Мотив счастья в творчестве Лермонтова

Над бездной адскою блуждая,

Душа преступная порой

Читает на воротах рая

Узоры надписи святой

И часто тайную отраду

Находит муке неземной,

За непреклонную ограду

Стремясь завистливой мечтой.

Так, разбирая в заточенье

Досель мне чуждые черты,

Я был свободен на мгновенье

Могучей волею мечты.

Залогом вольности желанной,

Лучом надежды в море бед

Мне стал тогда ваш безымянный,

Но вечно памятный привет [23, с. 196].

Послание отличается изысканной легкостью выражения поэтической мысли, которая непринужденно сталкивает типичные для лермонтовского стиха понятия несвободы и мечты об освобождении.

Что мне сиянье божьей власти

         И рай святой?

Я перенес земные страсти

         Туда с собой.

Ласкаю я мечту родную

         Везде одну;

Желаю, плачу и ревную,

         Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье

         Твоих ланит,

Моя душа в немом страданье

         Вся задрожит.

Случится ль, шепчешь, засыпая,

         Ты о другом,

Твои слова текут, пылая,

         По мне огнем.

Ты не должна любить другого,

         Нет, не должна,

Ты мертвецу святыней слова

         Обручена.

Увы, твой страх, твои моленья —

         К чему оне?

Ты знаешь, мира и забвенья

         Не надо мне! [23, с. 208].

Поэт развивает характерный для его ранних произведений мотив посмертной любви и ревности.

Начиная с заглавия, в стихотворении обнаруживается оксюморонность, которая пронизывает весь основанный на этом же приеме лирический сюжет: мертвец продолжает испытывать «любви безумное томленье», смерть — не разлука с любимой, в раю переживаются те же муки ревности, можно сказать — адские муки, для выражения которых поэт находит поистине дантовский образ: «Твои слова текут, пылая, / По мне огнем». Такая полнота и интенсивность любовного чувства, отказ и в самой смерти обрести забвение земных страстей парадоксально свидетельствуют о необычайной жизненной силе, витальности «жильца могил», его стремлении любой ценой сохранить связь с живым миром — даже ценой сознательного продолжения, «продлевания» того круга трагического существования, на который он был обречен в мире живых. Стихотворение можно рассматривать и как вариацию свойственного поздней лирике Лермонтова мотива ухода в иной мир — через сон, в котором, однако, связь с жизнью не утрачивается, но приобретает новое качество «дремлющих» сил жизни.

Из-под таинственной, холодной полумаски

Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,

Светили мне твои пленительные глазки

И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольно

И девственных ланит и шеи белизну.

Счастливец! видел я и локон своевольный,

Родных кудрей покинувший волну!..

И создал я тогда в моем воображенье

По легким признакам красавицу мою;

И с той поры бесплотное виденье

Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.

И всё мне кажется: живые эти речи

В года минувшие слыхал когда-то я;

И кто-то шепчет мне, что после этой встречи

Мы вновь увидимся, как старые друзья [23, с. 211].

Стихотворение характерно для интимной лирики поздней поры: в отличие от ранних любовных циклов с их патетикой укоров и признаний, внимание поэта сосредоточено теперь не на истории собственного чувства, а на женских образах, значительных независимо от их причастности к лирической биографии автора. В те годы любовь является у Лермонтова чаще всего как воспоминание о прошлом... как мелькнувшая надежда на будущее... или как мечта.

Развитие темы стихотворения определяется поэтическим преображением первоначального — беспокойно-чувственного — впечатления от женского облика. В 1-й половине стихотворения «слагаемые» этого впечатления: «холодная полумаска» как символический признак душевной закрытости и вызова. Между тем в двух последних строфах — в потаенно-сердечной области воспоминания и надежды — возникает «бесплотное виденье» красавицы, сотканное из «легких признаков»; строки 11—12 перекликаются с мечтой об идеальной возлюбленной в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен», в строках 13—14 приглушенно звучит тема платоновского «припоминания» и поисков утраченного идеала в новом обличье. Среди «легких признаков» особо выделен поэтической памятью «отрадный, как мечта» голос героини («живые эти речи» — в 4-й строфе), что в лирике Лермонтова обычно связывалось с возвышенной и тайной сущностью любви («Она поёт — и звуки тают», «Есть речи — значенье» и др.). Однако завершительный непринужденный прозаизм («старые друзья») вновь сводит идеализированное создание поэтической «мечты» в сферу отношений, исключающих безусловное поклонение и романтическую дистанцию.

Там за твердыней старою

       На сумрачной горе

Под свежею чинарою

       Лежу я на ковре.

Лежу один и думаю:

       «Ужели не во сне

Свиданье в ночь угрюмую

       Назначила ты мне?»

И в этот час таинственный,

       Но сладкий для любви,

Тебя, мой друг единственный,

       Зовут мечты мои.

Я жду. В недоумении

       Напрасно бродит взор,

Кинжалом в нетерпении

       Изрезал я ковер.

Я жду с тоской бесплодною,

       Мне грустно, тяжело...

Прочь, прочь, слеза позорная,

       Кипи, душа моя!

Твоя измена черная

       Понятна мне, змея!

Я знаю, чем утешенный

       По звонкой мостовой

Вчера скакал как бешеный

       Татарин молодой.

Недаром он красуется

       Перед твоим окном

И твой отец любуется

       Персидским жеребцом [23, с. 219].

Повествующее «Я» совмещает в себе черты «простого сознания» (вписанность в простой быт, элементарность не укрощенных цивилизацией страстей) со всем богатством лирической впечатлительности, наблюдательности и психологической деталировки, исходящим от автора-поэта. В пейзажных панорамах точка обзора принадлежит персонажу и притом обусловлена обстоятельствами сюжета (место свидания на горе за городом), но последние 4 стиха 1-й строфы («Летают сны-мучители...») сообщают пейзажу сложное настроение, выходящее за рамки «простого сознания» и связанной с ним фабулы. Стихотворение свидетельствует о том, что демократизация лирического «Я» в зрелой поэзии Лермонтова осуществлялась не на путях стилизованного перевоплощения в «простолюдина» — духовная сложность авторского мира сохранялась.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что поздняя лирика Лермонтова — это время кризиса романтического миросозерцания. Поэт все острее ощущает неразрешимость его внутренних противоречий, ограниченность и уязвимость позиции мятежного индивидуализма, все настойчивее стремится соотнести свои идеалы с реальностью. В основе его новой позиции — «сознание власти действительности... и вместе с тем несогласие с ней, отрицание ее», Романтизм позднего Лермонтова утрачивает свой активно-протестующий характер, лишается прежнего волевого напора, экспансии и все больше становится «оборонительным», даже «страдательным». Исчезает желание мстить людям, толпе, всему миропорядку, не отвечающим идеальным представлениям поэта. Речь идет уже не о героическом «торжестве иль гибели» мятежника-индивидуалиста перед лицом действительности: гибельной для лермонтовского героя оказывается не только борьба с миром, не только гордое противостояние ему, но и всякая форма соприкосновения, контакта с ним. В творчестве Лермонтова обнаруживается тенденция к объективному воспроизведению действительности, конкретному изображению социальной среды, быта, обстоятельств жизни человека.

Мечта и счастье в поздней лирике Лермонтова наделены неким с одной стороны сатирическим характером, с другой же печалью и мыслями о прошлом, святом, неземном представлении о счастье, представлениями о благородности счастье, но в тоже время и тщетности. Мотив счастья здесь раскрывается уже не с романтической точки зрения, а с реалистической. И несмотря на то, что мы оцениваем эту категорию в разных временных пространствах, все же общее представление понятия мотива счастья автора, носителя концепции, открывается нам как сложная эстетическая категория, не лишенная индивидуального представления о ее реализации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, мотивный анализ, как показывает литературоведческое исследование, является одним из самых продуктивных методов анализа текста.

В данной курсовой работе была рассмотрена дефиниция термина мотива, хотя условность и недостаточная определенность термина «мотив», естественно, приводит к трудностям в выделении и классификации мотивов, а также одного из доминирующих мотивов поэзии Лермонтова – мотив счастья, в основе которого лежит проходящий через всю лирику устойчивый словообраз, закрепленный самим поэтом как идеологически акцентированное ключевое слово.

У Лермонтова больше, чем у других русских лириков, любовная тема, тема идеального счастья пронизана мотивами страдания — неудачи, неисполнимости связанных с этим чувством надежд и на протяжении всего творчества, выступает как лейтмотив, наряду с темой страдания от измены любимого человека или от обманчивости всей жизни.

Любовь у Лермонтова нередко проявляется в целом комплексе чувств и порывов, таких, как восхищение, благодарность, сострадание.

Исследовав мотив счастья можно сделать вывод о том, что человеческая натура в ранней лирике Лермонтова мыслится как изначально двойственная, как арена беспрестанной борьбы добра и зла, темного и светлого, «земного» и «небесного» начал. Поэт мечтает о бесконечности личного существования, о рае «земном» и рае «небесном», о внутренней свободе, блаженстве, радости, любви, внутренней гармонии души поэта. В этом и заключается представление Лермонтова о счастье. Однако поэт понимает всю невозможность счастья, противостояние толпы, среды, в которой он находится, его счастью, видит лишь пошлое подобие. Счастье в его представлении также и мечта: мечта о социальной утопии, мечта как сон, нечто небесное, святое. Он наделяет свою мечту многочисленными эпитетами: неясная, любимая, старая, младенческая, безумная, первая, печальная, пылкая, тщетная, прежняя, цветущая, увядшая.

Поздняя лирика Лермонтова — это время кризиса романтического миросозерцания. Поэт все острее ощущает неразрешимость его внутренних противоречий, ограниченность и уязвимость позиции мятежного индивидуализма, все настойчивее стремится соотнести свои идеалы с реальностью. В основе его новой позиции — «сознание власти действительности и вместе с тем несогласие с ней, отрицание ее», романтизм позднего Лермонтова утрачивает свой активно-протестующий характер, лишается прежнего волевого напора, экспансии и все больше становится «оборонительным», даже «страдательным». Исчезает желание мстить людям, толпе, всему миропорядку, не отвечающим идеальным представлениям поэта. Речь идет уже не о героическом «торжестве иль гибели» мятежника-индивидуалиста перед лицом действительности: гибельной для лермонтовского героя оказывается не только борьба с миром, не только гордое противостояние ему, но и всякая форма соприкосновения, контакта с ним. В творчестве Лермонтова обнаруживается тенденция к объективному воспроизведению действительности, конкретному изображению социальной среды, быта, обстоятельств жизни человека.

Мечта и счастье в поздней лирике Лермонтова наделены неким с одной стороны сатирическим характером, с другой же печалью и мыслями о прошлом, святом, неземном представлении о счастье, представлениями о благородности счастье, но в тоже время и тщетности. Мотив счастья здесь раскрывается уже не с романтической точки зрения, а с реалистической. И несмотря на то, что мы оцениваем эту категорию в разных временных пространствах, все же общее представление понятия мотива счастья автора, носителя концепции, открывается нам как сложная эстетическая категория, не лишенная индивидуального представления о ее реализации. Исчезает желание мстить людям, толпе, всему миропорядку, не отвечающим идеальным представлениям поэта. Речь идет уже не о героическом «торжестве иль гибели» мятежника-индивидуалиста перед лицом действительности: гибельной для лермонтовского героя оказывается не только борьба с миром, не только гордое противостояние ему, но и всякая форма соприкосновения, контакта с ним. В творчестве Лермонтова обнаруживается тенденция к объективному воспроизведению действительности, конкретному изображению социальной среды, быта, обстоятельств жизни человека

Таким образом, можно заметить, что определить концепцию автора всегда сложно, так как необходимо увидеть все творчество целостно, в этой целостности определить доминанту, главный идейный центр. Нет однозначности мотива счастья в стихотворениях Лермонтова, что приводит к мысли о том, что счастье сложная онтологическая категория, в этой категории неотъемлемым являются моральная ответственность человека, душевная гармония, внутренняя свобода, умение любить и быть понятым.