"Семья" Моргана

С появлением патриархальной семьи мы вступаем в область писаной  истории и вместе с тем в  ту область, где сравнительное правоведение может оказать нам значительную помощь. И действительно, благодаря  ему мы сделали здесь существенный шаг вперед. Мы обязаны Максиму  Ковалевскому ("Очерк происхождения  и развития семьи и собственности", Стокгольм, 1890, стр. 60-100) доказательством  того, что патриархальная домашняя община, встречающаяся теперь еще  у сербов и болгар под названием Zadruga (примерно означает содружество) или Bratstvo (братство) и в видоизмененной форме у восточных народов, образовала переходную ступень от семьи, возникшей  из группового брака и основанной на материнском праве, к индивидуальной семье современного мира. Это, по-видимому, действительно доказано, во всяком случае для культурных народов Старого  света, для арийцев и семитов.

Южнославянская  задруга представляет собой наилучший  еще существующий образец такой  семейной общины. Она охватывает несколько  поколений потомков одного отца вместе с их женами, причем все они живут  вместе одним двором, сообща обрабатывают свои поля, питаются и одеваются  из общих запасов и сообща владеют  излишком дохода. Община находится  под высшим управлением домохозяина (domacin), который представляет ее перед  внешним миром, имеет право продавать  мелкие предметы, ведает кассой, неся ответственность  как за нее, так и за правильное ведение всего хозяйства. Он избирается и отнюдь не обязательно должен быть старшим по возрасту. Женщины и  выполняемые ими работы подчинены  руководству домохозяйки (donaacica), которой  обыкновенно бывает жена домачина. Она играет также важную, часто  решающую роль при выборе мужей для  девушек общины. Но высшая власть сосредоточена  в семейном совете, в собрании всех взрослых членов общины, как женщин, так и мужчин. Перед этим собранием  отчитывается домохозяин; оно принимает  окончательные решения, вершит суд  над членами общины, выносит постановления  о более значительных покупках и  продажах - особенно когда дело касается земельных владений - и т. д.

Только приблизительно десять лет тому назад было доказано, что такие большие семейные общины продолжают существовать и в России; теперь общепризнанно, что они столь  же глубоко коренятся в русских  народных обычаях, как и сельская община. Они фигурируют в древнейшем русском сборнике законов, в "Правде" Ярослава, под тем же самым названием (vervj{*37}), как и в далматинских законах, и указания на них можно найти  также в польских и чешских  исторических источниках.

У германцев также, согласно Х¬йслеру ("Основные начала германского права"), хозяйственной  единицей первоначально являлась не индивидуальная семья в современном  смысле, а "домашняя община", состоящая  из нескольких поколений со своими семьями и притом довольно часто  охватывающая и несвободных. Римскую  семью также относят к этому  типу, и в соответствии с этим в последнее время подвергают весьма большому сомнению как абсолютную власть домохозяина, так и бесправие  по отношению к нему остальных  членов семьи. У кельтов также, по-видимому, существовали подобные семейные общины в Ирландии; во Франции они сохранились  в Ниверне вплоть до французской  революции под названием parconneries, а во Франш-Конте они и до настоящего времени еще не совсем исчезли. В  районе Луана (департамент Соны и  Луары) встречаются большие крестьянские дома с общим высоким, доходящим  до самой крыши центральным залом  и расположенными вокруг него спальнями, в которые поднимаются по лестницам  в 6-8 ступенек и где живет несколько  поколений одной и той же семьи.

В Индии домашняя община с совместной обработкой земли  упоминается уже Неархом в  эпоху Александра Великого и она  существует еще и теперь в той  же местности, в Пенджабе, и на всем северо-западе страны. На Кавказе Ковалевский  сам смог доказать ее существование. В Алжире она еще существует у  кабилов. Она встречалась, по-видимому, даже в Америке; ее предполагают найти  в "calpullis" древней Мексики, которые  описывает Сурита; напротив, Кунов ("Ausland" № 42-44, 1890) довольно ясно доказал, что  в Перу ко времени его завоевания существовало нечто вроде маркового  строя (причем удивительно, что эта  марка также называлась marca), с  периодическими переделами обработанной земли, следовательно, с индивидуальной обработкой земли.

Во всяком случае патриархальная домашняя община с общим  землевладением и совместной обработкой земли приобретает теперь совсем иное значение, чем раньше. Мы уже  не можем подвергать сомнению ту важную роль, которую она играла у культурных и некоторых других народов Старого  света при переходе от семьи, основанной на материнском праве, к индивидуальной семье. В последующем изложении  мы еще вернемся к сделанному Ковалевским  дальнейшему выводу, что она была также переходной ступенью, из которой  развилась сельская община, или община-марка, с индивидуальной обработкой земли  отдельными семьями и с первоначально  периодическим, а затем окончательным  разделом пахотной земли и лугов.

Относительно семейной жизни внутри этих домашних общин  следует заметить, что по крайней  мере в России о главах семей известно, что они сильно злоупотребляют своим  положением по отношению к молодым  женщинам общины, особенно к своим  снохам, и часто образуют из них  для себя гарем; русские народные песни весьма красноречивы на этот счет.

Прежде чем перейти  к моногамии, быстро развивающейся  с падением материнского права, скажем еще несколько слов о многоженстве и многомужестве. Обе эти формы  брака могут быть только исключениями, - так сказать, историческими предметами роскоши, - не считая разве только одновременного существования их обоих в какой-либо стране, чего, как известно, не бывает. Так как, следовательно, оказавшиеся  вне многоженства мужчины не могли  находить утешения у женщин, ставших  излишними вследствие многомужества, число же мужчин и женщин, независимо от социальных учреждений, до сих пор  было почти одинаковым, то ни та, ни другая форма брака сама по себе не могла стать общепринятой. В  действительности, многоженство одного мужчины было, очевидно, результатом  рабства и было доступно только лицам, занимавшим исключительное положение. В патриархальной семье семитского типа в многоженстве живет только сам патриарх и, самое большее, несколько  его сыновей, остальные должны довольствоваться одной женой. Так обстоит дело еще в настоящее время на всем Востоке; многоженство - привилегия богатых  и знатных и осуществляется главным  образом путем покупки рабынь; масса народа живет в моногамии. Такое же исключение представляет многомужество  в Индии и Тибете; небезынтересный, без сомнения, вопрос о его происхождении  из группового брака {*38} подлежит еще  дальнейшему изучению. Впрочем, в  своей практике многомужество, по-видимому, отличается гораздо большей терпимостью, чем ревнивый режим магометанских  гаремов. Так по крайней мере у  наиров в Индии, хотя каждые трое, четверо  и более мужчин имеют одну общую  жену, однако каждый из них может  наряду с этим иметь совместно  с другими тремя и более  мужчинами вторую жену, равно как  и третью, четвертую и т. д. Удивительно, что Мак-Леннан, описывая эти брачные  клубы, члены которых могут одновременно состоять в нескольких клубах, не открыл новой категории клубного брака. Этот обычай брачных клубов, впрочем, отнюдь не является действительном многомужеством; напротив, как уже заметил Жиро-Т¬лон, это просто особая форма группового брака; мужчины живут в многоженстве, женщины - в многомужестве.{*39}

4. Моногамная семья.  Она возникает из парной семьи,  как показано выше, на рубеже  между средней и высшей ступенью  варварства; ее окончательная победа - один из признаков наступления  эпохи цивилизации. Она основана  на господстве мужа с определенно  выраженной целью рождения детей,  происхождение которых от определенного  отца не подлежит сомнению, а  эта бесспорность происхождения  необходима потому, что дети со  временем в качестве прямых  наследников должны вступить  во владение отцовским имуществом. Она отличается от парного  брака гораздо большей прочностью  брачных уз, которые теперь уже  не расторгаются по желанию  любой из сторон. Теперь уже,  как правило, только муж может  их расторгнуть и отвергнуть  свою жену. Право на супружескую  неверность остается обеспеченным  за ним и теперь, во всяком  случае, в силу обычая (Code Napoleon {*40} определенно предоставляет такое  право мужу, если только он  не вводит сожительницу под  семейный кров), и по мере дальнейшего  общественного развития оно осуществляется  все шире; если же жена вспомнит  о былой практике половых отношений  и захочет возобновить ее, то  подвергается более строгой каре, чем когда-либо прежде.

Во всей своей  суровости новая форма семьи  выступает перед нами у греков. В то время, замечает Маркс,{*41} как  положение богинь в мифологии  рисует нам более ранний период, когда женщины занимали еще более  свободное и почетное положение, в героическую эпоху мы застаем  женщину уже приниженной господством  мужчины и конкуренцией рабынь.{*42} Достаточно прочесть в "Одиссее", как Телемах обрывает свою мать и  заставляет ее замолчать.{*43} Захваченные  в плен молодые женщины становятся у Гомера жертвой плотской страсти  победителей: военачальники по очереди  и в соответствии со своим рангом выбирают себе самых красивых из них; все действие "Илиады", как известно, развертывается вокруг спора между  Ахиллесом и Агамемноном из-за такой рабыни. При каждом сколько-нибудь значительном гомеровском герое  упоминается пленная девушка, с  которой он делит палатку и  ложе.Этих девушек берут также  с собой на родину и в супружеский  дом, как, например, у Эсхила Агамемнон  поступает с Кассандрой;{*44} рожденные  от таких рабынь сыновья получают небольшую долю отцовского наследства и считаются свободными гражданами; Тевкр является таким внебрачным сыном Теламона и может называть себя по отцу. От законной жены требуется, чтобы она мирилась со всем этим, сама же строго соблюдала целомудрие и супружескую верность. Хотя греческая женщина героической эпохи пользуется большим уважением, чем женщина эпохи цивилизации, все же она в конце концов является для мужчины только матерью его рожденных в браке законных наследников, его главной домоправительницей и надсмотрщицей над рабынями, которых он по своему усмотрению может делать, и фактически делает, своими наложницами. Именно существование рабства рядом с моногамией, наличие молодых красивых рабынь, находящихся в полном распоряжении мужчины, придало моногамии с самого начала ее специфический характер, сделав ее моногамией только для женщины, но не для мужчины. Такой характер она сохраняет и в настоящее время.

У греков более позднего периода следует проводить различие между дорийцами и ионийцами. У первых, классическим образцом которых  служит Спарта, брачные отношения  во многом еще более архаичны, чем  даже те, которые изображены Гомером. В Спарте существует парный брак, видоизмененный в соответствии с принятыми там  воззрениями на государство и  во многих отношениях еще напоминающий групповой брак. Бездетные браки  расторгаются: царь Анаксандрид (за 560 лет до н. э.), имевший бездетную  жену, взял вторую и вел два хозяйства; около того же времени царь Аристон, у которого были две бесплодные жены, взял третью, но зато отпустил одну из первых. С другой стороны, несколько  братьев могли иметь общую  жену; человек, которому нравилась жена его друга, мог делить ее с ним, и признавалось приличным предоставлять  свою жену в распоряжение, как выразился  бы Бисмарк, здорового "жеребца", даже если тот не принадлежал к  числу сограждан. Из одного места  у Плутарха, где спартанка направляет к своему мужу поклонника, который  домогается ее любви, можно заключить, согласно Ш¬ману, даже о еще большей  свободе нравов. Действительное нарушение  супружеской верности - измена жены за спиной мужа - было поэтому неслыханным  делом. С другой стороны, Спарта, по крайней мере в лучшую свою эпоху, не знала домашнего рабства, крепостные илоты жили обособленно в имениях, поэтому у спартиатов было меньше соблазна пользоваться их женами. Естественно, что в силу всех этих условий женщины  в Спарте занимали гораздо более  почетное положение, чем у остальных  греков. Спартанские женщины и  лучшая часть афинских гетер были в Греции единственными женщинами, о которых древние говорят  с уважением и высказывания которых  они признают заслуживающими упоминания.

Совершенно иное положение мы находим у ионийцев, для которых характерны Афины. Девушки  учились лишь прясть, ткать и шить, самое большее - немного читать и  писать. Они жили почти затворницами, пользовались обществом лишь других женщин. Женский покой находился  в обособленной части дома, в верхнем  этаже или в глубине, куда мужчинам, в особенности чужим, нелегко  было проникнуть и куда женщины удалялись  при посещении дома мужчинами. Женщины  не выходили без сопровождения рабыни; дома они буквально находились под  стражей; Аристофан упоминает о  молосских собаках, которых держали  для устрашения нарушителей супружеской  верности, а, по крайней мере в азиатских  городах, для надзора за женщинами  держали евнухов, которые уже  во время Геродота фабриковались  на острове Хиос для продажи и, согласно Ваксмуту, не для одних  только варваров. У Еврипида жена обозначается словом oikurema,{*45} как вещь для присмотра  за хозяйством (слово это среднего рода), и для афинянина она действительно  была, помимо деторождения, не чем иным, как старшей служанкой. Муж занимался  своими гимнастическими упражнениями, своими общественными делами, от участия  в которых жена была отстранена; он, кроме того, имел еще часто  к своим услугам рабынь, а в  период расцвета Афин - широко распространенную и во всяком случае находившуюся под  покровительством государства проституцию. Именно на почве этой проституции  выработались единственные яркие типы греческих женщин, которые так  же возвышались над общим уровнем  женщин античности своим умом и художественным вкусом, как спартанки своим характером. Но то обстоятельство, что нужно  было сначала сделаться гетерой, чтобы стать подлинной женщиной, служит самым суровым осуждением афинской семьи.

Эта афинская семья  с течением времени сделалась  образцом, по которому устраивали свои домашние порядки не только остальные  ионийцы, но постепенно и все греки  как внутри страны, так и в колониях. Однако, вопреки всему этому затворничеству и надзору, гречанки довольно часто  находили возможность обманывать своих  мужей, а последние, стыдившиеся  обнаружить хотя бы какое-нибудь чувство  любви к своим женам, развлекались всяческими любовными похождениями с гетерами; но унижение женщин мстило за себя и унижало самих мужчин, вплоть до того, что в конце концов они погрязли в противоестественной  любви к мальчикам и лишили достоинства своих богов, как  и самих себя, мифом о Ганимеде.

Таково было происхождение  моногамии, насколько мы можем проследить его у самого цивилизованного  и наиболее развитого народа древности. Она отнюдь не была плодом индивидуальной половой любви, с которой она  не имела абсолютно ничего общего, так как браки по-прежнему оставались браками по расчету. Она была первой формой семьи, в основе которой лежали не естественные, а экономические  условия {*46} - именно победа частной  собственности над первоначальной, стихийно сложившейся общей собственностью. Господство мужа в семье и рождение детей, которые были бы только от него и должны были наследовать его  богатство, - такова была исключительная цель единобрачия, откровенно провозглашенная  греками. В остальном же оно было для них бременем, обязанностью по отношению к богам, государству  и собственным предкам, которую  приходилось выполнять. В Афинах закон предписывал не только вступление в брак, но и выполнение мужем  определенного минимума так называемых супружеских обязанностей.{*47}

Таким образом, единобрачие  появляется в истории отнюдь не в  качестве основанного на согласии союза  между мужчиной и женщиной и еще  меньше в качестве высшей формы этого  союза. Напротив. Оно появляется как  порабощение одного пола другим, как  провозглашение неведомого до тех пор  во всей предшествующей истории противоречия между полами. В одной старой ненапечатанной рукописи 1846 г., принадлежащей Марксу и мне, я нахожу следующее: "Первое разделение труда было между мужчиной и женщиной для производства детей".{*48} К этому я могу теперь добавить: первая появляющаяся в истории противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между мужем и женой при единобрачии, и первое классовое угнетение совпадает с порабощением женского пола мужским. Единобрачие было великим историческим прогрессом, но вместе с тем оно открывает, наряду с рабством и частным богатством, ту продолжающуюся до сих пор эпоху, когда всякий прогресс в то же время означает и относительный регресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления других. Единобрачие - это та клеточка цивилизованного общества, по которой мы уже можем изучать природу вполне развившихся внутри последнего противоположностей и противоречий.