Убить пересмешника

Мэйелла молчала. Казалось, она  старается что-то понять. Я даже подумала: может, она, как мы с мистером Тентом, старается представить себе, как  против неё стоит человек. Потом  она посмотрела на мистера Джилмера.

– Это ведь очень простой  вопрос, мисс Мэйелла, послушайте ещё  раз. Помните ли вы, как обвиняемый бил вас по лицу? - Теперь Аттикус  говорил уже не так мягко и  добродушно; голос у него стал юридический - сухой, бесстрастный. - Помните ли вы, как он бил вас по лицу?

– Нет, чтоб ударил, не помню. То, бишь, да, ударил.

– Последние слова можно  считать вашим окончательным  ответом?

– А? Ну да, ударил… не помню я, ничего я не помню… всё получилось так быстро…

Судья Тейлор сурово посмотрел  на Мэйеллу.

– Не надо плакать, молодая  особа… - начал он.

Но Аттикус сказал:

– Дайте ей поплакать, если ей хочется, ваша честь. Времени у  нас сколько угодно.

Мэйелла сердито потянула носом и посмотрела на Аттикуса.

– Я вам на всё отвечу… вытащил меня сюда и ещё насмехается! Я вам на всё отвечу…

– Вот и прекрасно, - сказал Аттикус. - Не так уж много и осталось. Итак, мисс Мэйелла, вы свидетельствуете, что подсудимый ударил вас, схватил  за шею, придушил и одолел. Я хотел  бы знать, вполне ли вы уверены, что  указали настоящего виновника. Не опознаете  ли вы перед нами человека, который  совершил над вами насилие?

– А конечно, вот он самый  и есть.

Аттикус повернулся к своему подзащитному.

– Встаньте, Том. Пусть мисс Мэйелла хорошенько на вас посмотрит. Это и есть тот самый человек, мисс Мэйелла?

Том Робинсон повёл широкими плечами, обтянутыми простой бумажной рубашкой. Встал и опёрся правой рукой на спинку стула. Вид у него был какой-то странный, будто он покривился на один бок, но это не потому, что он криво стоял. Левая рука у него была на добрый фут короче правой и висела, как неживая. Кисть руки была маленькая, сухая, даже с галереи было видно, что он ею ничего делать не может.

– Смотри, Глазастик! - выдохнул Джим. - Смотри! Ваше преподобие, да он калека!

Преподобный Сайкс перегнулся через меня и шепотом сказал Джиму:

– У него рука попала в  машину - он ещё мальчиком был, убирал хлопок у мистера Дольфуса Реймонда, и рука попала в машину… он тогда чуть кровью не истёк… всё мясо с костей сорвало.

– Это и есть тот самый  человек, который совершил над вами насилие, мисс Мэйелла?

– Ясно, он самый.

Аттикус задал ещё один вопрос, одно только слово:

– Как?

Мэйелла пришла в ярость.

– Уж не знаю как, а только снасильничал… я ж говорю, всё получилось больно быстро…

– Давайте рассуждать спокойно, - начал Аттикус, но мистер Джилмер  прервал его: он протестует, на этот раз не потому, что вопрос несущественный и к делу не относится, а потому, что Аттикус запугивает свидетельницу.

Судья Тейлор захохотал.

– Бросьте, Хорейс, сидите и  не выдумывайте. Уж если кто кого запугивает, так скорее свидетельница - Аттикуса.

Кроме судьи Тейлора, в  зале не засмеялась ни одна душа. Даже младенцы притихли, я вдруг подумала - может, они задохнулись у груди  матерей.

– Итак, мисс Мэйелла, - сказал Аттикус, - вы свидетельствуете, что  подсудимый вас бил и душил… вы не говорили, что он потихоньку подкрался  сзади и ударил вас так, что  вы потеряли сознание, вы сказали - вы обернулись, а он сзади стоит… - Аттикус отошёл к своему столу и теперь постукивал по нему костяшками пальцев в такт каждому слову. - Не угодно ли вам пересмотреть какую-либо часть ваших показаний?

– Вы хотите, чтоб я говорила, чего не было?

– Нет, мэм, я хочу, чтобы  вы сказали то, что было. Пожалуйста, скажите нам ещё раз, как было дело?

– Я уж сказала.

– Вы сказали, что обернулись и увидели его сзади себя. И  тогда он начал вас душить?

– Да.

– А потом перестал душить и ударил по лицу?

– Ну да, я уж говорила.

– И подбил вам правый глаз кулаком правой руки?

– Я пригнулась, и… и у него кулак соскользнул, вон как было. Я пригнулась, и кулак соскользнул.

Мэйелла наконец поняла, что к чему.

– Вы вдруг всё это очень  ясно припомнили. Совсем недавно ваши воспоминания были не так отчётливы, не правда ли?

– Я сказала: он меня ударил.

– Ну, хорошо. Он вас душил, ударил, а потом изнасиловал - так?

– Ну ясно!

– Вы девушка крепкая, что  же вы делали всё это время - стояли смирно?

– Я ж вам говорила, я орала во всю мочь, и брыкалась, и отбивалась…

Аттикус медленно снял очки, уставился на Мэйеллу здоровым правым глазом и засыпал её вопросами. Судья  Тейлор прервал его.

– Задавайте по одному вопросу  зараз, Аттикус. Дайте свидетельнице  ответить.

– Хорошо. Почему вы не убежали?

– Я старалась, но…

– Старались? Что же вам  помешало?

– Я… он сбил меня с ног. Вон  как было, он меня сбил с ног и  навалился на меня.

– И вы всё время кричали?

– Ясно, кричала.

– Как же вас не услышали братья и сёстры? Где они были? На свалке?

Никакого ответа.

– Где они были? Почему они не сбежались на ваши крики? Ведь от вашего дома до свалки не так далеко, как до леса?

Никакого ответа.

– А может быть, вы закричали  только тогда, когда увидели в  окне своего отца? А до той минуты вы и не думали кричать, так?

Никакого ответа.

– Может быть, вы начали кричать  не из-за Тома Робинсона, а из-за своего отца? Так было дело?

Никакого ответа.

– Кто вас избил? Том  Робинсон или ваш отец?

Никакого ответа.

– Что увидел в окно ваш  отец - преступное насилие или полнейшее  нежелание его совершить? Почему бы вам не сказать правду, девочка, - разве не Боб Юэл вас избил?

Аттикус отвернулся от Мэйеллы, лицо у него стало такое, будто  у него разболелся живот, а у Мэйеллы  лицо было испуганное и злобное. Аттикус  сел на своё место и начал протирать  очки платком.

Мэйелла вдруг обрела дар  речи:

– Мне надо кой-чего сказать.

Аттикус поднял голову.

– Вы хотите рассказать нам, как всё было на самом деле?

Но она не услыхала сочувствия в его голосе.

– Мне надо кой-чего сказать, а потом я больше ни словечка не скажу. Этот черномазый меня одолел, и  коли все вы, благородные господа, так ему это и спустите, стал быть, все вы просто вонючие, подлые трусы, вот вам и весь сказ, подлые вы трусы, вся ваша шайка! И зазря вы тут благородничали, мистер Финч, и зазря вы меня обзывали «мэм», и «мисс Мэйелла», и по-всякому…

Тут она расплакалась по-настоящему. Плечи её тряслись от гневных рыданий. Больше она ни на один вопрос не стала  отвечать, даже мистеру Джилмеру, который  пытался хоть чего-то от неё добиться. Я думаю, не будь она такая бедная и тёмная, судья Тейлор её арестовал  бы за оскорбление суда и всех присутствующих. Аттикус каким-то образом - я не очень  понимала, как именно - больно её задел, но ему это вовсе не доставило  никакого удовольствия. Он сидел за своим столом, понурив голову, а  Мэйелла спустилась с возвышения и пошла мимо него на своё место  и поглядела на него с такой  злобой и ненавистью - я никогда  в жизни не видала, чтоб кто-нибудь так смотрел.

Мистер Джилмер сказал судье, что пока у него больше вопросов нет, и судья Тейлор сказал:

– Нам всем пора отдохнуть. Сделаем перерыв на десять минут.

Аттикус и мистер Джилмер  сошлись перед креслом судьи, пошептались о чём-то и вышли  в дверь позади свидетельского возвышения, и это было как сигнал, что всем нам можно немного размяться. Только тут я заметила, что сижу на самом краешке скамьи и ноги у меня онемели. Джим встал, потянулся  и зевнул, за ним Дилл, а преподобный  Сайкс стал утирать лицо шляпой. Жара невыносимая, сказал он.

Мистер Бракстон Андервуд, который всё время смирно сидел  в кресле, отведённом для представителя  печати, и впитывал, как губка, показания  свидетелей, теперь обвёл сердитым взглядом галерею для цветных  и встретился со мной глазами. Фыркнул  и отвернулся.

– Джим, - сказала я, - мистер Андервуд нас видел.

– Это ничего. Аттикусу он не скажет, он просто напечатает про  это в хронике в своей «Трибюн».

И Джим опять стал что-то объяснять  Диллу - наверно, что до сих пор  было самое интересное, а мне казалось, ничего такого и не было. Аттикус  и мистер Джилмер не вели друг с  другом долгих споров; мистер Джилмер  как будто даже нехотя выступал в  роли обвинителя; свидетели отвечали послушно и почти не упирались. Но Аттикус когда-то сказал нам, что  всякий юрист, который вздумает толковать  на свой лад свидетельские показания, в конце концов получает от судьи Тейлора суровую отповедь. Аттикус хотел, чтоб я поняла: с виду судья Тейлор ленивый и сонный, но его не проведёшь, а это главное. Аттикус сказал - он хороший судья.

Скоро судья Тейлор вернулся и опять забрался в своё вертящееся кресло. Вытащил из жилетного кармана  сигару и стал задумчиво её разглядывать. Я ткнула Дилла локтем в бок. Осмотрев сигару, судья свирепо куснул её.

– Мы иногда нарочно приходим на него смотреть, - объяснила я Диллу. - Теперь ему до вечера хватит. Ты только смотри.

Не подозревая, что за ним  наблюдают с галереи, судья Тейлор ловко выдвинул губами откушенный кончик сигары… хлоп! - кончик сигары попал  прямо в плевательницу, мы даже слышали, как «снаряд» плюхнулся в самую  серёдку.

– Пари держу, если на меткость, так его никто не переплюнет, - пробормотал Дилл.

Обычно во время перерыва публика расходилась из зала, а  сегодня никто с места не двинулся. Даже Бездельники остались, хотя им не удалось пристыдить людей помоложе, чтоб уступили место, и пришлось всё время стоять у стен. В общественную уборную мистер Гек Тейт, кажется, распорядился никого не пускать, кроме судейских.

Аттикус с мистером Джилмером  вернулись, и судья Тейлор посмотрел  на свои часы.

– Скоро четыре, - сказал он.

Загадочно и непонятно: часы на здании суда за это время должны были пробить два раза по меньшей мере, а я их ни разу не слыхала.

– Попробуем сегодня же и закончить? - спросил судья Тейлор. - Как ваше мнение, Аттикус?

– Пожалуй, можно и закончить, - сказал Аттикус.

– Сколько у вас свидетелей?

– Один.

– Что ж, послушаем его.

 

19

 

Томас Робинсон подошёл к  свидетельскому месту и правой рукой  приподнял левую. Он положил эту неживую руку на переплёт библии. Но едва он отнял правую руку, искалеченная левая соскользнула с библии и ударилась о стол секретаря. Том опять стал поднимать её, но судья Тейлор буркнул:

– И так хорошо, Том.

Том принёс присягу и занял  место для свидетелей. Аттикус  быстро-быстро стал его спрашивать, и вот что мы узнали: Тому двадцать пять лет, женат, трое детей; к суду привлекался: один раз был приговорён к месяцу тюрьмы за нарушение общественного  порядка.

– Значит, было нарушение порядка, - сказал Аттикус. - В чём оно выразилось?

– Подрался с одним человеком, он хотел пырнуть меня ножом.

– И это ему удалось?

– Да, сэр, самую малость. Вы видите, я… - Том неловко повёл левым плечом.

– Вижу, - сказал Аттикус. - Осудили  вас обоих?

– Да, сэр, и мне пришлось отбывать срок - штраф-то я не мог  заплатить. А он за себя заплатил.

Дилл перегнулся через  меня и спросил Джима, что же это  Аттикус делает. Джим сказал - Аттикус  показывает присяжным, что Тому скрывать нечего.

– Вы знакомы с Мэйеллой Вайолет Юэл? - спросил Аттикус.

– Да, сэр. Мне мимо них  всякий день ходить на плантацию и  обратно.

– На чью плантацию?

– Я собираю хлопок у  мистера Линка Диза.

– Вы и в ноябре собирали хлопок?

– Нет, сэр, осенью и зимой  я работаю у мистера Диза в  саду. Я у него работаю круглый  год. У него там и пекановые  деревья и ещё много всякого  дела.

– Вы сказали, что вам приходится каждый день ходить мимо дома Юэлов  на работу и обратно. А другой дороги нет?

– Нет, сэр, другой я не знаю.

– Мисс Юэл когда-нибудь заговаривала с вами, Том?

– А как же, сэр. Я как  иду мимо, всегда кланяюсь, а один раз она велела мне войти во двор и порубить гардароб.

– Когда она велела вам  порубить этот… гардароб?

– Прошлый год, мистер Финч, по весне. Я почему помню, была самая пора окапывать хлопок, и у меня была при себе мотыга. Я говорю, у меня инструмента-то нет, одна мотыга, а она говорит - дам тебе топор. Дала она мне топор, я и порубил гардароб. Она тогда говорит: «Что ж, придётся дать тебе пятак, а?» А я говорю - нет, мэм, ничего мне не надо. И пошёл домой. Той весной это было, мистер Финч, больше года прошло.

– А ещё когда-нибудь вы туда заходили?

– Да, сэр.

– Когда?

– Да сколько раз.

Судья Тейлор потянулся было за молотком, но так его и не поднял. Ропот в зале стих сам собою.

– При каких обстоятельствах  это было?

– Не пойму, сэр.

– Почему вы много раз  заходили к ним во двор?

Лоб у Тома Робинсона разгладился.

– Она меня звала, сэр. Я  мимо иду, а у неё всегда какая-никакая  работа для меня, то дров наколоть, то лучины нащепать, то воды натаскать. Цветы  эти красные, она их всякий день поливала…

– Вам платили за эти  услуги?

– Нет, сэр, только в тот  первый раз она хотела дать пятак. Так ведь я не для платы. Мистер-то Юэл, видать, ей не больно помогал, и  ребятишки тоже, а лишние-то пятаки откуда ей взять.

– А где были другие дети?

– Так они всегда тут  же, во дворе. Я работаю, а они глядят - которые тут же, которые в  окно высунутся.

– Мисс Мэйелла разговаривала  с вами?

– Да, сэр, разговаривала.

Том Робинсон давал показания, а я вдруг подумала: видно, эта  Мэйелла Юэл всё равно что одна на свете. Страшила Рэдли - и то не такой одинокий, хоть он и сидит двадцать пять лет взаперти. Когда Аттикус спросил, есть ли у неё друзья, она даже и не поняла, а потом подумала - он над ней насмехается. Она такая жалкая, всё равно как мулаты, про которых говорил Джим: белые с ней не знаются, потому что она живёт со свиньями, а негры - потому что она белая. Она не может водить компанию с неграми, как мистер Дольфус Реймонд, у неё ведь нет своей земли на берегу и она не из хорошей семьи. Про Юэлов никто не скажет: «Это у них в роду». Мейкомб им даёт пособие, подарки на рождество - и поворачивается спиной. Один Том Робинсон, наверно, и обходился с ней по-человечески. А она говорила - он её одолел, и, когда показания давала, смотрела на него, как на самую грязную грязь. Тут я услышала голос Аттикуса: