Пространство в эстетике Бродского

7. Икона «Сретение». Художественные и архитектурные приемы.

Теперь, взглянем на перспективу в иконе «Сретение»

По иконографическому изводу икона «Сретения» из троицкого иконостаса очень близка к «Сретению» из Успенского собора во Владимире 1408 г.

Судя по тексту Евангелия от Луки, сюжет «Сретения» был полон глубокого значения для художников средневековья, мы видим по праздникам из иконостасов Благовещенского, Успенского (во Владимире) и Троицкого соборов, как своеобразно было его толкование художниками.

«Сретение» - это посвящение младенца Христа богу и пророчество о нем, как спасителе двух благочестивых праведников преклонных лет, Симеона и пророчицы Анны, уже отрешенных от жизни и уходящих из нее в инобытие. «Дух святой был на нем», говорится в Евангелии о Симеоне. «Ему было предсказано Духом Святым, что он не увидит смерти, доколе не увидит Христа Господня» и «Пришел он по вдохновению в храм».

Слева совсем у края помоста стоит Иосиф, как бы выступая за пределы иконы вперед в глубину ковчега. Правая нога его находится в правом нижнем углу иконы. Он держится прямо, на нем темно-зеленый хитон (цвет которого искажен скипевшей олифой) и охряной желтый гиматий с белыми пробелами (плохой сохранности), перекинутый через левое плечо и ниспадающий складками с его протянутых рук, на которых Иосиф держит двух птиц (сохранился лишь едва заметный рисунок).

С него начинается действие принесения Христа младенца, но он находится, как бы в пределах узкого высокого прямоугольного здания базиликального типа. Нижняя часть этого здания дана в чрезвычайно удлиненных пропорциях, отчего верхняя часть более похожа на башенку с двухскатной кровлей и маленьким оконцем на фасаде. Логика его трехмерного построения выражена недостаточно ясно: темно-зеленые затемнения внутренних объемов даны в резком сопоставлении со светлыми серовато-зелеными плоскостями внешних освещенных поверхностей стен, отчего здание в нижней части кажется плоскостным с чередованием темных и светлых полос. Плоскостной характер палат еще более подчеркивался, когда были в сохранности плоские белые узоры на светлых гранях стен. Сохранность их в настоящее время плохая, но все же можно видеть, что мастер разместил их почти на одном уровне, как вещи, находящиеся на одной плоскости, тогда как некоторые грани стен должны быть отмечены, как удаленные в глубь трехмерного пространства здания.

Энергичный рисунок прямоугольных затененных частей здания в виде полос над фигурой Иосифа как бы указывает зрителю, в каком направлении развивается действие, тогда как вертикали здания как бы останавливают следующий шаг Иосифа вперед, его фигура ограничена пределами здания. Этот резкий, почти плакатный, прием художника имеет целью дать отправную точку для обозрения композиции и остановить внимание зрителя на Иосифе со скромными жертвенными дарами («две горлицы, или двух птенцов голубиных».- Ев. Луки, гл. 2, ст. 24). Его жест как бы указывает на Богоматерь. Ее трогательная женственно стройная фигура в темно-коричневом мафории и темно-зеленой нижней одежде (красочный слой с тенями и пробелами сильно утрачен) склоняется над покровенными мафорием руками, с которых Симеон только что принял божественного младенца. Весь ее облик - воплощение покорности и благоговения. Она внимает словам Симеона, предрекающего ее судьбу.

Складки одежд и жесты протянутых рук Иосифа и Богоматери ритмичны и очень схожи. Склоненной фигуре Богоматери придает устойчивость маленький изящный острый конец спустившейся до полу одежды. Прямоугольное серовато-зеленоватое с пробелами двухступенчатое подножие как бы отделяет от земли и приподнимает «верх стоящего на нем старца Симеона. Этим приемом художник подчеркивает особое значение Симеона в композиции «Сретения». Стоя выше Богоматери, Симеон низко склоняется к ней и в то же время с нежностью приникает к младенцу Христу, лежащему на его покровенных руках. Лик Симеона исполнен трогательной старческой нежности, а крошечный младенец доверчиво прильнул к его щеке. Трижды повторенный жест поднятых покровенных рук означает принесение и принятие святыни и раскрывает главный смысл изображенного.

Дымчатые одежды Симеона напоминают как бы увядший лиловатый тон, родственный черлени, которой дан прекрасный цвет сени кивория над ним и Богоматерью, но одежды его темнее и написаны очень жидко с легкими сероватыми пробелами (сохранились плохо). На расстоянии фигура Симеона поражает своей прозрачной невещественностью и воспринимается как нечто объединенное по цвету с киворием. Легкость его фигуры подчеркивается гибкой линией согбенной спины и тем, что он стоит на возвышении. Движение его рук, принявших младенца, ритмически продолжается в поступательном движении ступеней лестницы справа вверх.

Лик Симеона хорошей сохранности и написан мягко, обобщенно твердой рукой фрескиста. Рисунок носа, бровей, волос свободно сделан коричневатой краской. Мастер близок по живописи к фрескам в Успенском соборе во Владимире. Так же, как мастера Успенских фресок, он избегает подрумянок.

За Богоматерью и Симеоном на втором плане дан киноварно-красный престол, над которым высится киворий с четырьмя колоннами - символ святости места (черная краска колонн плохо сохранилась, отчего проступил зеленовато-серый тон подмалевка, на темно-зеленых прямоугольных капителях колонн видны следы синей краски от позднейшей записи, низ правой крайней колонны утрачен и восполнен тонировкой при реставрации). Все четыре колонны, несмотря на то, что верхняя часть кивория воспринимается в трехмерном пространстве, кажутся стоящими в ряд в одной плоскости, что особенно должно было бросаться в глаза, когда их черные силуэты четко выделялись на некогда золотом фоне. Их назначением по замыслу художника было не только поддерживать сень кивория, но и отмечать две главные фигуры в композиции - Богоматери и Симеона. Две колонны опираются на фигуру Богоматери, две другие - на Симеона (две средних на их головы, две. крайних - на их спины), нисколько не отягощая их, а только задерживая на них внимание зрителя. Колонны, опираясь на человеческие фигуры, однако, далее вниз не продолжаются, чем нарушается их конструктивный смысл. Они не связываются с престолом, следовательно, со вторым и третьим планом композиции, повисая как бы в воздухе. Это явление довольно типично для русского искусства начала XV в., пластическим смыслом архитектуры художники обычно жертвуют ради организации форм и ритма на плоскости.

На колоннах покоится сень с четырехугольной плоской кровлей светло-желтого тона со светлыми розоватыми пробелами, опирающаяся на дугообразные арки лиловато-коричневого тона со светло-лиловыми прозрачными пробелами. В тенях более темный тон, данный жидкой краской, сохранился плохо. При хорошем освещении и на расстоянии цвета сени кажутся чрезвычайно чистыми, прозрачными и легкими, особенно от сопоставления с серовато-зеленым тоном небольшой пирамиды, увенчивающей кровлю сени. На это завершение кивория накинут киноварный алого холодноватого тона длинный велум, перекинутый с кивория на кровлю архитектуры слева и на ступенчатое сооружение справа. Велум объединяет три архитектурных элемента композиции, отмечая их постепенное повышение справа налево, и придает праздничную украшенность колориту иконы

Таким образом, художник цветом и построением архитектурного стаффажа сумел не только четко выделить главные фигуры в центре (Богоматерь и Симеон с младенцем на руках) и показать направление основного движения, но и разделить действующих лиц на две группы, соответствующим образом охарактеризовав каждую из них (Иосиф и Мария, Симеон и пророчица Анна), не утеряв при этом единства композиции и замысла. Просто и ясно делит он людей на две группы: одни принесли божество, причем жертвенные птицы у Иосифа напоминают о жертвенной миссии младенца, другие приняли его в храме (на что указывают престол и киворий) и уходят в небытие в мир невещественной красоты и свободы, уже отрешенные от земного бытия, они принадлежат иному, преображенному миру. Особое цветовое и ритмическое единство фигуры Симеона с киворием и многоступенчатой лестницей справа,- означающей высоту духовного совершенства и как бы продолжающей лествично поступательное движение от земли вверх, начинающееся с подножия Симеона,- и бесплотность его фигуры выражают его основную духовную настроенность, отраженную в словах Евангелия (Ев. от Луки, гл. 2, ст. 29-32): «Ныне отпущаеши раба твоего, владыко, по слову твоему, с миром».

Следует добавить, что точка зрения на киворий и на ступенчатое сооружение справа дана сверху, что содействует выдвижению вперед фигур Богоматери и Симеона и Анны, на архитектуру слева дана снизу, отчего здание за Иосифом кажется более плоским. Характер ликов на иконе «Сретения» сдержаннее и аскетичнее, чем на других иконах праздников.

Святой праведный Симеон Богоприимец является одним из составных частей иконы «Сретение»,давайте рассмотрим его подробнее.

По евангельскому свидетельству, старец Симеон был «человеком праведным и благочестивым». На нем «почивал Дух Святой», и ему было открыто, что скоро в мир придет Спаситель.

Евангелист Лука не говорит, к какому званию принадлежал праведный Симеон, но в церковных песнопениях он называется священником и святителем. По всей вероятности, он принадлежал к священникам, служившим при храме (Лк. 2:23-37).

Согласно древнейшему преданию, святой Симеон, беседуя со своими спутниками, высказал по этому предмету своё сомнение и неверие; когда же он переходил через реку, то, сняв перстень с своей руки, бросил его в реку, сказав: „если найду его, то могу поверить изречению пророка по букве".

Остановившись на ночлег в одном селении, отстоящем недалеко от реки, он на другой день купил там рыбу и когда по приготовлении ел ее вместе с товарищами, то чудным образом нашел во чреве рыбы брошенный им в реку свой перстень. Увидевши это, праведный Симеон был изумлен и очистил душу свою от всяких сомнений).

Достигнув пределов Иерусалима, он поселился там и ежедневно по утрам посещал  храм, с нетерпением ожидая исполнения бывшего ему откровения и той блаженной минуты, когда он увидит Божественного Младенца.

Шли годы. "Но вот Симеон Богоприимец, сохраненный Духом Святым после предвозвещения ему на 65 году его жизни тайны приснодевственного от Пречистой Приснодевы Марии Его зачатия и рождения, проживши по благодати Всесвятого Духа Божиего 300 лет, потом, на 365 году жизни своей сказал ясно в храме Господнем, что ощутительно узнал по дару Духа Святого, что это и есть Он Самый, Тот Христос, Спаситель мира, о вышеестественном зачатии и рождении Коего от Духа Святого ему было предвозвещено триста лет тому назад от Ангела" (Св. Серафим Саровский. Из беседы с Мотовиловым).

По преданию Симеон Богоприимец был убит при избиении вифлиемских младенцев; у стен храма воинами Ирода, которые допрашивали его, где находится Иисус. Ирод не позволил похоронить его по обычаям иудеев.

Симеон Богоприимец - покровитель младенцев, ему молятся о сохранении их здоровья.

После того как мы рассмотрели икону «Сретение» и святого Семиона, давайте перейдем к рассмотрению поэзии Бродского и отношению самого автора к христианству.

Поэзия, как особое слово, слово, вырванное из обыденности речи, всегда было основным средством выражения религиозных переживаний человека, переживаний, тоже вырывающих самого человека из обыденности жизни. Поэзия - иное слово говорит о иной жизни. Отличительная черта поэзии Иосифа Бродского — философичность, философское видение мира и «Я». Автор не фиксирует неповторимые ситуации, не стремится к лирическому самовыражению. Индивидуальная судьба поэта предстает одним из вариантов удела всякого человека. В единичных вещах Бродский открывает природу «вещи вообще». Эмоции лирического героя у Бродского — не спонтанные, прямые реакции на частные, конкретные события, а переживание собственного места в мире, в бытии. Это своеобразное философское чувство — глубоко личное и всеобщее одновременно.

III. Мировоззрение и основы мировосприятия Иосифа Бродского.

Бродский,  живя  в  советском  обществе,  был  воспитан  безбожником  и материалистом,  живя  в  мире  поэзии  (по  преимуществу  христианской),  --идеалистом и христианином. Ни то,  ни другое не было принято  им на веру. Он из вечносомневающихся, из ищущих, а не успокоившихся.

Показательно, как описывает Бродский свои первые религиозные переживания, связанные с чтением Библии: «в возрасте лет 24-х или 23-х, уже не помню точно, я впервые прочитал Ветхий и Новый Завет. И это на меня произвело, может быть, самое сильное впечатление в жизни. Т.е. метафизические горизонты иудаизма и христианства произвели довольно сильное впечатление. Библию трудно было достать в те годы – я сначала прочитал Бхагавад-гиту, Махабхарату, и уже после мне попалась в руки Библия. Разумеется, я понял, что метафизические горизонты, предлагаемые христианством, менее значительны, чем те, которые предлагаются индуизмом. Но я совершил свой выбор в сторону идеалов христианства, если угодно... Я бы, надо сказать, почаще употреблял выражение иудео-христианство, потому что одно немыслимо без другого. И, в общем-то, это примерно та сфера или те параметры, которыми определяется моя, если не обязательно интеллектуальная, то, по крайней мере, какая-то душевная деятельность».

Отныне почти каждый год поэт создавал в канун либо в самый день праздника стихи о Рождестве. Его «Рождественские стихи» сложились в некий цикл, работа над которым шла более четверти века.

Глубокая выстраданная религиозность Бродского сквозит во многих его стихотворениях. Духовный взгляд на жизнь и все происходящее вокруг был ему совершенно органичен. Часто он соседствует с грустной иронией по поводу окружающей действительности.

             'Так мало нынче в Ленинграде греков

            да и вообще - вне Греции - их мало.

            По крайней мере, мало для того,

            чтоб сохранять сооруженья веры.

            ....

            Сегодня ночью я смотрю в окно

            и думаю о том, куда зашли мы?

            И от чего мы больше далеки:

            от православья или эллинизма?'[5]

 Пишет поэт в 1966 году, когда была разрушена Греческая Церковь в Ленинграде и на ее месте выстроен концертный зал. Подобные слова в то время были настоящим подвигом веры. Впрочем, для Бродского характерна честность до конца, беспощадная честность перед собой и людьми, которая помогла ему выстоять в гонении, ни на йоту не отступив от своих убеждений. Его показания в суде самый яркий тому пример и еще одно подтверждение неложности Евангельских обетований: 'И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками. Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам что сказать. Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас.' (Мф. 10:18-20.)4