, 1997а; Кирилина, 1998а) российских языковедов, где применяется  постмодернистский методологический подход, на первый взгляд, дает основания для критики, если считать феминистский метод единственно верным.

Нам представляется не случайным  отсутствие в отечественной лингвистике ярко выраженного феминистского направления. Во-первых, после 1917 г. женщины получили в России равные с мужчинами гражданские права, имели возможность получать высшее образование, в советские годы (особенно в период стахановского движения) целью государственной политики было привлечение женщин к освоению мужских профессий. Знаковыми фигурами становились П. Ангелина,  ткачихи сестры Виноградовы, женщины-летчицы и многие другие. Государственная политика способствовала (наряду с отсутствием эротизированной рекламы, против которой приходилось также бороться западными феминисткам) ослаблению восприятия женщин лишь с точки зрения их репродуктивной функции или сексуальной привлекательности. Большое количество женщин-врачей, учителей, профессоров также не поддерживало стереотип домашней женщины, ограниченной лишь сферой частной жизни. Для сравнения отметим, что в Швейцарии женщины получили избирательное право лишь в 1971 г. В семидесятые годы нашего века журналисткам ФРГ приходилось бороться за право читать политические новости. Список примеров может быть продолжен. Мы привели его с целью проиллюстрировать, почему феминизм на западе развивался в послевоенный период столь мощно. В России он такого размаха не достиг. Разумеется, сыграла свою роль и идеологизация советского общества, а также негативные изменения в положении женщин в постсоветский период.

Второй причиной, на наш взгляд, является меньшая значимость проблемы пола в русской культуре по сравнению с западной (См. Рябов, 1997, 1999).

Вместе с тем ряд вопросов, например, соотношение категории грамматического рода и экстралингвистической категории “пол”, рассматривались в российской лингвистике в рамках других дисциплин, -  в частности, морфологии, грамматики, лексикологии - еще до того, как на западе сформировалась феминистская концепция языка (подробнее об этом см. Tafel, 1997).  Многое из того, что требовали феминисты - изменения в официальном письме форм обращения, реферирования не только к мужчинам, но и к женщинам и т.п. - по умолчанию присутствовало в русском узусе: тетрадь ученика (цы); родился (лась) и.т.д. Важно при этом отметить, что феминистский и - шире - постмодернистский дискурс в российской лингвистике отсутствовал. Подчеркнем, что этот факт не означает отсутствие внимания к феноменам языка, непосредственно или опосредованно связанным с полом. Именно поэтому корректнее было бы говорить не об отсутствии интереса к проблематике, а об отсутствии соответствующей дискурсивной практики. Выделение пола в качестве специального предмета обсуждения, действительно,  менее свойственно русской научной и культурной традиции, нежели западной. Как  убедительно показал М. Фуко, проблематизация пола имеет в западной культуре глубокие корни и предстает как историческая совокупность различных знаний, институций и соответствующих практик, которые устанавливают обязательные для всех правила, границы и пределы (Фуко, с.425). Таким образом, в основе изучения всех проявлений пола лежит исторически своеобразная форма опыта - как в отношении конкретной личности, так и в отношении научного дискурса. Да и сами понятия “мужественность” и “женственность” - при всей их общечеловеческой универсальности - имеют определенную культурную специфику (Ср.: Кирилина, 1998в). Обнаружение и описание этой специфики - одна из актуальных задач гендерной лингвистики.

Еще одна особенность российских исследований состоит в том, что они не вырастали из феминистской идеологии, как это произошло в США и Западной Европе. Не вызывает сомнений, что феминизм обратился к проблемам естественного языка с целью доказать в нем наличие следов патриархата, вскрыть дискриминирующие структуры языка, продемонстрировать его сексистский характер. Исходя из идеи отражения в языке властных отношений, коммуникация, особенно в начальный период феминистской лингвистики, исследовалась прежде всего с целью выявления мужской доминантности в коммуникативной интеракции. Первые исследовательницы  проблемы (например, Lakoff, 1973; Trömel-Plötz, 1982)  исходили из допущения (или убеждения), что пол является главным, определяющим успешность коммуникации фактором. Исследование речи мужчин и женщин преследовало цель вскрыть этот факт, обнаружить механизмы речевой дискриминации (перебивания, управление тематикой диалога, употребление директивных речевых актов и т.п.). Хотя в дальнейшем выводы Тремель-Плетц не подтвердились или подтвердились лишь частично, резкая постановка вопроса, а также реальная экстралингвистическая ситуация, в которой оказались западные женщины после второй мировой войны, способствовали формированию широкого лингвистического направления, переросшего в дальнейшем в более взвешенные гендерные исследования, которые все же во многих случаях тесно связаны с феминистской лингвистикой.