Любовная лирика А.Ахматовой

Лермонтова.  Это  он - любовник, брат, друг, представший  в бесконечном

разнообразии ситуаций:  коварный и великодушный, убивающий  и воскрешающий,

первый и последний.

Но всегда,  при  всем многообразии жизненных коллизий и житейских казусов,

при всей необычности, даже экзотичности характеров героиня  или героини

Ахматовой несут  нечто главное,  исконно женское, и к нему то пробивается стих

в рассказе о какой-нибудь канатной  плясунье,  например,  идя  сквозь

привычные  определения  и заученные положения ("Меня покинул  в новолунье  Мой

друг любимый.  Ну, так что ж!") к тому,  что "сердце знает, сердце знает":

глубокую тоску  оставленной женщины. Вот эта  способность выйти к тому, что

"сердце знает", - главное в стихах Ахматовой. "Я вижу все, Я все запоминаю".

Но это "все" освещено в ее поэзии одним источником света.

Есть центр,  который  как бы сводит к себе весь остальной  мир ее поэзии,

оказывается ее основным нервом,  ее идеей и принципом.  Это любовь. Стихия

женской души неизбежно  должна была начать с такого заявления  себя в любви.

Герцен сказал однажды  как о великой несправедливости в истории человечества о

том,  что женщина "загнана в любовь".  В  известном смысле вся  лирика

(особенно  ранняя)  Анны Ахматовой "загнана в  любовь".  Но здесь же, прежде

всего и открывалась  возможность выхода.  Именно здесь  рождались подлинно

поэтические открытия, такой взгляд на мир, что позволяет  говорить о поэзии

Ахматовой как о  новом явлении в развитии русской  лирики двадцатого века. В ее

поэзии есть и "божество",  и "вдохновение".  Сохраняя высокое  значение идеи

любви, связанное  с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный,

отнюдь не отвлеченный  характер.  Душа оживает "Не для  страсти, не для забавы,

Для великой земной любви".

" Эта  встреча   никем  не  воспета,

И без песен печаль   улеглась.

Наступило прохладное  лето,

Словно  новая  жизнь началась.

Сводом каменным кажется небо,

Уязвленное желтым огнем,

И нужнее  насущного  хлеба

Мне единое  слово  о  нем.

Ты,  росой окропляющий  травы,

Вестью душу мою  оживи, -

Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви".

"Великая земная  любовь" - вот движущее начало  всей  лирики  Ахматовой.

Именно она заставила  по-иному - уже не символистски и  не акмеистски, а, если

воспользоваться привычным  определением,  реалистически - увидеть  мир.

" То пятое время  года,

Только его славословь.

Дыши последней  свободой,

Оттого, что это - любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья  вещей,

И  уже  не празднует  тело

Годовщину грусти своей".

В этом  стихотворении  Ахматова назвала любовь "пятым  временем года". Из

этого-то необычного, пятого, времени увидены ею остальные  четыре, обычные. В

состоянии любви  мир видится заново. Обострены  и напряжены все чувства. И

открывается необычность  обычного. Человек начинает воспринимать мир с

удесятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир

открывается в дополнительной реальности:  "Ведь звезды были крупнее, Ведь

пахли  иначе травы". Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает

вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в

обычном  состоянии  способны пройти равнодушно,  не оценить,  не

почувствовать.  "Над  засохшей повиликою Мягко плавает  пчела" - это увидено

впервые.

Потому же открывается  возможность ощутить мир  по-детски  свежо.  Такие

стихи,  как "Мурка,  не ходи,  там сыч", не тематически  заданные стихи для

детей, но в них  есть ощущение совершенно детской непосредственности.

И еще одна связанная  с тем же особенность.  В любовных стихах Ахматовой много

эпитетов,  которые  когда-то знаменитый русский филолог  А.Н. Веселовский

назвал синкретическими  и которые рождаются из целостного,  нераздельного,

слитного восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно  от того,  что слышит

в нем ухо; когда  чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы

одухотворяются. "В  страсти раскаленной добела" - скажет Ахматова.  И она же

видит небо,  "уязвленное желтым огнем" - солнцем,  и "люстры безжизненный

зной".

                          РОЛЬ ДЕТАЛЕЙ В СТИХАХ                         

                          О ЛЮБВИ  У  АХМАТОВОЙ                         

У Ахматовой встречаются  стихи,  которые "сделаны" буквально  из обихода, из

житейского немудреного  быта - вплоть до позеленевшего  рукомойника,  на

котором играет бледный  вечерний луч.  Невольно вспоминаются слова, сказанные

Ахматовой в старости, о том, что стихи "растут из сора", что предметом

поэтического воодушевления  и изображения может стать  даже пятно плесени на

сырой стене,  и  лопухи, и крапива, и сырой забор, и одуванчик. Самое важное в

ее ремесле - жизненность  и реалистичность,  способность  увидеть поэзию в

обычной жизни - уже  было заложено в ее таланте самой  природой.

И как,  кстати,  характерна  для  всей ее последующей  лирики эта ранняя строка:

Сегодня я с утра молчу,

А сердце - пополам...

Недаром, говоря об Ахматовой,  о ее любовной лирике,  критики  впоследствии

замечали,  что  ее любовные драмы, развертывающиеся в  стихах, происходят как

бы в молчании:  ничто не разъясняется, не комментируется, слов так мало, что

каждое из них  несет огромную психологическую  нагрузку. Предполагается, что

читатель или должен догадаться, или же, что, скорее всего, постарается

обратиться к собственному опыту,  и тогда окажется, что  стихотворение очень

широко по своему смыслу:  его тайная драма,  его  скрытый сюжет относится ко

многим и многим людям.

Так и в этом раннем стихотворении. Так ли нам уж важно, что именно произошло

в жизни героини? Ведь самое главное - боль, растерянность  и желание

успокоиться хотя бы при взгляде на солнечный луч,  - все это нам ясно,

понятно и едва ли не каждому знакомо. Конкретная расшифровка  лишь  повредила

бы силе стихотворения, так как мгновенно сузила бы,  локализовала его сюжет,

лишив всеобщности  и глубины.  Мудрость ахматовской  миниатюры, чем-то

отдаленно похожей  на японскую хоку,  заключается в  том,  что она говорит о

целительной для  души силе природы.  Солнечный луч, "такой невинный и

простой",  с  равной лаской освещающий и зелень рукомойника, и человеческую

душу, поистине является смысловым центром, фокусом и  итогом всего этого

удивительного ахматовского стихотворения.

Ее любовный стих, в том числе и самый ранний, печатавшийся на страницах

"Аполлона"  и "Гиперборея",  стих еще  несовершенный ("первые робкие  попытки",

- сказала Ахматова  впоследствии), иногда почти отроческий  по интонации,  все

же произрастал  из непосредственных жизненных впечатлений, хотя эти

впечатления и ограничивались заботами и интересами "своего круга".

Поэтическое слово  молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги

стихов "Вечер", было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что

попадало в поле ее зрения.  Конкретная,  вещная плоть  мира, его четкие

материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно обрывочная речь – все

это не только бережно  переносилось в стихи, но и составляло их собственное

существование,  давало им дыхание и жизненную силу. При  всей не

распространенности  первых впечатлений, послуживших основой  сборника "Вечер",

то, что в нем  запечатлелось, было выражено и зримо, и точно, и лаконично. Уже

современники Ахматовой  заметили,  какую необычно большую  роль играла в стихах

юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская  деталь. Она была у

нее  не  только точной.  Не довольствуясь одним  определением какой-либо

стороны предмета, ситуации или душевного движения, она подчас осуществляла

весь замысел стиха,  так что, подобно замку, держала  на себе всю постройку

произведения.

" Не  любишь,  не  хочешь смотреть?

О,  как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с  детства  была крылатой.

Мне очи застит туман,

Сливаются вещи и  лица,

И только красный  тюльпан,

Тюльпан у тебя в  петлице".

Смятение

Не правда ли,  стоит этот тюльпан, как из петлицы, вынуть из стихотворения,

и оно немедленно померкнет!..  Почему?  Не потому ли,  что весь этот

молчаливый взрыв  страсти,  отчаяния,  ревности и  поистине смертной обиды -

одним словом,  все,  что составляет в эту минуту для  этой женщины смысл ее

жизни,  все сосредоточилось, как в красном гаршинском цветке зла, именно в

тюльпане:  ослепительный  и надменный, маячащий на самом уровне ее глаз, он

один высокомерно  торжествует в пустынном и  застланном пеленою слез,

безнадежно обесцветившемся  мире.  Ситуация стихотворения такова,  что не

только героине,  но и нам,  читателям, кажется, что  тюльпан не "деталь" и уж,

конечно,  не "штрих",  а что он - живое существо,  истинный, полноправный и

даже агрессивный  герой произведения,  внушающий  нам некий невольный страх,

перемешанный с  полутайным восторгом и раздражением.

У иного  поэта  цветок в петлице так и остался  бы более или менее живописной

подробностью внешнего облика персонажа,  но Ахматова не только вобрала  в

себя  изощренную  культуру многосмысленных значений,  развитую ее

предшественниками - символистами,  в частности их умение придавать жизненным

реалиям безгранично  расширяющийся смысл, но и, судя по всему, не осталась

чуждой и великолепной школе русской психологической  прозы,  в особенности

романа  (Гоголь,  Достоевский, Толстой).  Ее так называемые вещные детали,

скупо поданные,  но отчетливые бытовые интерьеры, смело  введенные прозаизмы,

а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у  нее между внешней

средой и потаенно бурной жизнью сердца, - все живо напоминает русскую

классику,  не только романную, но и новеллистическую, не только прозаическую,