Любовная лирика А.Ахматовой

" Как велит  простая учтивость,

Подошел ко мне, улыбнулся.

Полулаского, полулениво

Поцелуем руки коснулся.

И загадочных  древних  ликов

На меня посмотрели очи.

Десять лет замираний  и криков.

Все мои бессонные  ночи

Я вложила  в тихое  слово

И сказала его  напрасно.

Отошел ты. И стало  снова

На душе и пусто  и ясно".

Роман кончен.  Трагедия десяти лет рассказана в одном  кратком событии, одном

жесте, взгляде, слове.

Нередко, миниатюры  Ахматовой были, в соответствии с  ее излюбленной манерой,

принципиально не завершены  и подходили не столько на маленький  роман в его,

так сказать, традиционной форме, сколько на  случайно  вырванную  страничку из

романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей

читателя додумывать то, что происходило между  героями  прежде.

" Хочешь знать,  как все это было? –

Три в столовой пробило,

И прощаясь, держась  за перила,

Она словно с трудом говорила:

"Это все... Ах, нет,  я забыла,

Я люблю вас, я  вас любила

Еще тогда!" "Да".

Хочешь знать,  как  все  это было?

Возможно, именно такие  стихи наблюдательный Василий Гиппиус  и  называл

"гейзерами", поскольку  в подобных стихах - фрагментах  чувство действительно

как бы мгновенно  вырывается наружу из некоего тяжкого  плена  молчания,

терпения, безнадежности  и отчаяния.

Стихотворение "Хочешь знать, как все это было?.." написано в 1910 году, то

есть еще до того, как вышла первая ахматовская  книжка "Вечер"(1912), но одна

из самых характерных  черт поэтической манеры Ахматовой  в нем уже  выразилась

в очевидной и  последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала "фрагмент"

связному,  последовательному  и повествовательному  рассказу, так  как  он

давал прекрасную возможность  насытить стихотворение острым и  интенсивным

психологизмом; кроме  того,  как ни странно,  фрагмент  придавал изображаемому

своего рода документальность:  ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок

из нечаянно подслушанного  разговора, не то оброненная записка, не

предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую

драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего

нашей невольной  нескромности.

Нередко стихи Ахматовой  походят на беглую и как бы даже не  "обработанную"

запись в дневнике:

"  Он любил  три вещи на свете:

За вечерней  пенье,  белых  павлинов

И стертые карты  Америки.  Не любил,

когда плачут дети, Не любил чая с

малиной И женской  истерики.

...А я была его  женой". Он любил...

Иногда такие любовные "дневниковые" записи были более  распространенными,

включали в себя не двух,  как обычно, а трех или  даже четырех лиц, а также

какие-то черты интерьера  или пейзажа, но внутренняя фрагментарность,

похожесть на "романную страницу" неизменно сохранялась  и в таких миниатюрах:

" Там  тень  моя осталась и тоскует,

Все в той же синей  комнате живет,

Гостей из города за полночь ждет

И образок эмалевый целует.  И в

доме не совсем благополучно:

Огонь зажгут, а все-таки темно...

Не оттого ль хозяйке  новой  скучно,

Не оттого ль хозяин пьет вино

И слышит,  как  за тонкою стеною

Пришедший гость  беседует со мною".

Там тень моя осталась и тоскует...

В этом стихотворении  чувствуется скорее обрывок внутреннего  монолога, та

текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил  в своей

психологической прозе  Толстой.

Особенно интересны  стихи о любви,  где Ахматова - что,  кстати, редко у нее -

переходит к "третьему лицу",  то есть, казалось бы, использует чисто

повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже

описательность, но и в таких стихах она все  же предпочитает лирическую

фрагментарность,  размытость и недоговоренность. Вот  одно из таких

стихотворений, написанное от лица мужчины:

" Подошла.  Я  волненья не выдал,

Равнодушно глядя  в окно.

Села словно фарфоровый идол,

В позе, выбранной  ею давно.

Быть веселой - привычное  дело,

Быть  внимательной - это трудней...

Или томная лень одолела

После мартовских пряных ночей?

Томительный гул  разговоров,

Желтой  люстры безжизненный зной

И мельканье искусных проборов

Над  приподнятой  легкой  рукой.

Улыбнулся опять  собеседник

И с надеждой глядит на нее...

Мой счастливый богатый  наследник,

Ты  прочти  завещанье  мое".

Подошла. Я волненья не выдал...

                      ЗАГАДКА ПОПУЛЯРНОСТИ ЛЮБОВНОЙ                     

                             ЛИРИКИ АХМАТОВОЙ                            

Едва ли не сразу  после появления первой книги, а  после "Четок" и "Белой стаи"

в особенности,  стали  говорить о "загадке Ахматовой". Сам талант был

очевидным,  но непривычна, а значит, и неясна была его суть, не говоря уже о

некоторых действительно  загадочных,  хотя и побочных свойствах.

"Романность", подмеченная  критиками,  далеко не все объясняла.  Как

объяснить, например, пленительное сочетание женственности  и хрупкости с той

твердостью и отчетливостью  рисунка,  что свидетельствуют  о властности и

незаурядной,  почти  жесткой воле? Сначала хотели эту  волю не замечать, она

достаточно  противоречила  "эталону  женственности". Вызывало  недоуменное

восхищение и странное немногословие ее любовной лирики,  в которой страсть

походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь  двумя  -  тремя

словами,  похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим  горизонтом.

Но если страдание  любящей души так неимоверно - до молчания,  до потери речи

- замкнуто и обуглено,  то почему так огромен, так  прекрасен и пленительно

достоверен весь окружающий мир?

Дело, очевидно,  в  том,  что,  как у любого крупного поэта, ее любовный

роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и

многозначнее своих  конкретных ситуаций.

В сложной музыке ахматовской лирики,  в ее едва мерцающей глубине, все

убегающей от глаз мгле,  в подпочве, в подсознании постоянно  жила и давала о

себе знать особая,  пугающая дисгармония,  смущавшая  саму Ахматову.  Она

писала впоследствии в "Поэме без героя",  что  постоянно слышала непонятный

гул, как бы некое  подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных

твердых пород,  на которых извечно и надежно  зиждилась жизнь,  но  которые

стали терять устойчивость и равновесие.

Самым первым предвестием  такого тревожного ощущения  было стихотворение

"Первое возвращение"  с его образами смертельного  сна,  савана и погребального

звона и с общим  ощущением резкой и бесповоротной  перемены, происшедшей в

самом воздухе времени.

В любовный роман  Ахматовой входила эпоха - она  по-своему  озвучивала  и

переиначивала стихи,  вносила  в них ноту тревоги  и печали,  имевших более

широкое значение, чем  собственная судьба.

Именно по  этой причине любовная лирика Ахматовой  с течением времени, в

предреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала

все  новые  и  новые читательские круги и поколения  и,  не переставая быть

объектом восхищенного внимания тонких ценителей,  явно выходила из,  казалось

бы,  предназначенного ей узкого круга читателей. Эта "хрупкая" и "камерная",

как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко всеобщему

удивлению,  не менее  пленительно звучать также и  для первых советских

читателей - комиссаров гражданской войны и работниц в красных  косынках.  На

первых  порах  столь странное обстоятельство вызывало немалое смущение -

прежде всего среди  пролетарских читателей.

Надо сказать,  что  советская  поэзия  первых лет Октября и гражданской

войны, занятая грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая

образы и мотивы,  как правило, вселенского, космического масштаба,

предпочитавшая говорить не столько о человеке,  сколько  о  человечестве  или

во всяком случае о массе, была первоначально недостаточно внимательной к

микромиру интимных чувств,  относя их в порыве революционного  пуританизма  к

разряду социально  небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных

музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.

На этом  грохочущем фоне,  не признававшем полутонов  и оттенков,  в соседстве

с громоподобными маршами  и "железными" стихами первых пролетарских поэтов,

любовная  лирика  Ахматовой,  сыгранная  на засурденных  скрипках, должна была

бы, по всем законам  логики, затеряться и бесследно  исчезнуть...

Но этого не произошло.

Молодые читатели  новой,  пролетарской,  встававшей на социалистический путь

Советской России,  работницы и рабфаковцы,  красноармейки  и красноармейцы -

все эти люди,  такие далекие и враждебные самому миру, оплаканному в

ахматовских стихах,  тем не менее, заметили и  прочли  маленькие,  белые,

изящно  изданные  томики ее стихов,  продолжавшие невозмутимо  выходить все

эти огненные годы.

                         "ВЕЛИКАЯ ЗЕМНАЯ ЛЮБОВЬ"                        

                                    В                                   

                             ЛИРИКЕ АХМАТОВОЙ                            

Ахматова, действительно,  самая характерная героиня своего времени, явленная

в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и матери,

изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала "целую

книгу женской души".  Ахматова "вылила в искусстве" сложную историю женского

характера переломной эпохи,  его истоков, ломки, нового становления.

Герой ахматовской  лирики (не героиня) сложен  и  многолик.  Собственно, его

даже трудно определить в том смысле, как определяют, скажем, героя лирики