Убить пересмешника

– И потом, Кэл, ведь Аттикус  не первый раз оставляет нас одних, - протестовала я.

– Да, когда наверняка  знает, что ваша учительница будет  в церкви. А в этот раз он ничего не сказал - видно, забыл.

Кэлпурния озабоченно почесала в затылке. И вдруг улыбнулась.

– А может, вы с мистером Джимом завтра пойдёте в церковь  со мной?

– Ой, правда?

– Ты, видно, не против? - засмеялась Кэлпурния.

В субботу вечером Кэл  всегда скребла и терла меня на совесть, но уж в этот день она превзошла  самое себя. Дважды меня намылила и  каждый раз меняла воду, чтобы смыть  мыло; сунула мою голову в таз  и вымыла шампунем. Она уже сколько лет полагалась на самостоятельность Джима, а в этот вечер пошла его проверить, так что он возмутился:

– В этом доме вымыться спокойно не дадут, всем надо совать свой нос  в ванную!

Наутро Кэлпурния раньше обычного «занялась нашими туалетами». Когда она оставалась у нас ночевать, она всегда спала в кухне на раскладушке; в то утро вся раскладушка была завалена нашими воскресными нарядами. Моё платье Кэлпурния так накрахмалила, что оно стояло колоколом. Она заставила меня надеть нижнюю юбку и туго повязала вместо пояса розовую ленту. Мои лакированные туфли она так долго терла чёрствым хлебом, что уже могла смотреться в них, как в зеркало.

– Мы прямо как на карнавал собираемся, - сказал Джим. - Для чего это, Кэл?

– Пускай кто попробует сказать, что я плохо смотрю за моими детьми, - пробормотала Кэлпурния. - Мистер Джим, вам никак нельзя надевать этот галстук с этим костюмом. Он зелёный.

– Ну и что?

– А костюм синий. Вы разве  не видите?

– Э-э! - закричала я. - Джим не разбирает цветов!

Джим сердито покраснел, но Кэлпурния сказала:

– А ну, хватит! Раз вы идёте  в «Первую покупку», надо не дуться, а улыбаться.

«Первая покупка» - африканская  методистская молельня - стояла у южной  окраины города, в негритянском квартале, за дорогой на старую лесопилку. Это  ветхое деревянное строение, с которого облезла вся краска, было единственной в Мейкомбе церковью с колокольней; называлось оно так потому, что  было построено на первые заработки  освобождённых рабов. По воскресеньям в нём молились негры, а по будням там собирались белые и играли в кости.

На церковном дворе  и рядом на кладбище глинистая  почва была твёрдая как камень. Если кто-нибудь умирал в жаркую пору, тело хранили во льду, пока не пойдут дожди и земля не размякнет. Не на всякой могиле можно было увидеть  надгробный камень, да и тот крошился; могилы недавние обложены были по краю яркими цветными стёклышками и осколками  бутылок из-под кока-колы. Иную могилу охранял громоотвод - видно, усопший  был беспокойного нрава; на могилах  младенцев торчали огарки догоревших свечей. Нарядное это было кладбище.

Мы вошли во двор, и навстречу  нам пахнуло тёплым горьковато-сладким  запахом принарядившихся негров: помадой для волос, жевательной  резинкой, нюхательным табаком, ай-да-колоном, мылом, сиреневой пудрой и мятными  конфетами.

Увидев рядом с Кэлпурнией нас с Джимом, мужчины посторонились  и сняли шляпы; женщины сложили  руки на животе, как всегда делали в  будни в знак почтительного внимания. Все расступились и дали нам дорогу. Кэлпурния шла между мною и  Джимом и раскланивалась направо  и налево, отвечая на приветствия  празднично одетых соседей и знакомых.

– Ты что это выдумала, мисс Кэл? - раздался голос позади нас.

Кэлпурния положила руки нам  на плечи, мы остановились и обернулись: в узком проходе между двумя  рядами людей стояла высокая негритянка. Она выставила одну ногу, уперлась локтем левой руки в бок и поднятой ладонью показывала на нас. У неё была голова огурцом, странные миндалевидные глаза, прямой нос и резко очерченный рот. Мне она показалась великаншей.

Рука Кэлпурнии крепче сжала моё плечо.

– Чего тебе, Лула? - спросила она.

Я никогда прежде не слышала  у неё такого голоса. Она говорила негромко, презрительно.

– А для чего это приводить  белых ребят в церковь к  черномазым?

– Они мои гости, - сказала  Кэлпурния, и опять я подумала, какой у неё стал странный голос: она говорила как все негры.

– Ага, а всю неделю ты, верно, у Финчей гостья!

В толпе зароптали.

– Не бойся, - шепнула мне  Кэлпурния, по розы у неё на шляпке сердито заколыхались.

Между двумя рядами зрителей Лула направилась было к нам. Кэлпурния  сказала:

– Не подходи, черномазая!

Лула остановилась.

– Нечего водить сюда белых  ребят, - сказала она. - У них своя церковь, у нас своя. Это наша церковь, верно, мисс Кэл?

Кэлпурния сказала:

– А бог один, верно?

– Пойдём домой, Кэл, - сказал Джим, - мы им тут ни к чему.

Я тоже видела - мы тут ни к  чему. Я чувствовала - толпа напирает. Нас обступали всё теснее, но я  поглядела на Кэлпурнию, а у неё  глаза смеются. Я опять посмотрела туда, где между двумя рядами людей  была дорожка, но Лула исчезла. На том  месте стеной стояли негры.

Один выступил вперёд. Это  был Зибо, городской мусорщик.

– Мистер Джим, - сказал он, - мы очень вам рады. Вы эту Лулу не слушайте, она злится, потому как преподобный Сайкс грозился отчитать её с кафедры при всём честном народе. Она у нас известная смутьянка и гордячка и выдумывает невесть что, а мы очень вам всем рады.

И Кэлпурния повела нас  в молельню, а в дверях нас встретил преподобный Сайкс и повёл  вперёд, на самую первую скамью.

«Первая покупка» внутри была не штукатурена и не крашена. По стенам на медных скобах висели незажженные  керосиновые лампы; вместо настоящих  церковных скамей стояли грубые сосновые лавки. Позади простой дубовой кафедры  свисала полоса линялого розового шёлка  с надписью «Бог есть любовь», кроме  неё молельню украшала ещё только литография с картины Ханта «Светоч  мира». Я осмотрелась: где фортепьяно или орган, сборники псалмов и  программки богослужения - всё, что  мы привыкли каждое воскресенье видеть в церкви? - по ничего этого не оказалось. Было сумрачно, прохладно и сыро, но постепенно народу становилось всё  больше, и воздух согревался. На скамьях  положен был для каждого прихожанина  дешёвый картонный веер с ярко намалеванным Гефсиманским садом - дар  Компании скобяных изделий Тиндела («Большой выбор товаров на все  вкусы»).

Кэлпурния подтолкнула нас  с Джимом в конец ряда и села между нами. Вытащила из кошелька платок и развязала тугой узелок с  одного угла. И протянула нам с  Джимом по монетке в десять центов.

– У нас есть свои, - прошептал Джим.

– Держите, - сказала Кэлпурния. - Вы мои гости.

Джим, видно, сомневался - благородно ли оставлять свои деньги при себе? - но врожденная учтивость взяла  верх, и он сунул монету в карман. Без малейших угрызений совести  я сделала то же самое.

– Кэл, - зашептала я, - а  где же сборники с псалмами?

– У нас их нет, - ответила она.

– А как же?…

– Ш-ш, - сказала Кэлпурния.

На кафедре стоял преподобный  Сайкс и взглядом призывал свою паству к молчанию. Он был невысокий, плотный, в чёрном костюме, белой рубашке  и чёрном галстуке; в свете, сочившемся сквозь матовые стёкла, поблескивала золотая цепочка от часов.

– Братья и сёстры, - сказал он, - мы весьма рады, что сегодня  утром у нас гости - мистер и  мисс Финч. Вы все знаете их отца. Прежде чем начать проповедь, я прочитаю вам несколько сообщений.

Преподобный Сайкс перелистал какие-то бумажки, выбрал одну, далеко отставил её от глаз и прочёл:

«Собрание миссионерского общества состоится во вторник в доме сестры Эннет Ривз. Приносите с собою  шитье».

Потом стал читать по другой бумажке:

«Все вы знаете, какая беда приключилась с братом Томом Робинсоном. Он с детства был добрым прихожанином «Первой покупки». Весь денежный сбор сегодня и в следующие три  воскресенья пойдёт Элен, его жене, чтобы она могла прокормить детей».

Я ткнул Джима в бок:

– Это тот самый Том, которого Аттикус будет за…

– Ш-ш!

Я обернулась к Кэлпурнии, но и рта не успела раскрыть, а  она уже шикнула на меня. Пришлось покориться, и я стала смотреть на преподобного Сайкса - он, кажется, ждал, чтобы я угомонилась.

– Попросим нашего регента  начать первый псалом.

Со своей скамьи поднялся Зибо, прошёл меж рядов, остановился  перед нами и повернулся лицом  к пастве. В руках у него был  растрёпанный сборник псалмов. Зибо раскрыл его и сказал:

– Мы споём номер двести семьдесят третий.

Этого я уже не могла  выдержать.

– Как же мы будем петь, у нас же нет слов?

Кэлпурния улыбнулась.

– Тише, малышка, - прошептала она, - сейчас увидишь.

Зибо откашлялся и таким  гулким голосом, как будто далеко-далеко палили пушки, прочитал нараспев:

– Там, за рекой, лежит страна…

И словно чудом необыкновенно  стройный хор сотней голосов пропел эти слова вслед за Зибо. Протяжным  гуденьем замер последний слог, и  вот Зибо уже говорит:

– Вовек желанна нам  она…

И опять вокруг нас громко зазвучал хор; долго тянулась последняя  нота, и, ещё прежде чем она замерла, Зибо прочитал следующую строчку:

– Нас выведет одна лишь вера на тот обетованный берег.

На этот раз паства замешкалась. Зибо внятно повторил строку, и хор  пропел её. Как только вступал хор, Зибо закрывал книжку - знак всем собравшимся  продолжать без его помощи.

И при замирающих звуках торжественного хора Зибо протянул:

– За той сияющей рекой  обетованный ждёт покой.

Строку за строкой повторял за ним хор, стройно выводя простую  мелодию, и, наконец, псалом закончился чуть слышно печальной и протяжной  нотой.

Я поглядела на Джима, он исподлобья глядел на Зибо. Я тоже не могла опомниться от удивления, но мы слышали всё это  своими ушами!

Потом преподобный Сайкс  начал молиться о страждущих и  недужных - так же молились и в  нашей церкви, только мистер Сайкс  просил господа бога о некоторых  больных позаботиться особо.

В своей проповеди он обличал  грех и очень строго повторил то, что было написано позади него на стене; предостерёг паству от горячительных  напитков, от азартных игр и чужих  женщин. Подпольная торговля спиртным - бич негритянского квартала, по женщины и того хуже! Опять, как в нашей церкви, я услыхала, что женщины грешны и нечисты, - видно, все священники только об этом и думают.

То же самое мы с Джимом выслушивали каждое воскресенье, разница  была в одном - преподобный Сайкс  с церковной кафедры свободнее  высказывал своё мнение о каждом грешнике в отдельности: Джим Харди уже  пять воскресений кряду не появляется в церкви, а он не болен. Констэнс Джексон следует быть осмотрительнее, как бы ей не рассориться с ближними своими, - до неё никому за всё существование квартала не приходило на ум городить забор назло соседу.

Проповедь кончилась. Преподобный  Сайкс стал у столика перед  кафедрой и призвал вносить пожертвования - это мы с Джимом видели впервые. Прихожане по одному выходили вперёд и опускали в черную эмалированную  жестянку из-под кофе пять или десять центов. Мы с Джимом тоже пошли, наши монетки звякнули в жестянке, и  нам было тихо сказано:

– Спасибо, спасибо.

К нашему изумлению, преподобный  Сайкс высыпал деньги на столик и  пересчитал. Потом выпрямился и сказал:

– Этого недостаточно. Нам  надо собрать десять долларов.

Прихожане заволновались.

– Вы все знаете, зачем  это нужно: пока Том в тюрьме, Элен не может оставить детей и пойти  работать. Если каждый даст ещё десять центов, будет достаточно… - Преподобный  Сайкс помахал рукой и крикнул  кому-то через всю молельню: - Закрой двери, Алек. Никто не выйдет отсюда, пока мы не соберём десять долларов.

Кэлпурния порылась в сумочке, вытащила потрёпанный кожаный кошелек  и протянула Джиму блестящий  четвертак.

– Нет, Кэл, - прошептал Джим, - мы сами. Где твои десять центов, Глазастик?

В церкви становилось душно, и я подумала - верно, мистер Сайкс  хочет взять свою паству измором. Трещали веера, шаркали ноги, любителям  жевать табак становилось невмоготу.

Я вздрогнула от неожиданности - преподобный Сайкс вдруг сказал сурово:

– Карлоу Ричардсон, я ещё  не видел тебя у этого столика.

Худой человек в штанах цвета хаки вышел вперёд и опустил  монету в жестянку. Паства одобрительно загудела. Потом преподобный Сайкс  сказал:

– Пусть каждый из вас, у  кого нет детей, пожертвует ещё десять центов. И тогда у нас будет  достаточно.

Медленно, с трудом десять долларов были собраны. Двери растворились, повеяло тёплым ветерком, и мы вздохнули  легче. Зибо стих за стихом прочитал «На  бурных брегах Иордана», и воскресная служба кончилась.

Я хотела остаться и всё  рассмотреть, но Кэлпурния повела меня по проходу. В дверях она задержалась, чтобы поговорить с Зибо и его  семейством, а мы с Джимом поболтали  с мистером Сайксом. У меня вертелось  на языке сто вопросов, но я решила - после спрошу у Кэлпурнии.

– Мы очень рады, что вы пришли к нам сегодня, - сказал преподобный  Сайкс. - Ваш папа - лучший друг нашего прихода.

Любопытство всё-таки одолело  меня.

– А почему вы собирали деньги для жены Тома Робинсона?

– Разве вы не слыхали? - спросил преподобный Сайкс. - У Элен трое маленьких, и она не может работать.

– А почему ей не взять  их с собой, ваше преподобие? - спросила я.

Негритянки, работавшие на хлопковых  плантациях, всегда брали малышей  с собой и усаживали их куда-нибудь в тень, обычно между двумя рядами кустов. Тех, кто ещё и сидеть не умел, матери привязывали себе за спину  на индейский лад или завертывали  в пустые мешки из-под хлопка и  клали на землю.

Преподобный Сайкс замялся.

– По правде говоря, мисс Джин Луиза, сейчас Элен не так-то просто найти  работу… Когда наступит время собирать хлопок, я думаю, её возьмёт мистер Линк Диз.

– А почему ей сейчас не найти  работу?

Преподобный Сайкс не успел  ответить, Кэлпурния положила руку мне на плечо. И я послушно сказала:

– Спасибо, что вы позволили  нам прийти.

Джим сказал то же самое, и  мы пошли домой.

– Кэл, я знаю, Тома Робинсона  посадили в тюрьму, он сделал что-то ужасно плохое, а Элен почему не берут на работу? - спросила я.

Кэлпурния в тёмно-синем  муслиновом платье и высокой шляпке шла между мною и Джимом.

– Потому, что люди говорят, Том плохо поступил, - сказала  она. - Никому не хочется… не хочется иметь дело с его семьёй.

– Кэл, а что он такое  сделал?

Кэлпурния вздохнула.

– Старый мистер Боб Юэл  заявил, что Том снасильничал над  его дочкой, вот Тома и арестовали и засадили в тюрьму.