"Семья" Моргана

Старая относительная  свобода половых связей отнюдь не исчезла с победой парного  брака или даже единобрачия.

"Старая система  брака, введенная в более тесные  границы в результате постепенного  вымирания пуналуальных групп,  все еще служила той средой, в которой развивалась семья,  и тормозила ее развитие вплоть  до первых проблесков цивилизации... она исчезла, наконец, перейдя  в новую форму гетеризма, которая  и в период цивилизации следует  за людьми, точно мрачная тень, лежащая на семье".

Под гетеризмом Морган понимает существующие наряду с единобрачием внебрачные половые связи мужчин с незамужними женщинами, что, как  известно, процветает в самых различных  формах на протяжении всего периода  цивилизации и все более и  более превращается в неприкрытую  проституцию.{*49} Этот гетеризм ведет  свое происхождение непосредственно  от группового брака, от той жертвы, ценой которой женщины, отдаваясь  посторонним, покупали себе право на целомудрие. Отдаваться за деньги было первоначально религиозным актом; это происходило в храме богини любви, и деньги шли в первое время  в сокровищницу храма. Гиеродулы  Анаитис в Армении, Афродиты в  Коринфе, а также состоящие при  храмах религиозные танцовщицы Индии, так называемые баядерки (искаженное португальское bailadeira - танцовщица), были первыми проститутками. Отдаваться посторонним мужчинам - первоначально  обязанность каждой женщины - стало  впоследствии уделом только этих жриц, как бы замещавших всех остальных. У  других народов гетеризм ведет свое происхождение от предоставлявшейся  девушкам до брака половой свободы  и, следовательно, также является пережитком группового брака, только дошедшим до нас другим путем. С возникновением имущественного неравенства, то есть уже  на высшей ступени варварства, наряду с рабским трудом спорадически появляется и наемный труд и одновременно как необходимый его спутник  профессиональная проституция свободных  женщин наряду с принуждением рабынь отдаваться мужчинам. Таким образом, наследство, завещанное групповым браком цивилизации, двойственно, как двойственно, двулико, внутренне раздвоенно, противоречиво  и все, что порождено цивилизацией: с одной стороны - моногамия, а  с другой - гетеризм вместе с его  самой крайней формой - проституцией. Гетеризм - это такой же общественный институт, как и всякий другой; он обеспечивает дальнейшее существование  старой половой свободы - в пользу мужчин. На деле не только терпимый, но и широко практикуемый, особенно же используемый господствующими классами, гетеризм на словах подвергается осуждению. Но это осуждение в действительности направляется не против причастных к  этому мужчин, а только против женщин; их презирают и выбрасывают из общества, чтобы, таким образом, снова  провозгласить, как основной общественный закон, неограниченное господство мужчин над женским полом.

Но вместе с этим развивается второе противоречие внутри самой моногамии. Рядом с мужем, скрашивающим свое существование гетеризмом, стоит покинутая супруга.{*50} Одна сторона противоречия так же немыслима  без другой, как невозможно иметь  в руке целое яблоко после того, как съедена его половина. Однако не таково, по-видимому, было мнение мужчин, пока жены не вразумили их. Вместе с  единобрачием появляются два неизменных, ранее неизвестных характерных  общественных типа: постоянный любовник жены и муж-рогоносец. Мужчины одержали победу над женщинами, но увенчать победителей  великодушно взялись побежденные. Рядом с единобрачием и гетеризмом неустранимым общественным явлением сделалось  и прелюбодеяние, запрещенное, строго наказуемое, но неискоренимое. Достоверность  происхождения детей от законного  отца продолжала, как и раньше, основываться самое большее на нравственном убеждении, и, чтобы разрешить неразрешимое противоречие. Code Napoleon ввел статью 312:

"L'enfant concu pendant le manage a pour pere le mari" - "отцом ребенка,  зачатого во время брака, является  муж".

Таков конечный результат  трехтысячелетнего существования  единобрачия.

Таким образом, в  тех случаях, когда индивидуальная семья - остается верна своему историческому  происхождению и когда в ней  в силу исключительного господства мужа противоречие между мужчиной и  женщиной приобретает ясно выраженный характер, эта семья дает нам в  миниатюре картину тех же противоположностей и противоречий, в которых движется общество, разделенное на классы со времени наступления эпохи цивилизации, и которые оно не способно ни разрешить, ни преодолеть. Я говорю здесь, разумеется, лишь о тех случаях единобрачия, когда супружеская жизнь действительно  соответствует установлениям, вытекающим из первоначального характера этого  института, но жена при этом восстает против господства мужа. Что далеко не все браки протекают так, об этом лучше всех знает немецкий филистер, который так же не умеет быть господином в своем доме, как и в государстве; его жена поэтому с полным правом присваивает себе мужскую власть, которой он не достоин. Зато он воображает, что стоит гораздо выше своего французского товарища по несчастью, которому чаще, чем ему самому, приходится куда хуже.

Впрочем, индивидуальная семья отнюдь не везде и не во всякое время принимала такую  классически суровую форму, какую  она имела у греков. У римлян, которые в качестве будущих завоевателей мира обладали более широким, хотя и  менее утонченным взглядом на вещи, чем греки, жена пользовалась большей  свободой и большим уважением. Римлянин считал, что супружеская верность достаточно обеспечена предоставленной  ему властью над жизнью и смертью  его жены. Кроме того, жена могла  здесь наравне с мужем при  желании расторгнуть брак. Но наибольший прогресс в развитии единобрачия был достигнут, несомненно, с вступлением на историческую арену германцев и достигнут потому, что у них, вероятно ввиду их бедности, моногамия, по-видимому, в то время еще не вполне развилась из парного брака. Мы приходим к этому заключению на основании следующих трех обстоятельств, упоминаемых Тацитом. Во-первых, при всей святости брака, - "они довольствуются одной женой, женщины живут огражденные целомудрием", - у них все же было распространено многоженство среди знати и вождей племен, подобно тому, что мы встречали у американцев, у которых существовал парный брак. Вовторых, переход от материнского права к отцовскому мог совершиться у них только незадолго перед этим, так как брат матери - ближайший сородич мужского пола согласно материнскому праву - еще признавался у них чуть ли не более близким родственником, чем собственный отец, что также соответствует точке зрения американских индейцев, у которых Маркс, как он часто говорил, нашел ключ к пониманию нашего собственного прошлого. И, в-третьих, женщины у германцев пользовались большим уважением и значительным влиянием на общественные дела, что стоит в прямом противоречии со свойственным моногамии господством мужчин. Почти во всем этом германцы не отличаются от спартанцев, у которых, как мы видели, парный брак также не был еще полностью изжит.{*51} Таким образом, и " этом отношении вместе с германцами приобрел мировое господство совершенно новый элемент. Новая моногамия, развившаяся на развалинах римского мира в процессе смешения народов, облекла владычество мужчин в более мягкие формы и дала женщинам, по крайней мере с внешней стороны, более почетное и свободное положение, чем когда-либо знала классическая древность. Тем самым впервые была создана предпосылка, на основе которой из моногамии, - внутри нее, наряду с ней и вопреки ей, смотря по обстоятельствам, - мог развиться величайший нравственный прогресс, которым мы ей обязаны: современная индивидуальная половая любовь, которая была неизвестна всему прежнему миру.

Этот прогресс, однако, был вызван именно тем обстоятельством, что германцы переживали еще период парной семьи и перенесли в  моногамию, насколько это представлялось возможным, положение женщины, соответствующее  парной семье; он был вызван отнюдь не каким-то легендарным, чудесным природным  предрасположением германцев к  чистоте нравов, которое в сущности сводится к тому, что парный брак действительно свободен от резких нравственных противоречий, присущих моногамии. Напротив, германцы в период их переселений, в  особенности на юго-восток, к степным  кочевникам Причерноморья, глубоко  пали в нравственном отношении и  восприняли у последних, кроме их искусства верховой езды, также и  гнусные противоестественные пороки, о чем определенно свидетельствует  Аммиан относительно тайфалов и Прокопий относительно герулов.

Но если из всех известных форм семьи моногамия  была единственной формой, при которой  могла развиться современная  половая любовь, то это не значит, что последняя развилась в  ней исключительно или хотя бы преимущественно как любовь супругов друг к другу. Самая природа прочного единобрачия при господстве мужа исключала это. У всех исторически  активных, то есть у всех господствующих классов, заключение брака оставалось тем, чем оно было со времени парного  брака, - сделкой, которую устраивают родители. И первая появившаяся в  истории форма половой любви, как страсть, и притом доступная  каждому человеку (по крайней мере из господствующих классов) страсть, как  высшая форма полового влечения, - что  и составляет ее специфический характер, - эта первая ее форма, рыцарская  любовь средних веков, отнюдь не была супружеской любовью. Наоборот. В  своем классическом виде, у провансальцев, рыцарская любовь устремляется на всех парусах к нарушению супружеской  верности, и ее поэты воспевают  это. Цвет провансальской любовной поэзии составляют "альбы" (albas), по-немецки  песни рассвета. Яркими красками изображают они, как рыцарь лежит в постели  у своей красотки, чужой жены, а снаружи стоит страж, который  возвещает ему о первых признаках  наступающего рассвета (alba), чтобы он мог ускользнуть незамеченным; затем  следует сцена расставания - кульминационный  пункт песни. Жители Северной Франции, а равным образом и бравые немцы  тоже усвоили этот род поэзии вместе с соответствующей ему манерой  рыцарской любви, и наш старый Вольфрам фон Эшенбах оставил  на ту же щекотливую тему три чудесные песни, которые мне нравятся больше, чем его три длинные героические  поэмы.

Заключение брака  в современной нам буржуазной среде происходит двояким образом. В католических странах родители по-прежнему подыскивают юному буржуазному  сынку подходящую жену, и, разумеется, результатом этого является наиболее полное развитие присущего моногамии  противоречия: пышный расцвет гетеризма  со стороны мужа, пышный расцвет  супружеской неверности со стороны  жены. Католическая церковь, надо думать, отменила развод, лишь убедившись, что  против супружеской неверности, как  против смерти, нет никаких средств. В протестантских странах, напротив, буржуазному сынку, как правило, предоставляется большая или  меньшая свобода выбирать себе жену из своего класса; поэтому основой  для заключения брака может служить  в известной степени любовь, как  это, приличия ради, постоянно и предполагается в соответствии с духом протестантского  лицемерия. Здесь гетеризм практикуется мужем не столь энергично, а неверность жены встречается не так часто. Но так как при любой форме  брака люди остаются такими же, какими были до него, а буржуа в протестантских странах в большинстве своем  филистеры, то эта протестантская моногамия, даже если брать в общем лучшие случаи, все же приводит только к  невыносимо скучному супружескому сожительству, которое называют семейным счастьем. Лучшим отражением обоих этих видов  брака служит роман: для католического - французский, для протестантского - немецкий.{*52} В том и другом "он получает ее": в немецком молодой  человек - девушку, во французском муж - пару рогов. Не всегда при этом ясно, кто из них оказывается в худшем положении. Поэтому-то скука немецкого  романа внушает французскому буржуа такой же ужас, как "безнравственность" французского романа - немецкому филистеру. Впрочем, в последнее время, с  тех пор как "Берлин становится мировым городом", немецкий роман  начинает менее робко относиться к таким давно хорошо известным  там явлениям, как гетеризм и супружеская  неверность.

Но и в том  и в другом случае брак обусловливается  классовым положением сторон и поэтому  всегда бывает браком по расчету.{*53} Этот брак по расчету в обоих случаях  довольно часто обращается в самую  грубую проституцию - иногда обеих сторон, а гораздо чаще жены, которая отличается от обычной куртизанки только тем, что отдает свое тело не так, как наемная работница свой труд, оплачиваемый поштучно, а раз на всегда продает его в рабство. И ко всем бракам по расчету относятся слова Фурье:

"Как в грамматике  два отрицания составляют утверждение,  так и в брачной морали две  проституции составляют одну  добродетель".

Половая любовь может  стать правилом в отношениях к  женщине и действительно становится им только среди угнетенных классов, следовательно, в настоящее время - в среде пролетариата, независимо от того, зарегистрированы официально эти отношения или нет. Но здесь  устранены также все основы классической моногамии. Здесь нет никакой  собственности, для сохранения и  наследования которой как раз  и были созданы моногамия и  господство мужчин; здесь нет поэтому  никаких побудительных поводов  для установления этого господства. Более того, здесь нет и средств  для этого: буржуазное право, которое  охраняет это господство, существует только для имущих и для обслуживания их взаимоотношений с пролетариями; оно стоит денег и вследствие бедности рабочего не имеет никакого значения для его отношения к  своей жене. Здесь решающую роль играют совсем другие личные и общественные условия. И, кроме того, с тех пор  как крупная промышленность оторвала женщину от дома, отправила ее на рынок труда и на фабрику, довольно часто превращая ее в кормилицу  семьи, в пролетарском жилище лишились всякой почвы последние остатки  господства мужа, кроме разве некоторой  грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моногамии. Таким образом, семья  пролетария уже не моногамна в  строгом смысле этого слова, даже при самой страстной любви  и самой прочной верности обеих  сторон и несмотря на все, ка кие  только возможно, церковные и светские благословения Поэтому и постоянные спутники моногамии, гетеризм и супружеская  неверность, играют здесь совершенно ничтожную роль, жена фактически вернула  себе право на расторжение брака, и когда стороны не могут ужиться, они предпочитают разойтись. Одним  словом, пролетарский брак моногамен  в этимологическом значении этого  слова, но отнюдь не в историческом его смысле.{*54}

Наши юристы, впрочем, считают, что прогресс законодательства все больше отнимает у женщин всякое основание для жалоб. Законодательства современных цивилизованных стран  все более и более признают, во первых, что брак, для того чтобы  быть действительным, должен представлять собой договор, добровольно заключенный  обеими сторонами, и, во вторых, что  и в течение всего периода  брака обе стороны должны иметь  одинаковые права и обязанности  по отношению друг к другу Если бы эти оба требования были последователь  но проведены, то у женщин было бы все, чего они только могут желать.

Эта чисто юридическая  аргументация совершенно совпадает  с той, какой пользуется радикальный  буржуа-республиканец, время от времени  призывая пролетария к порядку. Трудовой договор якобы добровольно заключается  обеими сторонами. Но его считают  заключенным добровольно потому, что закон на бумаге ставит обе  стороны в равное положение. Власть, которую различное классовое  положение дает одной стороне, давление, которое в силу этого оказывается  на другую сторону то есть действительное экономическое положение обеих  сторон - это закона не касается. И  на время действия трудового договора обе стороны опять таки должны быть равноправными, коль скоро ни одна из них определенно не отказалась от своих прав. Закону опять таки нет дела до того, что экономическое  положение заставляет рабочего отказываться даже от последней видимости равноправия.

В отношении брака  даже самый прогрессивный закон  вполне удовлетворен, если заинтересованные стороны формально засвидетельствовали  добровольный характер своего вступления в брак. Что происходит за юридическими кулисами, где разыгрывается действительная жизнь, как достигается это добровольное согласие, - об этом закон и юрист  могут не беспокоиться. А между  тем, самое простое сравнение  права различных стран должно было бы показать юристу, что представляет собой это добровольное согласие. В странах, где закон обеспечивает детям обязательное наследование части  имущества родителей, где они, следовательно, не могут быть лишены наследства, - в  Германии, в странах с французским  правом и в некоторых других, - дети при вступлении в брак связаны  согласием родителей. В странах  с английским правом, где родительского  согласия при вступлении в брак законом  не требуется, родители располагают  полной свободой при завещании своего имущества в могут по своему усмотрению лишать своих детей наследства. Ясно, однако, что, несмотря на это и даже именно в силу этого, среди классов, где есть, что наследовать, в Англии и Америке фактически существует ничуть не большая свобода вступления в брак, чем во Франции и Германии.

Не лучше обстоит  дело с юридическим равноправием муж чины и женщины в браке  Правовое неравенство обоих, унаследованное нами от прежних общественных отношений, - не причина, а результат экономического угнетения женщины. В старом коммунистическом домашнем хозяйстве, охватывавшем много  брачных пар с их детьми, вверенное  женщинам ведение этого хозяйства  было столь же общественным, необходимым  для общества родом деятельности, как и добывание мужчинами  средств пропитания. С возникновением патриархальной семьи и еще более - моногамной индивидуальной семьи  положение изменилось. Ведение домашнего  хозяйства утратило свой общественный характер. Оно перестало касаться общества. Оно стало частным занятием, жена сделалась глав ной служанкой, была устранена от участия в общественном производстве. Только крупная промышленность нашего времени вновь открыла  ей - да и то лишь пролетарке - путь к  общественному производству. Но при  этом, если она выполняет свои частные  обязанности по обслуживанию семьи, она остается вне общественного  производства и не может ничего заработать, а если она хочет участвовать  в общественном труде и иметь  самостоятельный заработок, то она  не в состоянии выполнять семейные обязанности. И в этом отношении  положение жен шины одинаково  как на фабрике, так и во всех областях деятельности, вплоть до медицины и  адвокатуры. Современная индивидуальная семья основана на явном или замаскированном  домашнем рабстве женщины, а современное  общество - это масса, состоящая сплошь из индивидуальных семей, как бы его молекул. Муж в настоящее время должен в большинстве случаев добывать деньги, быть кормильцем семьи, по крайней мере в среде имущих классов, и это дает ему господствующее положение, которое ни в каких особых юридических привилегиях не нуждается. Он в семье - буржуа, жена представляет пролетариат. Но в области промышленности специфический характер тяготеющего над пролетариатом экономического гнета выступает со всей своей резкостью только после того, как устранены все признанные законом особые привилегии класса капиталистов и установлено полное юридическое равноправие обоих классов; демократическая республика не уничтожает противоположности обоих классов - она, напротив, лишь создает почву, на которой развертывается борьба за разрешение этой противоположности. Равным образом, своеобразный характер господства мужа над женой в современной семье и необходимость установления действительного общественного равенства для обоих, а также способ достижения этого только тогда выступят в полном свете, когда супруги юридически станут вполне равноправными. Тогда обнаружится, что первой предпосылкой освобождения женщины является возвращение всего женского пола к общественному производству, что, в свою очередь, требует, чтобы индивидуальная семья перестала быть хозяйственной единицей общества.