Лев Николаевич Гумилев. Историк в истории

            «Когда и при каких обстоятельствах можно верить словам, верить историческим источникам? И тут я задумался, что историю нужно изучать как естествознание, отделяя факты, наблюдаемые и существующие как эмпирическое явление, и оставляя в стороне все разные толкования событий, к которым так склонны европейские писатели»

                                                                                                         Л.Н. Гумилев

     Последний класс средней школы Лев Гумилев закончил в 1930 году в Ленинграде. В 1930 году подал заявление в университет, но ему в приеме было отказано из-за социального происхождения: судьбы отца. Ему приходится искать работу. Он попадает в качестве рядового сотрудника в различные геологические, исследовательские экспедиции (в Саянах, на Памире, в Крыму). В последствии он вспоминал, что «извлек из этой работы максимальную пользу, потому что освоил глазомерную съемку и разговорный таджикский язык»⁷

     Эти многочисленные экспедиции очень много дали Гумилеву как исследователю. Он сам потом будет себя называть в шутку не историком, а путешественником по истории. Экспедиции в молодые годы лишь укрепили Гумилева в его научных интересах. Он уже не по книгам, а наяву открыл для себя красочный экзотический мир природы и культуры Азии, мир людей населявших этот регион. Усиленно занимается изучением таджикско-персидского языка, овладевает секретами арабской вязи-письма. Потом, уже в университете, самостоятельно выучит и персидскую грамоту. Можно сказать, что именно эти экспедиции и стали его первыми университетами.

       В 1934 году он становится студентом исторического факультета Ленинградского университета, где слушает курсы по истории у В. В. Струве, Е. В. Тарле, С. И. Ковалева и других светил исторической науки. Здесь он начинает писать свою первую научную статью «Удельно-лествичная система у тюрок в VI – VIII веках», которая лишь спустя 12 лет - в 1959 году - увидит свет на страницах исторического журнала.

     Тогда закладывается нестандартный для того времени научный метод Гумилева, основанный на особом отношении к историческим источникам – где полное уважение сочеталось с полным недоверием.⁸

     Лев Николаевич предлагает отказаться от слепого следования источникам. Он считал возможным добиться понимания истинного характера эпохи, оперируя фактами, отделёнными от литературных текстов и подвергнутыми сравнительно – исторической критике. 
  «Доказанным положением» для него является не то, которое имеет сноску на аутентичный (подлинный) источник, а то, которое не противоречит строго установленным фактам и логике, как бы парадоксален ни был вывод.⁹ Когда все это невозможно, на первый план исследования выступает гипотеза.

      Для  Льва Николаевича главными были люди, персонажи истории, их характеры, объяснение их поступков. «Со многими ханами и полководцами, - писал Гумилев своему знакомому ученому П.Н. Савицкому, - я смог познакомиться, как будто они не истлели в огне погребальных костров 1300 лет назад». Итак, люди, а не просто рукописи и их сличение; точнее – люди «через рукописи», объяснение их помыслов и поступков, что не всегда реально основывать на рукописных свидетельствах.¹⁰    

     «Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и ошибок. Главная заслуга науки в том, что она, часто с мучительными усилиями, вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Каждая удача в этом направлении – подвиг, и очень трудный, потому что опровергнуть ложное суждение можно, лишь вскрыв его корни. А они, зачастую болезненные и застарелые, уходят в глубь веков».¹¹

      Л.Н. Гумелев - автор глубоких, новаторских исследований по истории кочевников Срединной и Центральной Азии за период с III в. до н.э. по XV в. н.э., исторической географии - изменения климата и ландшафта того же региона за тот же период, автор проблем палеоэтнографии Средней Азии, истории тибетских и памирских народов в I тысячелетии н.э. В его трудах огромное внимание уделено проблеме  Великой Степи (истории кочевых народов), освещаемое с новых позиций.

     Для Гумилева Великая степь стала не просто объектом исследования. Люди и природа Великой степи были для него любовью в подлинном смысле этого слова.  На вопрос о том, как он пришел к своей основной научной теме, Гумилев отвечал так: «Когда я был ребенком и читал Майн Рида, я неизменно сочувствовал индейцам, защищавшим свою землю от «бледнолицых». Но, поступив в Университет и начав изучать всеобщую историю на первом курсе, я с удивлением обнаружил, что в истории Евразии есть свои «индейцы» - тюрки монголы. Я увидел, что аборигены евразийской степи также мужественны, верны слову, наивны, как и коренные жители североамериканских прерий и лесов Канады. Но больше всего меня поразило другое.  Отношение цивилизованных европейцев к индейцам ничем не отличалось от их отношения к тюркам и монголам. И те, и другие считались равно «дикими», отсталыми народами, лишенными права на уважение к их самобытности. «Господи, - подумал я, - да за что ж им такая немилость?» Но моя попытка разобраться в вопросе непредвзято столкнулась с немалыми сложностями. Целостной истории тюрок и монголов просто не было. Тогда-то я и решил заняться этой темой сам».¹²     Л.Н. Гумилев считается полноправным основателем средневековой номадистики – науки и кочевниках.  Создав широкую и обоснованную картину Великой степи в нескольких книгах, Гумилев доказательно опровергает сложившееся у западноевропейцев отношение к степнякам Евразии как к патологически жестоким дикарям, ориентированным на уничтожение чужой культуры

Лев Николаевич назвал этот миф о «диких» кочевых народах - «черной легендой». «Черная легенда» была закреплена европейскими авторами XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики». Более того.  «К числу дикарей угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия входила в состав сначала Великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды» (Даже в школах Парижа русский язык фигурировал  среди восточных языков).¹³ Общепринятым  (и у нас в стране) стало утверждение, что  варварская Русь 700 лет, до Петра I, стояла в стороне от мирового прогресса, возглавляемого европейским Западом.

     Такая характеристика, по мнению Гумилева, лишь предрассудок, искусственно порожденный европоцентризмом, как противопоставление романо-германских народов всему остальному миру.

      Выводы  Л.Н. Гумилева поначалу приводили  в недоумение – так непривычно парадоксальны были его оценки, скажем, татарского ига, масштабы, которого он считал сильно преувеличенными. По его мнению, для русско-монгольских отношений был характерен, скорее, симбиоз (содружество), сравнительно мирное и даже взаимообогащающее сосуществование русских с татаро-монголами. А серьезные столкновения связаны, в основном, с ордынскими мусульманами, более радикальными, чем остальные монголы. Об этом говорится в одном из глубочайших его трудов «Древняя Русь и Великая степь». Не отрицая жестокости отдельных карательных акций, таких как батыева или мамаева, Гумилев утверждал, что монголам было выгоднее не тотальное ограбление и обескровливание Руси, а, напротив, поддержание ее жизнеспособности и платежеспособности, не иссякающей веками. А влияния при этом действовали, конечно, встречные, взаимные, обоюдные.¹⁴ 

      Для многих концепция Гумилева об эпохе татаро-монгольского нашествия кажется неприемлемой, однако она сложилась не на пустом месте. Вывод о положительном значении сотрудничества русских и Золотой Орды делал даже еще Карамзин (в частности, он, считал, что монгольское иго способствовало преодолению раздробленности русской земли, созданию единой государственности,  при которой началось мощное развитие народных сил и культуры).¹⁵    

     Интересные факты в подтверждение  гипотезы Гумилева приводят сегодня и другие ученые. Например,  в среднем на душу населения годовая дань составляла всего лишь один-два рубля в современном исчислении! Такая дань не могла быть обременительной для народа, хотя она сильно била по казне собиравших ее русских князей. Но даже при этом, например, Симеон Гордый, сын Ивана Калиты, добровольно жертвовал равную дани сумму денег для поддержания существования Константинопольского патриарха…»¹⁶ 

      Теорию, что Русь приняв на себя удар монгольских орд, остановила нашествие варваров на самом краю Европы, Гумилев считал несостоятельной. Не Русь, как щит, заслоняла Европу от монголов, а Монгольский улус спасал молодую Русь от поглощения Европой. Чем была Орда для Руси прекрасно понял св. Александр Невский, обратившийся к Европе с мечом, а к хану – с миром и союзом – утверждал Л.Н. Между прочим,  в составе русских войск воевавших на Чудском озере с тевтонскими рыцарями были татарские отряды.¹⁷  «Начиная с вторжения в 1018 г. в Киев польского князя Болеслава Храброго,  Россия подвергалась всегда только агрессии со стороны Запада, сама же вела с ним войны почти исключительно оборонительные (и всегда победоносные). Гигантская православная империя на Востоке одним своим существованием препятствовала воплощению в жизнь папистской имперской идеи насильственной католизации всех народов мира.   При этом  не прекращались попытки вооруженной колонизации Руси.¹⁸ 

     Между тем, наши предки, жившие на Московской Руси и в Российской империи начала XVIII в., нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи – татары, мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казаки, якуты – такие же люди, как и тверичи, рязанцы, владимирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что, например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов – Шереметевы и татар – Кутузов.¹⁹ 

     Стоит отметить, что еще до Второй мировой войны  эта тема уже заявлялась евразийцами.  «Евразийцы» - новая историко-географическая школа, возникшая в эмиграции среди молодого поколения русских ученых. В число «евразийцев» в разное время входили историк Г.В. Вернадский, географ П.Н. Савицкий, философ Л.П. Карсавин, филолог Н.С. Трубецкой и другие деятели изгнанной русской науки и культуры. Л.Н. Гумилев получил возможность ознакомиться с трудами «евразийцев» лишь в середине 60-х годов, когда его «Степная трилогия» («Древние тюрки», «Поиски вымышленного царства», «Тысячелетие вокруг Каспия») уже была завершена и во многом согласиться с их авторами.  В позднейших публикациях эпохи гласности

Л.Н. Гумилев сам называл  себя «последним евразийцем».

       Можно перечислить и другие тезисы Гумилева – историка, воспринимаемые современниками неоднозначно. Китай, который казался мирной страной, обижаемой кочевыми соседями, выступает как хищный агрессор... и это убедительно доказано на широком историческом фоне. Нестору-летописцу Л. Н. Гумилёв отказывает в доверии, опираясь на работу А. А. Шахматова. Поход Святослава рассматривается не как грабительский набег славянского викинга, а как освободительная война против купеческой компании, эксплуатировавшей покоренные народы. Все непривычно, но убеждает внутренней логикой и широтой анализа.

          Благодаря его методам стали успешными изыскания в Прикаспии, которые позволили установить расположение древнего государства Хазария.  Оно в свое время исчезло почти без следа, сохранившись лишь упоминанием в летописях. Предшественники (именитые ученые) предполагали самые разные варианты его месторасположения, считая хазар кочевниками. Никому раньше не приходило в голову искать остатки Хазарии в дельте Волги. Именно естественнонаучный подход, привлечение географических факторов, а не только письменных источников позволили Л. Гумилеву правильно наметить пути поиска. Сопоставив исторические процессы и изменения климата в Азии на протяжении тысячелетий (путем составления геохронологических таблиц) ученый пришел к выводу, что периоды увлажнения и усыхания колеблются, из-за повышения и понижения уровня Каспия. А это в свою очередь оказывало существенное влияние на жизнь прикаспийских народов. Отсюда ландшафты, природа края  в далеком прошлом были совсем другими. На том месте, где была Хазария, теперь плещется море. Последующие археологические находки подтвердили это. Хазария оказалась типично речной страной, расположенной южнее Астрахани, на площадях, частично ныне затопленных. Они (там) жрали рыбу и арбузы, а кочевниками не были» - писал с присущем ему юмором Л.Н.²⁰ Режим Каспия определил не только расцвет Волжской Хазарии, он обусловил и закат «прикаспийской Атлантиды».

     Историографические работы  по Великой степи и в целом Евразийскому континенту, изучение природных ритмов Земли позволили  Л.Н. Гумилеву совершить качественный прорыв в отечественной науке о человеке – создать пассионарную теорию этногенеза.

     Глава 3. «Голгофа». Испытания судьбы.  

                                                                   "И все-таки я буду историком!"

                                                                                                        Л.Н.Гумилев

     «Знамения времени» принесли ему тяжелые испытания. Казалось, все в жизни этого человека было против него. Многие в годы сталинских репрессий и при меньших испытаниях отходили в тень, замыкались, отказываясь от мечты. На этом фоне мужество Льва Николаевича, который не только не перестал заниматься любимым делом, но и рискнул высказывать свое мнение, безусловно, находится на уровне личного и научного подвига. Поистине трудно назвать по-иному ту целеустремленность и верность, с которой Л.Н. Гумилев всю жизнь вопреки обстоятельствам возвращался к своей юношеской мечте – занятиям истории. Какие бы зигзаги не совершала судьба, в любой ситуации он оставался ученым и будучи в самом незавидном положении старался извлечь максимум материала для научных занятий.