Педагогика сотрудничества

шумной волне  дискуссий  о  свободном  обществе,  свободе  слова,  свободном

предпринимательстве – и осторожным, внимательным  присматриванием  к  образу

внутренней свободы. Той свободы, которую нельзя учредить  или  дозволить,  а

которая откуда-то в человеке вырастает. 

“Педагогика  для  всех”  начинает  разговор  о  свободе   с   прозаичных   и

злободневных  рассуждений  о  самостоятельности.   А   вскоре   выходит   на

высвечивание главных средоточий внутреннего мира человека. 

От этих  парадоксальных  перемен  сегодняшней  целесообразности  и  извечной

необходимости разворачивается  фейерверк опровержений  даже  не  предлагаемых

кем-то  ответов  –  а  вопросов,  самой  постановки  привычных  вопросов   о

воспитании.

      Облегчать ли жизнь детям предоставлением  большей  свободы?  Ложен   сам

вопрос. Свобода  не облегчает,  а  усложняет  жизнь,  ставит  человека  перед

необходимым трудом нравственного выбора. Принимая выбор  на себя,  мы  опасно

облегчаем жизнь  детей.

      Стремиться ли к  совершенствованию   ребенка  или  к  совершенствованию

себя? И то и  другое мало  кому  удается.  Но  каждый  способен  менять  свое

отношение к ребенку.

      Характер воспитывается в противоборстве с трудностями; разве правильно

отгораживать детей  от них? Ни да ни нет: в вопросе упущено  главное. К  опыту

по-настоящему  серьезных  нравственных  испытаний  человек   приуготовляется

именно за счет неозабоченности  мелочными  запретами,  отсутствием  привычки

использовать свободу  как разменную монету.

      Наконец, самое  болезненное,  самое  суровое  для  школы   утверждение:

культура  недостаточна  для  воспитания.  Из  освоения  культурных  форм  не

следуют преобразования души. Встреча с ними способна стать лишь  поводом,  а

не эликсиром  нравственного роста. Культурный и  нравственный  ряд  отнюдь  не

сочетаются между  собой гармонически;  тому  или  иному  приходится  отдавать

предпочтение.

      В разговоре про образование  накрепко  соединились  слова  “свобода”  и

“сотрудничество”. У нас как-то сам  собой  стал  общепринятым  этот  суровый

поворот мысли: движение к  гуманизму  без  движения  к  сотрудничеству  чаще

всего никуда не приводит. 

         И опять-таки утверждение  этой  зависимости  скрывает  за  собой  и

самую  возвышенную  сторону,  и  самую  практическую;   самую   естественную

педагогическую  ситуацию, с  которой  сталкивается  каждый,  кто  вдохновился

мыслями о свободе  в воспитании.

      Одна из замечательнейших детсадовских  воспитательниц  рассказывала,  в

каком ужасе были ее коллеги в детском саду, когда  решились-таки  больше  не

строить детей  и  нависать  над  ними,  когда  предоставили  малышам  свободу

поведения. Их кошмар продолжался до тех пор, пока они  не  догадались  занять

руки и мысли  ребят делами. А вокруг общих дел (в том числе и очень  сложных,

раньше казавшихся немыслимыми для  пяти-,  шестилеток)  их  жизнь  с  детьми

начала преображаться  как по волшебству.

      А в то же время за этой  связкой, за этим лейтмотивом  созвучных понятий

– сотрудничество, учебная деятельность, творческое дело  –  скрыты  какие-то

извечные смысловые  пласты обусловливания свободы: “Если  предоставить  детям

полную свободу, но  не  создавать  при  этом  отношения  сотрудничества,  то

выпадет главное в воспитании  внутренне  свободного  человека  –  обострение

совести. Именно в  сотрудничестве, в желании работать вместе, в  тонкой  игре

усилий  каждого,   во   взаимном   побуждении,   которое   делает   ненужной

требовательность,  и  рождается  совестливое  отношение  к  людям,   работе,

обязанностям”. 

Обратим  внимание  не  только  на  главную  мысль  этих  двух   предложений,

поразимся внезапной  характеристике: в тонкой игре усилий каждого... 

Поставим рядом  иную цитату: “Я помню, как  было  неприятно  мне  это  слово,

когда впервые  пришло на ум: оно поразило неуклюжестью и тяжестью: со-трудни-

че-ство. Старомодное, неудобопроизносимое слово”.

      Сотрудничество производит это  парадоксальное и спасительное  сближение:

оно  умудряется  неразличимо  сплавить  игровое   и   деловое,   жесткое   и

пластичное; общение  намеками, улыбками, полусловами –  и  грубо  приближенные

определения;  неуклюжее,  застенчивое  проламывание  через  неурядицы  –   и

блистательные легкие росчерки мастерства. Подобным образом уже много лет

движется  и  сама  общенациональная  борьба  за  педагогику  сотрудничества,

развернутая Матвеевым  и Соловейчиком:  трудно,  огрубленно,  напористо  –  и

трепетно-утонченно,    возвышенно,    осторожно-уточняюще...     Старомодно.

Неудобопроизносимо. Беззащитно. В тонкой игре усилий каждого.

 

      Многие  верят,   будто   есть   какое-то   средство   для   воспитания

самостоятельности, и другое средство – для воспитания мужества, и  третье  –

для воспитания честности. Мы все думаем,  что  недостатки  ребенка  –  вроде

набора болезней и на каждую болезнь есть своя пилюля.  Да  нет  же,  это  не

отвечает действительности.

      Как научить самостоятельности?  Очень просто! Надо помочь  ему   создать

такой внутренний мир, наделить его такой душой, таким  духом,  чтобы  он  не

бежал от свободы, а стремился к ней и умел управлять собой на свободе.

      Первая  цель   воспитания,   явная   и   бесспорная,   заключается   в

самостоятельности. Ребенка мы должны вырастить и поставить на  ноги,  чтобы

он был достаточно развит и обучен, был крепок  духом,  чтобы  не  виснул  на

людях и не зависел  от них.

      Но  образование  оказывается   почти   бесполезным   и   не   ведет   к

самостоятельности,   если  не   вырабатывается   у   человека    внутренняя

самостоятельность,  не  укрепляется  тот  жизненный  характер,  от  которого

зависят все другие качества.

      Когда-то образ воспитания отвечал   образу  жизни.  От  выросшего   сына

требовали послушания, но ведь ему и давали больше, а не меньше, чем  теперь.

Ему давали дом, или  наследство, или  приданое  для  обзаведения  хозяйством,

давали профессию, давали готовый образ жизни.

      Теперь, как и прежде, говорят:  “Слушайся, слушайся!”, а потом   –  иди,

сам строй свою жизнь, будь активным и самостоятельным человеком. 

Теперь, как и  прежде, смотрят за девушкой:  ни-ни!  Не  ходи  на  танцульки,

рано тебе о  любви думать, сиди дома и делай  уроки. Но жениха  ей  искать  не

станут, а еще  и упрекнут с возрастом: “Другие-то все уже замужем, а ты?”

      Образ  воспитания  расходится  с  образом  жизни.  Вырастает   молодой

человек, которому предстоит  выбирать  профессию,  выбирать  жену,  выбирать

образ  жизни,  –  а  воспитывали  его  методами,  выработанными  тысячу  лет

назад...

      Ускользающий от нас секрет  слова  “самостоятельность”   заключается  в

том, что самостоятельный  – значит, свободный.

      Несвободного за ложный выбор  наказывает кто-то (родители,  сверстники,

закон), свободного за  неудачный  шаг  наказывает  жизнь.  Свобода человека

определяется источником наказания за ошибки;  совершенно  свободен  человек,

если источник наказаний в нем самом, и нигде  больше. Его наказывает  его  же

собственная совесть, и только она. Чем шире, чем значительнее выбор  пути  и

путей,   тем   меньше   свободы   у   человека   от   серьезной   внутренней

ответственности. 

Получается, что  общий объем свободы  –  это  какая-то  постоянная  величина.

Насколько увеличивается  внешняя свобода, настолько  же  уменьшается  свобода

от  необходимости  делать  выбор,  нести  ответственность  за  свою  судьбу,

свобода от совести. А полная  свобода  поведения  –  это  полная  внутренняя

несвобода, крайне напряженная нравственная и  духовная  жизнь.  Напряженная,

трудная, опасная! Для неразвитых  людей она буквально невыносима  – как

трудна, например, для некоторых  молодых  парней  жизнь  “на  гражданке”  по

сравнению с армейской.

      Но отчего одни дети и подростки,  имея свободу,  раскованны,  а   другие

распущенны?

      Разница в том, как пришла к ним свобода. К ответственности ведет не та

свобода, что дана или  подарена,  а  та,  что  добыта  собственным  усилием.

Ребенка и подростка  развивает не свобода, как иногда думают,  а  собственное

действие по добыванию  свободы, самоосвобождение.

      Когда ребенку приходится освобождаться  от опеки  родителей,  когда   он

борется за свободу  в семье, то скандалы кухонного типа не  дают  толчка  для

развития. Подросток  добывает внешнюю независимость  –  чтобы  сменить  ее  на

зависимость от сверстников. Для него свобода лишь  разменная  монета:  здесь

добыл, там продал. Самоосвобождения не происходит.

      Таким образом, ценность  самоосвобождения  зависит  от  значительности

противника. Одно дело – освобождаться  от  мелочных  родительских  запретов,

другое –  от  темноты,  от  трусости,  от  социальной  несправедливости,  от

засилья дурных людей.

      Если в семье мир, если ребенок  с первых шагов чувствует себя  свободным

и знает вкус самостоятельности, то его порыв к самоосвобождению  растет,  он

стремится  стать  лучше,  сильнее,  старается  освободиться  от  собственной

слабости, неумелости, стремится к мастерству в любимой  работе – лишь  мастер

действительно независим  и свободен. Самоосвобождение –  это, по сути, то  же,

что и самовоспитание, но первое  из  двух  слов  точнее  описывает  процесс.

Освобождаться увлекательней, чем воспитываться.

      Порыв   к   самоосвобождению,   поддержанный    старшими,    и    дает

самостоятельного, свободного, раскованного – воспитанного человека.

      Для духовно развитого свобода   –  крылья,  для  неразвитого   –  бремя.

Поскорее сбросить с себя, взвалить на плечи  другого!  Когда  мы  наказываем