"Семья" Моргана

* * *

Итак, мы имеем три  главные формы брака, в общем  и целом соответствующие трем главным стадиям развития человечества Дикости соответствует групповой  брак, варварству - парный брак, цивилизации - моногамия, дополняемая нарушением супружеской верности и проституцией. Между парным браком и моногамией на высшей ступени варварства вклинивается господство мужчин над рабынями и  многоженство.

Как показало все  наше изложение, своеобразие прогресса, который проявляется в этой последовательной смене форм, заключается в том, что половой свободы, присущей групповому браку, все более и более лишаются женщины, но не мужчины. И, действительно, групповой брак фактически существует для мужчин и по настоящее время. То, что со стороны женщины считается  преступлением и влечет за собой  тяжелые правовые и общественные последствия, для мужчины считается  чем-то почетным или, в худшем случае, незначительным моральным пятном, которое  носят с удовольствием. Но чем  больше старинный гетеризм изменяется в наше время под воздействием капиталистического товарного производства и приспособляется к последнему, чем больше он превращается в неприкрытую  проституцию, тем сильнее его  деморализующее воздействие. При этом мужчин он деморализует гораздо больше, чем женщин.

Среди женщин проституция  развращает только тех несчастных, которые становятся ее жертвами, да и их далеко не в той степени, как  это обычно полагают. Зато всей мужской  половине человеческого рода она  придает низменный характер. Так, например, долгое пребывание в положении  жениха в девяти случаях из десяти является настоящей подготовительной школой супружеской неверности.

Но мы идем навстречу  общественному перевороту, когда  существовавшие до сих пор экономические  основы моногамии столь же неминуемо  исчезнут, как и основы ее дополнения - проституции. Моногамия возникла вследствие сосредоточения больших богатств в  одних руках, - притом в руках мужчины, - и из потребности передать эти  богатства по наследству детям именно этого мужчины, а не кого-либо другого. Для этого была нужна моногамия  жены, а не мужа, так что эта  моногамия жены отнюдь не препятствовала явной или тайной полигамии мужа. Но предстоящий общественный переворот, который превратит в общественную собственность, по меньшей мере, неизмеримо большую часть прочных, передаваемых по наследству богатств - средства производства, - сведет к минимуму всю эту заботу о том, кому передать наследство. Так  как, однако, моногамия обязана своим  происхождением экономическим причинам, то не исчезнет ли она, когда исчезнут эти причины?

Можно было бы не без  основания ответить, что она не только не исчезнет, но, напротив, только тогда полностью осуществится. Потому что вместе с превращением средств  производства в общественную собственность  исчезнет также и наемный труд, пролетариат, а следовательно, и  необходимость для известного, поддающегося статистическому подсчету числа  женщин отдаваться за деньги. Проституция  исчезнет, а моногамия, вместо того чтобы прекратить свое существование, станет, наконец, действительностью  также и для мужчин.

Положение мужчин, таким образом, во всяком случае сильно изменится. Но ив положении женщин, всех женщин, произойдет значительная перемена. С переходом средств  производства в общественную собственность  индивидуальная семья перестанет быть хозяйственной единицей общества. Частное  домашнее хозяйство превратится  в общественную отрасль труда. "Уход за детьми и их воспитание станут общественным делом; "общество будет одинаково  заботиться обо всех детях, будут  ли они брачными или внебрачными. Благодаря этому отпадет беспокойство о "последствиях", которое в  настоящее время составляет самый  существенный общественный момент, - моральный  и экономический, - мешающий девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Не будет ли это достаточной причиной для постепенного возникновения  более свободных половых отношений, а вместе с тем и более снисходительного подхода общественного мнения к  девичьей чести и к женской  стыдливости? И, наконец, разве мы не видели, что в современном мире моногамия и проституция хотя и составляют противоположности, но противоположности неразделимые, полюсы одного и того же общественного порядка? Может ли исчезнуть проституция, не увлекая за собой в пропасть и моногамию?

Здесь вступает в  действие новый момент, который ко времени развития моногамии существовал  самое большее лишь в зародыше, - индивидуальная половая любовь.

До средних веков  не могло быть и речи об индивидуальной половой любви. Само собой разумеется, что физическая красота, дружеские  отношения, одинаковые склонности и  т. п. пробуждали у людей различного пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и  для женщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти  интимнейшие отношения. Но от этого  до современной половой любви  еще бесконечно далеко. На протяжении всей древности браки заключались  родителями вступающих в брак сторон, которые спокойно мирились с этим. Та скромная доля супружеской любви, которую знает древность, - не субъективная склонность, а объективная обязанность, не основа брака, а дополнение к нему. Любовные отношения в современном  смысле имеют место в древности  лишь вне официального общества Пастухи, любовные радости и страдания  которых нам воспевают Феокрит  и Мосх, Дафнис и Хлоя Лонга, - это  исключительно рабы, не принимающие  участия в делах государства, в жизненной сфере свободного гражданина. Но помимо любовных связей среди рабов мы встречаем такие  связи только как продукт распада  гибнущего древнего мира, и притом связи с женщинами, которые также  стоят вне официального общества, - с гетерами, то есть чужестранками  или вольноотпущенницами в Афинах - накануне их упадка, в Риме - во времена  империи. Если же любовные связи действительно  возникали между свободными гражданами и гражданками, то только как нарушение  супружеской верности. А для классического  поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакреонта, половая любовь в нашем смысле была настолько  безразлична, что для него без  различен был даже пол любимого существа.

Современная половая  любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь, в этом отношении  женщина находится в равном положении  с мужчиной, тогда как для античного  эроса отнюдь не всегда требовалось  ее согласие. Во-вторых, сила и продолжительность  половой любви бывают такими, что  невозможность обладания и разлука  представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем, они  идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу, что в древности бывало разве только в случаях нарушения  супружеской верности. И, наконец, появляется новый нравственный критерий для  осуждения и оправдания половой  связи, спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нeт? Понятно, что в феодальной или буржуазной практике с этим новым критерием  обстоит не лучше, чем со всеми  другими критериями морали, - с ним  не считаются. Но относятся к нему и не хуже, чем к другим он так  же, как и те, признается - в теории, на бумаге. А большего и требовать  пока нельзя.

Средневековье начинает с того, на чем остановился древний  мир со своими зачатками половой  любви, - с прелюбодеяния. Мы уже описали  рыцарскую любовь, создавшую песни  рас света. От этой любви, стремящейся  к разрушению брака, до любви, которая  должна стать его основой, лежит  еще далекий путь, который рыцарство  так и не прошло до конца. Даже переходя от легкомысленных романских народов  к добродетельным германцам, мы находим  в "Песне о Нибелунгах", что  Кримхильда, хотя она втайне влюблена в Зигфрида не меньше, чем он в  нее, когда Гунтер объявляет ей, что  просватал ее за некоего рыцаря, и при этом не называет его имени, отвечает просто

"Вам не нужно  меня просить как Вы мне  прикажете, так я всегда и  буду поступать кого Вы, государь  дадите мне в мужья, с тем  я охотно обручусь".{*55}

Ей даже в голову не приходит, что здесь вообще может  быть принята во внимание ее любовь. Гунтер сватается за Брунхильду, а  Этцель - за Кримхильду, которых они  ни разу не видели, точно так же в "Гудрун" Зигебант ирландский сватается  за норвежскую Уту, Хетель хегелингский - за Хильду ирландскую, наконец Зигфрид  морландский, Хартмут орманский  и Хервиг зеландский - за Гудрун, и  только здесь последняя свободно решает в пользу Хервига. По общему правилу, невесту для молодого князя  подыскивают его родители, если они  еще живы, в противном случае он это делает сам, советуясь с крупными вассалами, мнение которых во всех случаях  пользуется большим весом. Да иначе  и быть не могло. Для рыцаря или  барона, как и для самого владетельного  князя, женитьба - политический акт, случай для увеличения своего могущества при  помощи новых союзов; решающую роль должны играть интересы дома, а отнюдь не личные желания. Как в таких  условиях при заключении брака последнее  слово могло принадлежать любви?

То же самое было у цехового бюргера средневековых  городов. Уже одни охранявшие его  привилегии, создававшие все возможные  ограничения цеховые уставы, искусственные  перегородки, отделявшие его юридически здесь - от других цехов, там - от его  же товарищей по цеху, тут - от его  подмастерьев и учеников, - достаточно суживали круг, в котором он мог  искать себе подходящую супругу. А какая  из невест была паи более подходящей, решалось при этой запутанной системе  безусловно не его индивидуальным желанием, а интересами семьи.

Таким образом, в  бесчисленном множестве случаев  заключение брака до самого конца  средних веков оставалось тем, чем  оно было с самого начала, - делом, которое решалось не самими вступающими  в брак. Вначале люди появлялись на свет уже состоящими в браке - в браке с целой группой  лиц другого пола. В позднейших формах группового брака сохранялось, вероятно, такое же положение, только при все большем сужении группы. При парном браке, как правило, матери договариваются относительно браков своих  детей; и здесь также решающую роль играют соображения о новых  родственных связях, которые должны обеспечить молодой паре более прочное  положение в роде и племени. А  когда с торжеством частной собственности  над общей и с появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству господствующее положение заняли отцовское  право и моногамия, тогда заключение брака стало целиком зависеть от соображений экономического характера. Форма брака-купли исчезает, но по сути дела такой брак осуществляется во все возрастающих масштабах, так  что не только на женщину, но и на мужчину устанавливается цена, причем не по их личным качествам, а по их имуществу. В практике господствующих классов  с самого начала было неслыханным  делом, чтобы взаимная склонность сторон преобладала над всеми другими  соображениями. Нечто подобное встречалось  разве только в мире романтики  или у угнетенных классов, которые  в счет не шли.

Таково было положение  к моменту, когда капиталистическое  производство со времени географических открытий, благодаря развитию мировой  торговли и мануфактуры, вступило в  стадию подготовки к мировому господству. Можно было полагать, что этот способ заключения браков будет для него самым подходящим, и это действительно  так и оказалось. Однако - ирония мировой истории неисчерпаема - именно капиталистическому производству суждено  было пробить здесь решающую брешь. Превратив все в товары, оно  уничтожило все исконные, сохранившиеся  от прошлого отношения, на место унаследованных обычаев, исторического права оно  поставило куплю и продажу, "свободный" договор. Английский юрист Г. С. Мейн полагал, что сделал величайшее открытие своим утверждением, что весь наш  прогресс, сравнительно с предыдущими  эпохами, состоит в переходе from status to contract {*56} - от унаследованного порядка  к порядку, устанавливаемому свободным  договором; впрочем, - насколько это  вообще правильно, это было сказано  уже в "Коммунистическом манифесте".

Но заключать  договоры могут люди, которые в  состоянии свободно располагать  своей личностью, поступками и имуществом и равноправны по отношению друг к другу. Создание таких "свободных" и "равных" людей именно и было одним из главнейших дел капиталистического производства. Хотя это вначале происходило  еще только полусознательно и  вдобавок облекалось в религиозную  оболочку, все же со времени лютеранской  и кальвинистской реформации было твердо установлено положение, что человек  только в том случае несет полную ответственность за свои поступки, если он совершил их, обладая полной свободой воли, и что нравственным долгом является сопротивление всякому  принуждению к безнравственному поступку. Но как же согласовалось  это с прежней практикой заключения браков? Согласно буржуазному пониманию, брак был договором, юридической  сделкой, и притом самой важной из всех, так как она на всю жизнь  определяла судьбу тела и души двух человек. В ту пору формально сделка эта, правда, заключалась добровольно; без согласия сторон дело не решалось. Но слишком хорошо было известно, как  получалось это согласие и кто  фактически заключал брак. Между тем, если при заключении других договоров  требовалось действительно свободное  решение, то почему этого не требовалось  в данном случае? Разве двое молодых  людей, которым предстояло соединиться, не имели права свободно располагать  собой, своим телом и его органами? Разве благодаря рыцарству не вошла в моду половая любовь и  разве, в противоположность рыцарской  любви, связанной с прелюбодеянием, супружеская любовь не была ее правильной буржуазной формой? Но если долг супругов любить друг друга, то разве не в  такой же мере было долгом любящих  вступать в брак друг с другом и  ни с кем дpyгим? И разве это  право любящих не стояло выше права  родителей, родственников и иных обычных брачных маклеров и сводников? И если право свободного личного  выбора бесцеремонно вторглось в  сферу церкви и религии, то могло  ли оно остановиться перед невыносимым  притязанием старшего поколения  распоряжаться телом, душой, имуществом, счастьем и несчастьем млaдшeго?

Эти вопросы не могли  не встать в такое время, когда  были ослаблены все старые узы  общества и поколеблены все унаследованные от прошлого представления. Мир сразу  сделался почти в десять раз больше, вместо четверти одного полушария перед  взором западноевропейцев теперь предстал весь земной шар, и они спешили  завладеть остальными семью четвертями. И вместе со старинными барьерами, ограничивавшими  человека рамками его родины, пали также и тысячелетние рамки традиционного  средневекового способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно более широкий  горизонт. Какое значение могли иметь  репутация порядочности и унаследованные от ряда поколений почетные цеховые  привилегии для молодого человека, которого манили к себе богатства  Индии, золотые и серебряные рудники  Мексики и Потоси? То была для  буржуазии пора странствующего рыцарства, она также переживала свою романтику  и свои любовные мечтания, но на буржуазный манер и в конечном счете с  буржуазными целями.