Убить пересмешника

Джим поднялся и тихо прошёл по ковру мне навстречу. Мотнул головой, чтоб я шла за ним. Привёл меня в  свою комнату и закрыл дверь. Лицо у него было серьёзное.

– Они поругались, Глазастик.

Мы с Джимом часто ругались в ту пору, но чтобы Аттикус с  кем-нибудь поссорился, такого я никогда  не видала и не слыхала. Смотреть на это было как-то тревожно и неуютно.

– Старайся не злить тетю, Глазастик, слышишь?

У меня на душе ещё скребли  кошки после выговора Аттикуса, и  я не услышала просьбы в голосе Джима. И опять ощетинилась:

– Может, ещё ты начнёшь  меня учить?

– Да нет, просто… у него теперь и без нас забот хватает.

– Каких?

Я вовсе не замечала, чтобы  у Аттикуса были какие-то особенные  заботы.

– Из-за этого дела Тома Робинсона  он просто извёлся…

Я сказала - Аттикус никогда  ни из-за чего не изводится. А от судебных дел у нас всего и беспокойства один день в неделю, и потом всё  проходит.

– Это только ты так быстро всё забываешь, - сказал Джим. - Взрослые - дело другое, мы…

Он стал невыносимо задаваться, прямо зло брало. И ничего не признавал - только всё читает или бродит где-то один. Правда, все книги по-прежнему переходили от него ко мне, но раньше он мне их давал, потому что думал - мне  тоже интересно почитать, а теперь он меня учил и воспитывал!

– Провалиться мне на этом месте, Джим! Ты что это о себе воображаешь?

– Ну, вот что, Глазастик, я тебе серьёзно говорю: если будешь злить тетю, я… я тебя выдеру.

Тут я взорвалась:

– Ах ты, чертов мофродит, да я тебе голову оторву!

Джим сидел на кровати, так что я с лёгкостью ухватила его за вихор на лбу и ткнула кулаком в зубы. Он хлопнул меня по щеке, я размахнулась левой, но тут  он как двинет меня в живот - я  отлетела и растянулась на полу. Я еле могла вздохнуть, но это  пустяки: ведь он дрался, он дал мне  сдачи! Значит, мы всё-таки равны!

– Ага, воображаешь, что взрослый, а сам дерешься! - завопила я и  опять кинулась на него.

Он всё ещё сидел  на кровати, и у меня не было упора, я просто налетела на него изо всех сил и начала лупить его, дёргать, щипать, колотить по чём попало. Честный кулачный бой обратился в самую обыкновенную потасовку. Мы всё ещё дрались, когда вошёл Аттикус и разнял нас.

– Хватит, - сказал он. - Оба  немедленно в постель.

– Э-э! - сказала я: Джима  посылали спать в одно время со мной.

– Кто начал? - покорно  и устало спросил Аттикус.

– Это всё Джим. Он стал меня учить. Неужели мне ещё и  его тоже слушаться?!

Аттикус улыбнулся.

– Давай уговоримся так: ты будешь слушаться Джима всегда, когда  он сумеет тебя заставить. Справедливо?

Тетя Александра смотрела на нас молча, но когда они с Аттикусом вышли, из коридора донеслись её слова:

– …я же тебе говорила, вот  ещё пример…

И после этого мы опять  стали заодно.

Наши комнаты были смежные. Когда я затворяла дверь, Джим сказал:

– Спокойной ночи, Глазастик.

– Спокойной ночи, - пробормотала я и ощупью пошла к выключателю.

Возле своей кровати я  наступила на что-то тёплое, упругое  и довольно гладкое. Оно было немножко похоже на твердую резину, и мне  показалось, оно живое. И я слышала - оно шевелится.

Я зажгла свет и поглядела  на пол около кровати. Там уже  ничего не было. Я застучала в  дверь Джима.

– Что тебе? - сказал он.

– Какие змеи на ощупь?

– Ну, жёсткие. Холодные. Пыльные. А что?

– Кажется, одна заползла ко мне под кровать. Может, ты посмотришь?

– Ты что, шутишь? - Джим отворил  дверь. Он был в пижамных штанах. Рот у него распух - всё-таки здорово  я его стукнула! Он быстро понял, что я говорю серьёзно. - Ну, если ты думаешь, что я сунусь носом  к змее, ты сильно ошибаешься. Погоди минуту.

Он сбегал в кухню и  принёс швабру.

– Полезай-ка на кровать, - сказал он.

– Ты думаешь, там правда змея? - спросила я.

Вот это событие! У нас  в домах не было подвалов: они  стояли на каменных опорах на высоте нескольких футов над землей, и змеи хоть и заползали иногда в дом, но это  случалось не часто. И мисс Рейчел Хейверфорд, которая каждое утро выпивала стаканчик чистого виски, говорила в своё оправдание, что никак не придёт в себя от пережитого страха: однажды она раскрыла бельевой шкаф у себя в спальне, хотела повесить халат и видит - на отложенном для  стирки бельё уютно свернулась гремучая змея!

Джим на пробу махнул шваброй  под кроватью. Я перегнулась и  смотрела, не выползет ли змея. Не выползла. Джим сунул швабру подальше.

– Змеи разве рычат? - спросила я.

– Это не змея, - сказал Джим. - Это человек.

И вдруг из-под кровати  вылетел какой-то перепачканный  свёрток. Джим замахнулся шваброй - и  чуть не стукнул по голове Дилла.

– Боже милостивый, - почтительно  сказал Джим.

Дилл медленно выполз из-под  кровати. Непонятно, как он там умещался. Он встал на ноги, расправил плечи, повертел ступнями - не вывихнуты ли, - потер шею. Наконец, видно, затёкшим рукам и ногам полегчало, и он сказал:

– Привет!

Джим опять воззвал  к небесам. У меня язык отнялся.

– Сейчас помру, - сказал Дилл. - Поесть чего-нибудь найдётся?

Как во сне, я пошла в  кухню. Принесла молоко и половину кукурузной лепёшки, которая оставалась от ужина. Дилл уплел её в два счёта, жевал  он, как и прежде, передними зубами.

Ко мне, наконец, вернулся дар речи.

– Как ты сюда попал?

Дилл немного подкрепился  и начал рассказывать: новый отец невзлюбил его, посадил в подвал (в Меридиане все дома с подвалами) и обрёк на голодную смерть; но его  тайно спас фермер, который проходил мимо и услыхал его крики о  помощи: добрый человек через вентилятор по одному стручку высыпал ему  в подвал целый мешок гороха, и  Дилл питался сырым горохом и  понемногу вытащил цепи из стены  и выбрался на свободу. Всё ещё  в наручниках, он бежал из города, прошёл две мили пешком и тут повстречался с маленьким бродячим зверинцем, и его сразу наняли мыть верблюда. С этим зверинцем он скитался по всему штату Миссисипи, и, наконец, безошибочное чутьё подсказало ему, что он находится в округе Эббот, штат Алабама, и ему надо было только переплыть реку, чтобы оказаться  в Мейкомбе. Остаток пути он прошёл пешком.

– Как ты сюда попал? - спросил  Джим.

Он взял у матери из кошелька тринадцать долларов, сел в Меридиане  на девятичасовой поезд и сошёл  на станции Мейкомб. Десять или одиннадцать  из четырнадцати миль до Мейкомба он шёл  пешком, и не по шоссе, а пробирался кустами, потому что боялся - вдруг  его ищет полиция, а остаток пути доехал, прицепившись сзади к фургону  с хлопком. Под моей кроватью он пролежал, наверно, часа два; он слышал, как мы ужинали, и чуть не сошёл с ума  от стука вилок по тарелкам. Он думал, мы с Джимом никогда не ляжем спать; он уж хотел вылезти и помочь мне  поколотить Джима, ведь Джим стал куда больше и выше меня, но ясно было - мистер Финч скоро придёт нас разнимать, вот он и не вылез. Он был ужасно усталый, невообразимо грязный и  наконец-то чувствовал себя дома.

– Родные, конечно, не знают, что ты здесь, - сказал Джим. - Если б  тебя разыскивали, мы бы уже знали…

– Они, наверно, до сих пор  меня ищут в Меридиане по всем киношкам, - ухмыльнулся Дилл.

– Непременно дай знать  матери, где ты, - сказал Джим. - Надо дать ей знать, что ты здесь…

Дилл бросил на него быстрый  взгляд, и Джим опустил глаза. Потом  поднялся и нарушил последний  закон чести, свято соблюдавшийся  нами в детстве. Он вышел из комнаты.

– Аттикус, - донёсся его  голос из коридора, - можно тебя на минуту?

Чумазое от пыли и пота лицо Дилла вдруг побледнело. Мне стало  тошно. В дверях появился Аттикус.

Он прошёл на середину комнаты - руки в карманы, - остановился и  поглядел на Дилла сверху вниз.

Ко мне опять вернулся дар речи.

– Ничего, Дилл. Если он что  надумает, он так прямо тебе и  скажет.

Дилл молча посмотрел на меня.

– Правда, правда, это ничего, - сказала я. - Ты ведь знаешь, Аттикус  не будет к тебе приставать, его  бояться нечего.

– Я и не боюсь, - пробормотал  Дилл.

– Пари держу, ты просто голоден, - сказал Аттикус, как всегда суховато, но приветливо. - Неужели у нас  не найдётся ничего получше холодной кукурузной лепёшки, Глазастик? Накорми-ка этого молодца досыта, а потом я приду, и тогда поглядим.

– Мистер Финч, не говорите тете Рейчел, не отправляйте меня назад, пожалуйста, сэр! Я опять убегу!…

– Тише, тише, сынок, - сказал Аттикус. - Никто тебя никуда не отправит, разве что в постель, да поскорее. Я только пойду скажу мисс Рейчел, что ты здесь, и попрошу разрешения оставить тебя у нас ночевать - ты ведь не против, верно? И сделай милость, верни хоть часть территории округа по принадлежности - эрозия почвы и так стала истинным бедствием.

Дилл, раскрыв рот, посмотрел  ему вслед.

– Это он шутит, - объяснила  я. - Он хочет сказать - выкупайся. Видишь, я же говорила, он не станет к тебе приставать.

Джим стоял в углу, тихий, пристыженный - так ему и надо, предателю!

– Я не мог ему не сказать, Дилл, - выговорил он. - Нельзя же удрать из дому за триста миль, и чтоб мать ничего не знала.

Мы вышли, не ответив ему  ни слова.

Дилл ел, ел, ел… У него маковой росинки во рту не было со вчерашнего вечера. Все свои деньги он истратил на билет, сел в поезд - это ему было не впервой, - преспокойно болтал с кондуктором (тот его давно уже знал); но у него не хватило смелости прибегнуть к правилу, которое существует для детей, когда они едут далеко одни: если потеряешь деньги, кондуктор даст тебе на обед, а в конце пути твой отец вернёт ему долг.

Дилл уплел всё, что  оставалось от ужина, и полез в  буфет за банкой тушёнки с бобами, и тут в прихожей послышался голос  мисс Рейчел:

– О боже милостивый!

Дилл прямо затрясся, как  заяц.

Он мужественно терпел, пока гремело: «Ну погоди, вот отвезу тебя домой! Родители с ума сходят, волнуются!»; спокойно выслушал затем «Это всё в тебе кровь Харрисов сказывается!»; улыбнулся снисходительному «Так и быть, переночуй сегодня здесь, Дилл» и, когда его, наконец, удостоили объятием и поцелуем, ответил тем же.

Аттикус сдвинул очки на лоб  и крепко потер лицо ладонью.

– Ваш отец устал, - сказала  тетя Александра (кажется, она целую  вечность не промолвила ни словечка. Она всё время была тут, но, верно, просто онемела от изумления). - Вам пора спать, дети.

Мы ушли, а они остались в столовой. Аттикус всё ещё  утирал платком щеки и лоб.

– Насилия, драки, беглецы, - услышали мы его смеющийся голос. - Что-то будет через час…

Похоже, всё обошлось как  нельзя лучше, и мы с Диллом решили - будем вежливы с Джимом. И  потом, Диллу ведь придётся спать  у него в комнате, так что не стоит объявлять ему бойкот.

Я надела пижаму, почитала немного, и вдруг оказалось - у меня глаза  сами закрываются. Дилла с Джимом не было слышно; я погасила лампу  на столике и у Джима под  дверью тоже не увидела полоски света.

Наверно, я спала долго - когда меня ткнули в бок, всё  в комнате чуть освещала заходившая луна.

– Подвинься, Глазастик.

– Он думал, он не может не сказать, - пробормотала я. - Ты уж на него не злись.

Дилл забрался в постель.

– А я и не злюсь, - сказал он. - Просто хочу спать тут, с тобой. Ты проснулась?

К этому времени я проснулась по крайней мере наполовину.

– Ты это почему? - лениво спросила я.

Никакого ответа.

– Я говорю, ты почему удрал  из дому? Он правда такой злой?

– Н-не-ет…

– А помнишь, ты писал - будете мастерить лодку? Не смастерили?

– Ничего мы не мастерили. Он только обещал.

Я приподнялась на локте и  в полутьме поглядела на Дилла.

– Из-за этого ещё не стоило удирать. Большие много чего обещают, а не делают…

– Да нет, я не потому…  просто им не до меня.

Никогда ещё я не слыхала, чтобы из дому бегали по такой чудной причине.

– Как так?

– Ну, они всё время  куда-то уходят, а когда вернутся домой, всё равно сидят в комнате  одни.

– И что они там делают?

– Да ничего, просто сидят  и читают… А я им совсем не нужен.

Я приткнула подушку к  спинке кровати и села.

– Знаешь что, Дилл? Я сегодня  сама хотела сбежать, потому что наши все были тут. Они нам тоже не всё  время нужны…

Дилл устало вздохнул.

– Спокойной ночи… а знаешь, Аттикуса целыми днями нет дома, а вечером часто тоже, то он в законодательном собрании, то уж не знаю где… они нам тоже не всё время нужны, Дилл, если они всё время тут, так и делать ничего нельзя.

– Да я не потому.

Дилл начал объяснять, и я подумала, что бы у меня была за жизнь, будь Джим другой, даже не такой, как стал теперь; или вдруг  бы Аттикусу не надо было всё время, чтоб я была тут, и помогала ему, и  советовала, - что тогда? Да нет, он без  меня дня прожить не может. Кэлпурния  и та не может без меня обойтись. Я им нужна.

– Дилл, ты что-то не то говоришь…  твоим без тебя не обойтись. Просто они, наверно, на тебя злятся. Вот я тебе скажу, что делать…

В темноте Дилл опять заговорил  упрямо:

– Нет, ты пойми, я тебе вот  что хочу сказать: им и в самом  деле куда лучше без меня, и ничем  я им не помогаю. Они не злые. И  покупают мне всё, что я захочу. А потом говорят - ну вот, на тебе и иди играй. У меня уже полна комната всего. Только и слышно - вот тебе книжка, иди читай. - Дилл старался говорить басом. - Что ты за мальчик? Другие мальчики бегают, играют в бейсбол, а не сидят дома и не надоедают взрослым. - Тут Дилл опять заговорил своим обыкновенным голосом. - Нет, они не злые. Они меня и целуют, и обнимают, и говорят спокойной ночи, и доброе утро, и до свиданья, и что они меня любят… Знаешь, Глазастик, пускай у нас будет ребёнок.

– А где его взять?

Дилл слышал, что есть один человек и у него лодка, он уходит на вёслах к какому-то острову, где  всегда туман, и там сколько угодно маленьких детей, и можно заказать ему привезти ребёночка…

– Вот и неправда. Тетя говорит, бог кидает их прямо через  каминную трубу, да, по-моему, она так  и сказала.

(На этот раз тетя  говорила как-то не очень разборчиво.)

– Нет, всё не так. Детей  рождают друг от друга. Но у этого  человека с лодкой тоже можно взять… у него на острове их сколько хочешь, только надо их разбудить, он как дунет, они сразу оживают…

Дилл опять замечтался. Он всегда придумывал необыкновенное. Он успевал прочесть две книги, пока я читала одну, но всё равно больше любил сам сочинять какие-то удивительные истории. Он считал с быстротой молнии, решал задачки на сложение и вычитание, но больше любил какой-то свой туманный мир, где младенцы спят и только ждут, чтобы их собирали, как цветы, рано поутру. Он всё говорил, говорил и совсем убаюкал сам себя и меня тоже, мне уже мерещился тихий остров в тумане - и вдруг смутно привиделся унылый дом с неприветливыми побуревшими дверями.