Педагогика сотрудничества

журналистика. Вот  если бы существовала такая профессия, как  игра  образами,

когда можно было бы придумывать, на  что  похожи  люди  и  предметы,  он  бы

преуспел. Мадемуазель  Лена задумалась: а почему бы нет, в  конце  концов.  И

на уроке словесности  спросила несколько и для себя смело: на кого я  похожа?

И попросила развернутого письменного ответа.

      Они слегка ошалели. Робко,  неслаженно пискнули: “На мадемуазель  Лену”.

И только Жан не постеснялся: “На белку в колесе”. Ну  а  что?  Рыжие  волосы

заколоты в хвост, носишься с детьми весь день...

      Впрочем, через неделю пришлось  их усмирять: учитель биологии  г-н  Жако

был очень недоволен  портретными сравнениями. Ничего, ничего, свобода  на  то

и свобода, чтобы  ее можно было иногда урезать. Френе  и это учел.

      Столяра из Поля не выйдет. Он ошибся, ну и ладно. Оценки  за  ошибки  в

школе Френе выставлять не принято: мэтр порицал  эту  порочную  практику.  С

цифрой ребенка  ведь не отождествишь!

      А теперь – подставляйте ладошки  идеалам!

      Семилетний ребенок – существо  в высшей степени самодостаточное.  Когда

мадемуазель Лена в первую  встречу  предложила  своим  семилеткам  заполнить

маленькую звуковую анкету про самих себя, в графе  “Завидуете  ли  вы  кому-

нибудь?” все  дружно поставили прочерк.

      Впрочем, умиляться не следует.  Ибо как только  спадет  первый  всплеск

интереса семилеток  к  школе  как  к  явлению  совершенно  новому,  настанет

очередь инертности и скуки. Когда инфантилизм в самом соку, их  волнует  по-

настоящему  лишь  то,  что  происходит   в   них   самих.   И   поэтому   до

каллиграфических  успехов Антуана Шарлю с его  буквами-уродцами  нет  никакого

дела. Он равнодушен к славе Антуана. Бедняжка Шарль  так сильно  нажимает  на

перо, что рука быстро устает и буквы наезжают друг на друга.  Слова  выходят

дырявыми и страшными. Он никак не возьмет в  толк,  почему  для  мадемуазель

Лены так важно  разобрать, что он накалякал. Главное, он сам знает, про  что.

“Я потом постараюсь!” – сказал он мадемуазель Лене. Подумаешь, у  Антуана  и

Валерии выходит  лучше. Какая разница-то?

      Мадемуазель Лена с огорчением  констатировала: может быть, самолюбие   у

этого ребенка  и есть, но запрятано оно слишком  глубоко!

      На следующее утро на двери классной комнаты появился странный  плакат:

на нем –  левая рука с растопыренными пальцами и надпись:  “Значит,  так:  мы

все – классные ребята. Мы все делаем классно! Мы –  лучше всех!”

      Потрясенные школьники застыли  перед дверью.

      Этот плакат не  про  них.  Они  чуяли  ошибку  в   каждом  из  коротких

страстных призывов.

      Мадемуазель Лена утешила. Оказывается,  это действительно пока  не  про

них. А про тех, какими они станут через месяц. Оказывается,  такая  странная

кривая ладошка с растопыренной пятерней – это воплощение  наших  идеалов.  И

отныне каждый день мы будем отвоевывать у ладошки  по одному  пальчику  –  по

одному идеалу! Делается это совсем просто: берешь лист  бумаги,  кладешь  на

него ладошку  и  вспоминаешь:  а  что  я  сделал  сегодня  такого  классного?

Ничего? Тогда откладываешь листок  в  сторону  и  продолжаешь  жить  обычной

жизнью. Потому что  обвести свой собственный палец  ты достоин только в  одном

случае – если можешь сказать: я так классно  сегодня  написал  буквы!  Таким

прямым и красивым почерком! Он  уже  ничем  не  хуже  почерка  Валерии.  Ну,

точнее, почти ничем  не хуже. Я осуществил свой идеал.

      Сделал дело – переходи к  другому пальчику.

      Каждый  обведенный  палец   требует  проверки.  Обвел палец – покажи

тетрадь.

      Шарль четыре пальца обвел  без труда. Ведь он отлично  считает.  У  него

очень  хорошая  память.  Он  прекрасно  рисует.  Он  выше  всех  прыгает  на

физкультуре. Но вот  почерк!  Сидя  дома  все  выходные  и  выводя букву за

буквой, Шарль  видел,  что  с  Денизиными  стройными  буквами,  конечно,  не

сравнится, но зато как далеки оказались эти –  от его собственных  –  недавно

еще таких  кривых  и  неровных!  И  пятый  палец  присоединился  к  четверке

братцев. Растопыренная ладошка – знак виктории. Вольно  праздновать  победу.

Но отчего-то у  одноклассников Шарля и у него самого – лица кислые,  вялые  и

вновь заспанные.  Смысл  жизни  закончился  вместе  с  последним  обведенным

ноготком. Вновь  можно писать косо,  быть  банальным  на  уроке  рисования  и

чувствовать, как  невероятно ноет зуб при виде  красочной  таблицы  умножения

на пять. “Хотим идеалов”, – заявила Фреда от лица всех. “Хотим  пятерню”,  –

щебетнула Николь. Семилетки почувствовали себя обделенными, обманутыми. И  в

этом кислом настроении  чудилось  нечто  вселенски  привычное  и  совершенно

взрослое. Жизнь  оказалась бессмысленной.  Веселая  гонка  закончилась.  Леон

даже заболел  от расстройства.

      “Подумаешь!” – отмахнулась  мадемуазель Лена, и на следующий день дверь

украсила новая  растопыренная ладошка – правая! Дикий вопль  восторга  потряс

классную комнату  – табун ворвался в класс, сбив с ног розово-голубой  глобус

и покалечив чучело вороны Шарлотты.

      “Да, – сказала мадемуазель  Лена,  расставляя  предметы  по  местам.  –

Борьба за идеалы, безусловно, сопровождается разрушениями!” 

Через час они, сопя, выводили контуры потерпевшей  Шарлотты  –  первый  в  их

жизни урок рисования  с натуры. Сама драная ворона вроде  бы никому не  нужна,

однако изобразить ее непохоже, но так, чтобы каждый из  своих  понял  –  это

она, значит, заслужить  поощрения и обвести первый палец.

      Жак первым предложил обводить  пальцы лишь тогда,  когда   действительно

происходит что-то важное: например, он решил сложную  задачку.  Один  палец,

следовательно, уже  пропал.  Если  обвести  второй  из-за  драной  Шарлотты,

останется только три пальца. Стоит ли их так нерачительно использовать?

      Дети не восклицают: свобода –  это независимость от социума.  Свобода  –

это  вседозволенность.  Это  самодостаточная   личность.   Они   не   мыслят

абстрактными  категориями.  Поэтому  вот  она,   долгожданная,   все   время

норовящая улизнуть от нас свобода. Почти  осязаемая,  мягкая  и  податливая.

Они могут ее пощупать и потрогать.

      “Надо дарить подарки и в  обычные дни...”

      “Я думаю, куда бы пристроить  зеленую собачку, которую  вчера   вылепила

на уроке керамики. Поль говорит, что совершенно не важно,  куда.  Главное  –

вылепила. А я  думаю, что если бы просто вылепила, тогда и лепить не  стоило.

Надо кому-то”.

      Вик, 8 лет

      “Я решил, что подарю табуретку  мадемуазель Лене.  Может  быть,  ей  не

очень, конечно, будет  удобно на ней сидеть, но, может,  тогда  она  поставит

на нее сумку. Или положит зонт”.

      Эжен, 8 лет

      “Я решила написать в  журнал  про  то,  как  мы  всем  классом  ходили

смотреть на ультразвук. То есть на малыша. Он еще даже не малыш.  Он  только

готовится им стать. Он пока плавает в водах.  Я  знаю,  что,  когда  женщина

посмотрит на такое, она никогда не сделает аборт. Потому что это  хуже,  чем

убить взрослого. Тот ведь хотя бы может защищаться. А этот нет, потому  что,

повторяю, он еще  даже не малыш. А потом, как можно  убить своего ребенка?”

      Элен, 9 лет

      “Я испекла пирог для мадемуазель Лены,  а  бабушка  мне  сказала,  что

пироги нужно  дарить только по праздникам. Но это  несправедливо: надо  дарить

в обычный день, чтобы он стал похожим на праздник”.

      Николь, 7 лет

      Плоды  собственного  труда   надлежит   куда-то   пристроить,   кому-то

подарить. Грубо  говоря, и они это пока сформулировать  не  могут,  результат

их творчества должен кому-то принадлежать. Полагаю, что сам  Селестен  Френе

мог бы быть доволен  таким выводом, каким  бы  наивным  он  ни  казался  нам,

ученикам. Человек работающий  – идеальная формулировка  и   для   самого

совершенного общества.

      “Когда  я  рисую,  то  вдруг   становится  совершенно  ясно,  что   все

происходящее вокруг меня правильно. Что все понятно. И я все,  все  понимаю.

Когда рисую, я совсем свободен”.

      Этьен, 9 лет

      Они не восклицают: свобода –  это  независимость  от  социума.  Они  не

мыслят абстрактными категориями. Поэтому вот она,  долгожданная,  все  время

норовящая улизнуть от нас свобода. Почти  осязаемая,  мягкая  и  податливая.

Они могут ее пощупать и потрогать. Что-то еще такое  знал  великий  Селестен

Френе, что только они, эти необразованные семилетки, и знают! 
 
 

      4. Идея свободы и сотрудничества 

      Мы воспитываем вовсе не примером, как принято считать,  а отношением,

собеседничеством, сотрудничеством. Педагогика  занимается  именно  вопросами

сотрудничества  с частью человечества, называемой словом  “дети”.  Педагогика

– наука об искусстве  сотрудничества.

      "Почти все педагоги смотрели  на класс с  кафедры,  искали  способы,  с

помощью которых  учителю удобнее  учить.  Он  впервые  взглянул  на  класс  с

другой стороны  – с парты. Он искал способы  преподавать  так,  чтобы  ученику

было удобно учиться.

      Главным  мерилом  хорошего  или  дурного  обучения  он  считал   одно:

возбуждение интереса детей к учению. Интересно детям  учиться,  светятся  их

глаза – хорошая  школа; скучно им, тягостно,  «тусклые  без  цвета  глаза»  –

школа дурная. Свобода  учеников была показателем  качества  обучения.  Всякое

принуждение указывает  на недостатки метода преподавания. Свободная  школа  не

та, где свобода  от  учения,  а  где  великолепно  учат,  и  потому  ученики

чувствуют себя свободными.

      Так в “Часе ученичества”  ведется  рассказ  о  Толстом.  Через  полтора

столетия после  уроков Толстого разговоры о свободе  вошли в школу двояко:  на