Лев Николаевич Гумилев. Историк в истории

     Этнос вступает в инерционную фазу. Пассионарии перестают мешать друг другу, и тогда расцветает культура, ибо становится возможным накопление культурных ценностей, очень часто уничтожаемых в огне предыдущих "горячих" фаз. Императив поведения - "Будь таким, как я". Происходит образование больших государств.

     Постепенно пассионарность иссякает. Ведущее положение в обществе занимают субпассионарии – люди с пониженной пассионарностью. Устойчивость этноса неожиданно теряется, когда пассионариев становится настолько мало, что системные связи, поддерживаемые их энергией, ослабевают и обрываются. Субпассионарии (люди вялые и эгоистичные, руководствующиеся потребительской психологией) получают недолгое преобладание в этносе, диктуя свой императив: " Будь таким, как мы". Наступает фаза обскурации (смерти), которую не всякому этносу удается пережить.

     А если это все-таки случается, то этнос возвращается к первоначальному энергетическому уровню. Эта фаза гомеостаза, в которой изолированный этнос может существовать сколь угодно долго. Остаются только гармоничные особи, нашедшие равновесие с вмещающим и кормящим их ландшафтом, который на предыдущих двух фазах безжалостно разрушался субпассионариями. Императив гемеостаза - "Будь самим собой доволен".²⁹

     Последовательность фаз и их длительность настолько закономерны для известных и закончившихся процессов этногенеза, что их знание может послужить универсальным методом датировки и реконструкции процессов, оставивших после себя слабый след в истории. А так же этот метод становится чутким инструментом в руках исследователя этнокультуры, позволяя из множества вариантов и гипотез исключать заведомо невозможные с точки зрения этногенеза.

     «Фазы жизни» народа, как и Гумилёв, до него называл Тойнби, о смертности этносов писали Данилевский и Шпенглер, но никто не назвал движущую силу этногенеза.

   Гумилёв делает попытку объяснить характер взаимоотношений между различными этносами от конфликтов до сосуществования.  
         Именно на основе своей теории этногенеза и данных физической географии Гумилев изложил оригинальную реконструкцию русской истории в книге «Древняя Русь и Великая степь» и др. В частности, взаимоотношения Древней Руси и степных народов рассматривал как сложный симбиоз (сотрудничество), основанный на комплементарности евразийских этносов. 

   «Комплементарность  – явление природное, возникающее  не по приказу хана или султана  и не ради  купеческой выгоды. То и другое может, конечно, корректировать поведение контактирующих персон, руководящихся соображениями выгоды, но не может изменить искреннего чувства,  которое, хотя на персональном уровне и бывает столь разнообразным, как индивидуальные вкусы, но на популяционном -  приобретает строго определенное значение, ибо частные уклонения от нормы взаимно компенсируются». А, следовательно, то «…отношение к России, которое в странах Западной Европы считалось вполне естественными даже единственно возможным: недоброжелательное и несколько пренебрежительное» представляет собой естественное следствие отрицательной комплементарности между двумя суперэтносами – Западной Европой и Россией-Евразией.³⁰ Во многом это объясняется тем, что находятся они на разных этапах этнического  развития.

    В рамка пассионарной теории этногенеза сам вопрос о том, кто культурнее: европейцы или степняки, русские или американцы, ставить не корректно.  По  гумилевской этнологии периоды подъема, надлома, спада, инерции не совпадают для разных народов и стран. Синхронные сравнения с Европой просто наивны, ведь мы относительно молодой этнос, лет на шестьсот ее моложе. Древняя же Русь относится к России примерно как Древний Рим к Италии. И наша история не более кровавая, не более мрачная, не более катастрофическая, чем история той же Европы, Ближнего и Среднего Востока или Китая, где при этнических потрясениях уничтожалось две трети, три четверти и даже, эпизодически, девять десятых населения (Китай VI в.)³¹   

     Российское государство, считал Гумилев, сложилось на такой огромной территории именно благодаря тому, что была обоюдная комплиментарность народов, живших на своих землях. Создание единого государства на пространстве от Балтики до Тихого океана было естественным процессом и происходило без кровопролития. У нас не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего историю создания США, когда индейцы-аборигены истреблялись сотнями тысяч. В таком понимании русской истории Лев Николаевич был очень схож с классическими евразийцами – Г. Вернадским, Н. Трубецким и П. Савицким. Но первопричину возникновения государства Гумилев объяснил по-своему, на основе своей пассионарной теории. В XIII веке киевский период Древней Руси закончился, последовал следующий, начиная со времен Александра Невского, пассионарный толчок. Это первый пассионарий, который был ясно выявлен. Потом наступило что-то вроде инкубационного периода.  Когда пассионарии только выявлялись. Появились очень энергичные бояре. Ведь самое главное, не каков царь, а каково окружение, бояре. Если окружение пассионарно и патриотично, то какая нам разница кто по национальности царь – татарин, русский или белорус?³²

    Проследив логику событий этнической истории Руси, и подойдя к оценке истории Руси Московской, Л.Н. Гумилев делает важный вывод: события этногенезов народов нашего Отечества составляют историческую канву жизни по крайней мере двух разных суперэтносов. Русскую историю Гумилев делил на 2 этапа: первый – Киевская Русь, созданная восточно-славянским суперэтносом, вторая – Московско-Петербургская Россия, образованная великорусским этносом, интегрировавшим угрофиннов и тюрко-монгольские этнические элементы.

     Начало Руси Московской Л.Н. Гумилев связывает с возвышением Москвы. Причины этого явления он видит в том, что «Московское княжество привлекло множество пассионарных людей: татар, литовцев, русичей, половцев, которых смогло использовать и объединить единой православной верой. Пассионарный потенциал Москвы, по его словам, «возобладал» над богатствами Новгорода, удалью Твери и династическими претензиями Суздаля». Л.Н. Гумилев отнюдь не был непогрешим и многие его идеи спорны, но главная заслуга ученого, на наш взгляд, состоит в том, что в своей исторической концепции он представил Российское государство в роли создателя огромного евразийского суперэтноса, который обеспечивал возможность для каждого этноса вести привычный, обусловленный вмещающим ландшафтом образ жизни. А Россию рассмотрел как часть Евразии, история которой неотделима от этносов, населявших ее в разное время. В этом, пожалуй, принципиальное отличие концепции Л.В. Гумилева от его предшественников и главный реальный вклад в развитие отечественной истории.³³

    Увлекательные книги Гумилева "География этноса в исторический период", "Степная трилогия", "Ритмы Евразии", "От Руси к России" приоткрывают тайны исторических воссоединений и современных противостояний (например, шиитов и суннитов), корни которых - в далеком прошлом.

     История для Л.Н. Гумилева - это «постоянные изменения, вечная перестройка кажущейся стабильности». Это не просто история социально-экономических формаций,  не военная история и даже не история культуры, литературы и религии,  это прежде всего история этносов, история народов. Как образно комментировал свою теорию Л.Н.: «… исторический процесс представляется мне не в виде прямой линии, а в виде пучка разноцветных нитей, переплетенных между собой».³⁴ По сути дела благодаря гумелевской теории создается параллельный уже существующим курс истории, но истории этнической.

     Я соглашусь с оценкой вклада Гумилева академиком А.М. Панченко:

 «…в нынешнем историософском  запасе нет идей, которые могли  бы конкурировать с теорией  этногенеза. Никто не отважиться  сказать, откуда берутся и куда  деваются этносы (если угодно, нации, народы, народности), - никто, кроме Л.Н. Гумилева. А ведь они берутся и деваются».³⁵

Глава 5. Уроки Льва Гумилева.

                                                 «Желательно чтобы политики знали историю,  

                                                  пусть в небольшом, но достаточном  объеме»

                                                                                             Л.Н. Гумилев

          Мы еще не умеем оценить глубину Гумилевских прозрений, понять подлинное значение Гумилевского научного метода. Его цитируют, теория пассионарности включается в образовательные курсы различных, прежде всего гуманитарных учебных заведений. Однако критика Льва Гумилева продолжается и сегодня, причем из самых разных лагерей - от ортодоксальных марксистов до либералов. Труды по истории тюрков, монголов, славянских и других народов Евразии критикуют за географический детерминизм и "чрезмерные обобщения", автора упрекают в вульгаризации истории, в непочтительном отношении к культовым фигурам вроде Петра Первого. Не так давно звучали и  более резкие заявления. Так, живущий на Западе историк Александр Янов усматривал в них "имперский изоляционизм и выродившееся славянофильство" и опасался, что "учение Гумилева может стать фундаментом для российской "коричневой" идеологии". Споры лишь подтверждают актуальность проблем, затронутых "великим евразийцем".³⁶

     В принципе Л.Н. Гумилев был вне политики и много раз заявлял об этом: «Я не политик», «Не считаю возможным заниматься политикой» и т.п. Зато он говорил (и неоднократно), что «знает, чего делать не надо». Не только знал, но и пытался объяснять, пока был здоров. Об этом свидетельствует настоящий «взрыв» его интервью в конце жизни. 

     Настойчиво  говорил Л.Н. о необходимости сохранения всего постсоветского пространства, что вызывало особенное неприятие многих современников.  Здесь «народы связаны друг с другом достаточным числом черт внутреннего духовного родства, существенным психологическим сходством и часто возникающей взаимной симпатией (комплементарностью)».³⁷  «Большое пространство» все равно заставит признать и реализовать его единство, оно выше любой национальной идеи, оно выше для всех этносов России.  «В пору моей молодости СССР как раз и был Россией. Сейчас он перестает быть Россией именно потому, что разваливается, а развал отнюдь не самый удачный способ этнической политики». Это было сказано в интервью, озаглавленном жестко: «Объединяться, чтобы не исчезнуть».  Начинался 1991 г.; еще не было Беловежской Пущи…

        Казалось бы Л.Н. имел полное право осуждать прошлую, уходящую страну, географию которой он изучал по лагерям – от Беломорканала до Караганды-Норильска-Омска. Но, удивительное дело, у него хватило объективности подняться до других оценок».³⁸

     Страна-то у нас особая – суперэтнос, мозаичное единство. «Мозаичность», согласно Л.Н., «поддерживает этническое единство путем внутреннего неантагонистического соперничества»³⁹  Завоевания и захваты, конечно, были, но больше было другого. Л.Н. любил приводить пример вхождения Грузии в состав России: Долгое время первые Романовы – Михаил, Алексей, даже Петр – не хотели принимать Грузию, брать на себя такую обузу. Только сумасшедший Павел дал себя уговорить Георгию XIII и включил Грузию в состав Российской империи. Результат был таков: в 1800 году насчитывалось 800 тысяч грузин, а в 1900 г. их было 4 млн.» В другом интервью Л.Н. высказался еще более выразительно: «Русские войска защищали их от турок, персов, кавказских горцев – чеченцев. Русские сражались, грузины пили кахетинское и очень мирно жили вместе».

     Л.Н. многократно  подчеркивал такую черту русских, как умение понимать и принимать другие народы. Это подтверждено историей: ведь опорный слой царской России во второй половине XIX века лишь на 45% состоял из православных. Так называемые «инородцы» (и это не было уничижительным словом) поднималось до высоты иерархической лестницы России, начиная с татарина Симеона Бекбулатовича, которого Грозный, удаляясь в Александровскую слободу, оставил вместо себя на троне, и кончая армянином Лорис-Меликовым – по существу правителем России  на рубеже XIX – XX веков».

     Все это  не какое-то чудачество далекого  от жизни ученого и подтверждается  позициями и словами очень  разных, но авторитетных и современных  людей. <…> Как подчеркивал Юрий Жданов, в отличие от империй Россия не имеет этнокласса, т.е. экономически и политически господствующей нации; это государство в равной степени русское, татарское, бурятское, башкирское и т.д.».⁴⁰     Вместе с тем Л. Н. жестоко критиковал то в советской политике, что понимал куда лучше власть предержащих – этническую политику, говоря его словами. «Все, что делал Сталин, было упрощением этнической системы. А мы сейчас расхлебываем». Истинные корни межнациональных конфликтов заключались в шаблонизации решений: совершенно бессмысленно переносить прибалтийские особенности на Чукотку или Памир.

      Сейчас  специалисты-этнологи  отмечают, что  «главная причина широкой популярности  книги «От Руси до России»  в том, что автор прямо поставил  в ней задачу рассказать русскому  человеку о нем самом, показать, как формировался современный русский этнос. Парадокс, но это было сделано впервые.

      Дело  не только в русском этносе. Задачи просвещения (в высоком смысле этого слова) смыкаются здесь с подлинной национальной политикой. Давний знакомый и почитатель Гумилев, Лев Аннинский, абсолютно верно отмечал, что если для русских начало истории – приход славян на Днепр, Ильмень и Волгу, призвание варягов; Русь Новгородская, Русь Киевская, Русь Владимирская, но тогда татары резонно спрашивают: «Вы историю чего пишите?» Историю племени, пришедшего в степь из Карпат, потом переселившегося «из степи в лес» и влившегося в племена, давно тут живущие? Но почему именно этого племени?» Правильный вопрос, и, на мой взгляд, в книге Гумилева дан на него правильный ответ: «История Золотой Орды была в тот момент частью мировой истории, а история раздробленных и грызущихся между собой русских княжеств была частью истории татарской. Русские благодаря Золотой Орде оказались вовлеченными в мировые процессы, они сумели стать наследниками Золотой Орды; в том же, как теперь говорят, «вмещающем ландшафте они создали великое государство».⁴¹

      В период поиска национальной идеи Лев Николаевич призывал критичнее отнестись к отношениям с Западом. «История общения с западным этносом однобока, - довольно резко резюмировал историк, - мы Запад любим, а он нас не любит». И когда ему говорили что-то о разрядке, об угрозе войны, он отвечал: «Есть вещи пострашнее войны. Есть бесчестие рабства».⁴² 

     По Гумилеву, русский этнос примерно на 500 лет моложе западноевропейских народов. Поэтому, как бы мы ни старались воспроизвести европейские формы жизни, мы не сможем добиться благосостояния и нравов, характерных для Запада, который находится сейчас в инерционной фазе и принадлежит к иному суперэтносу. Можно сделать попытку войти в его состав, но тогда платой будет полный отказ от отечественной традиции и последующая ассимиляция. Согласно Гумилеву, Россия – особый культурно-исторический мир, судьбы которого связаны не с Западом, а с входящими в нее и участвующими в ее историческом формировании народами.⁴³ Это, с учетом современных реалий, нам представлялось важным подчеркнуть. События в мире во многом подтверждали актуальность этих слов. Мечта Запада об однополярном мире во главе с США, только совсем недавно стала  подвергаться сомнению. А до этого звучали прямые угрозы именитых политиков Запада, таких как Збигнев Бжезинский, по поводу якобы имперских тенденций России: «Мы не будем наблюдать эту ситуацию пассивным образом. Все европейские государства и Соединенные Штаты должны стать единым фронтом в их отношениях с Россией».⁴⁴