Политико-правовая идеология "русского социализма"

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 26 Января 2013 в 19:34, контрольная работа

Описание

Основные положения теории "русского социализма" разработал Александр Иванович Герцен (1812—1870). Главным для Герцена был поиск форм и методов соединения абстрактных идей социализма с реальными общественными отношениями, способов воплощения в жизнь теоретических ("книжных") принципов социализма. Подавление буржуазией восстания парижского пролетариата в июне 1848 г. Герцен глубоко переживал как поражение социализма вообще: "Запад гниет", "мещанство торжествует".

Работа состоит из  1 файл

история оля.docx

— 114.64 Кб (Скачать документ)

«Русский социализм», в  значительной степени был обусловлен глубоким патриотизмом, органически  свойственным его создателю. Однако считать эту черту мировоззрения  Герцена и ряда его современников  выражением национализма, типичного  для страны «запоздалого буржуазного  развития», как делает В.Г. Хорос, представляется нам неверным [34]. Весьма спорно и сравнивание здесь патриотизма Герцена с лермонтовской «странною любовью». Гораздо более прав автор, когда пишет, что для Герцена была «характерна своеобразная диалектика национального и интернационального» [35].

Важно заметить, что почти  все, написанное Герценом в конце 40–50-х  годах о России и русских, обращено к западному читателю и служит цели знакомства его с неизвестной Европе стороной российской жизни. Этот аспект шире рассказа об общине. Герцен много пишет о народе, о его «величавых чертах, живом уме … богатой натуре» [36]; об интеллигенции, представляющей собой «разум страны» [37]. В 1854 г. он уже формулирует мысль, которой суждено скоро стать лозунгом, зовущим и народ: «Образованная Россия должна теперь раствориться в народе» [38].

К проблеме соотношения с  народом Герцен подходит и с другой стороны, определяя как бы «обратную  связь». «Мы прошли через все фазы либерализма от английского конституционализма до поклонения 93-му году. Народу не нужно  начинать снова этот скорбный труд. Зачем ему проливать свою кровь  ради тех полу-решений, к которым  мы пришли и значение которых только в том, что они — другие вопросы, возбудили другие стремления!

Мы сослужили народу эту  службу, мучительную, тягостную; мы поплатились  виселицами, каторгой, казематами, ссылкой  и жизнью». Гнет становится сильнее, тягостней, оскорбительней, и среди  «мертвой тишины вместо всякого утешения мы с ужасом увидели скудность революционной идеи и равнодушие к ней народа» [39].

Равнодушие к привносимым  идеям можно считать естественным для человека, ограниченного рамками  своего села, волости. Но к формам своей собственной жизни крестьянин не мог быть равнодушным. В тех исторических условиях, очевидно, это было единственное звено, за которое можно было, хотя бы в теории, ухватиться, ибо оно имело под собой до некоторой степени реальное основание — общину. В этом смысле опирающийся на общинные идеи «русский социализм» вряд ли можно было считать чистой утопией.

Сформировав основные положения  своей теории, Герцен продолжал их развивать, конкретизировать. Так, на митинге  европейской демократии в память Февральской революции во Франции (27 февраля 1855 г.), рассказывая об общине, он впервые ответил на вопрос о возможности согласования «личной свободы с миром». Каждый член общины должен потребовать себе «все права, принадлежащие ему как особе, не утрачивая притом прав, которые он имеет как член общины» [40]. Лишь при этом условии может начаться деятельная жизнь, ибо «этой закваски революционной», «непокорной личности» именно и не хватает русской общине. В такой постановке вопроса о свободном развитии института народной жизни, зиждущемся на коренном противоречии «непокорной личности» с круговой порукой и обязательностью для всех решений мира, видна школа Гегеля. Вместе с тем здесь отчетливо представлены и конкретные поиски разрешения «всей задачи социализма», которую Герцен, очевидно, видит в решении вопроса о свободе как познанной необходимости.

Но неужели Герцен не предполагал, что независимость лица может  привести практически к разрушению общины? Оказывается, предполагал. В статье «Вперед! Вперед!», представляя альтернативу возможного буржуазного развития общины с «самодержавным нравом собственности», «искоренением патриархального коммунизма и круговой поруки» — пути развития «на ее народных и социальных началах» — и отдавая предпочтение последнему, Герцен оговаривал тут же необходимость сочетания «личной независимости, без которой нет свободы, с общественной тягой, с круговой порукой, без которых свобода делается одним из монополей собственника» [41]. Итак, снова сознание опасности пути буржуазного развития, стремление отгородиться от него общиной, но в иной форме, чем у славянофилов, ибо акцент здесь делается на свободу и равенство всех.

Традиционная для Герцена  тема минования для России «мещанского» периода развития и есть, по существу, оборотная сторона теории «русского  социализма». О том, что Запад сослужил для России службу, пройдя ряд периодов развития и доказав их непригодность, Герцен писал не раз. В 1855 г., обращаясь к своим европейским коллегам, он говорил: «Мы идем вам навстречу в будущем перевороте; нам не нужно для этого проходить те топи, через которые вы прошли… Ваши усилия, ваши страдания — для нас поучения. История весьма несправедлива; поздно приходящим дает она не оглодки, а старшинство опытности. Все развитие человеческого рода есть не что иное, как хроническая неблагодарность» [42].

«Идем вам навстречу» означало и то, что Запад не только достиг уровня, к которому следовало приближаться, но и не потерял своих революционных  потенций. Последнее обстоятельство, и после 1849 г. неоднократно подчеркиваемое Герценом, мало привлекало исследователей «русского социализма», сосредоточивавших  внимание на критике Герценом буржуазной цивилизации и отрицании (без  объяснения причин) ее исторических перспектив. При анализе же отношения Герцена  к послереволюционной Европе следует иметь в виду, что образ умирающего мира был несколько утрирован его стилем. Сопоставление различных его высказываний показывает, что он и в 50-х годах продолжал видеть в Европе мощные силы в лице «французских пролетариев и хлебопашцев», а главное, всегда ощущал живую социалистическую мысль Запада, представляя саму идею социализма «вершиной западного развития» [43]. Несостоятельность «старого мира», его социальная, экономическая и политическая обреченность — это все относилось Герценом лишь к господствующим классам, к буржуазному или полубуржуазному правопорядку. Определялись они, в его представлении, закономерностями исторического развития, неизбежностью революционного разрешения всех социальных конфликтов и установления антиавторитарного общественного порядка.

В 1854 г. в статье «Старый  мир и Россия» Герцен утверждал, что от старых принципов власти ничего не может остаться в будущем. Причем говорил он здесь не о монархии, не о политической республике, а о социализме — «обществе без правительства».

Решение социальных вопросов могло принимать разные формы, считал Герцен, но оно должно было охватить Запад и Россию. «Государство и  личность, власть и свобода, коммунизм  и эгоизм (в широком смысле слова) — вот геркулесовы столпы великой борьбы, великой революционной эпопеи. Европа предлагает решение ущербное и отвлеченное. Россия — другое решение, ущербное и дикое. Революция даст синтез этих решений. Социальные формулы остаются смутными, покуда жизнь их не осуществит» [44]. Наряду с констатацией неполноценности современной революционной мысли акцент здесь сделан на синтезе, который возможен лишь в процессе революционной практики. Принижение роли теории (понятное, если иметь в виду господство в это время не оправдавших себя утопических представлений) соединялось здесь с некоторой анархистской тенденцией, явственно прозвучавшей в последней фразе. В письмах к В. Линтону это еще одна и не последняя дань антиавторитаризму. Герцен здесь дважды говорит о склонности славян к негосударственным формам жизни. «Славянские народы не любят ни идею государства, ни идею централизации. Они любят жить в разъединенных общинах, которые им хотелось бы уберечь от всякого правительственного вмешательства … Федерация для славян была бы, быть может, наиболее национальной формой» [45]. Федеральная организация будущего общества представлялась ему в это время вне государственных форм.

Более полно он развил эти  же идеи в статье «Дуализм — это  монархия» (1853). Ряд положений в эту статью он внес из своих прежних работ 1849–1850 гг. [46], сделав их более конкретными. Основная мысль статьи — противопоставление всем видам авторитаризма (монархия, политическая республика) и теократии республики социальной, основанной на законах природы. «Природа — это гармония и анархия, это особенное каждого отдельного существа и в то время величайшее и наиболее совершенное всеобщее. Принцип природы полностью противоположен дуализму — это имманентность … Законы природы не что иное, как самые условия бытия. В природе нигде не видно назойливого перста, указующего дорогу, повелевающего, спасающего, покровительствующего» [47].

Опыт всех политических республик  показал, что они никогда не воплощали  суверенитета народа. Социальное общежитие (или социальная республика по Герцену) должно нуждаться лишь в наличии социальной связи и естественных условий человеческого сообщества. Эти условия необходимы «не потому, что это республика, а потому что это общество, потому что человек не может их отвергнуть, не отказавшись от своего разума» [48]. Правительственная инициатива, признание права «исправлять нас, воспитывать нас» — понятия монархические. «Свободные люди двигаются сами; им не нужно ни перил, ни шпор».

В статье «Вперед! Вперед!»  проблема взаимосвязи Запада и России решалась так же, как вопрос «будущего  переворота», осуществить который  на Западе призвана будет Европа чернорабочая, оставшаяся, как Россия, вне движения, задавленная нуждой, бедная, земледельческая  и отчасти ремесленная.

Все революции не удались  прежде потому, что они не касались ни поля, ни мастерской, ни даже семейных отношений и были сбиты с дороги мещанством. «Нам нечего заимствовать у мещанской Европы, она берет у нас ею привитый деспотизм» [49]. «Нечего заимствовать» у буржуазной Европы. Но «наука Запада и его трагическая судьба» по-прежнему дают «богатые средства», чтобы теоретически осмыслить пути русского развития. «Но коснуться до него нам мешает не царь, а страшное преступление крепостного состояния» [50]. 

 

Изменение политической ситуации, сложившейся в России в связи со смертью Николая I, означало новый этап и развитии теории «русского социализма». Необходимо напомнить, что само содержание пропаганды Герцена со времени появления «Полярной звезды», а затем и «Колокола», со времени установления постоянной, живой связи с Россией приобрело иной характер, целиком направленный на русского читателя, а на первый план выступила идея реальной борьбы за освобождение крестьян. Естественно, что определенные коррективы это обстоятельство внесло и в «русский социализм». Первые же слухи о начинающейся работе по подготовке крестьянской реформы вселили в Герцена надежду на возможность создания мирным путем благоприятных условий для развития социалистических начал, заложенных в общине. Впервые эти новые ноты прозвучали в полемической статье «Еще вариации на старую тему» (письма к И.С. Тургеневу за 1857 г.), посвященной действительно не новой проблеме «Россия и Запад». Герцен, по-прежнему настаивая на неизбежности для Европы социальной революции, писал о «болезненном» одностороннем развитии управления в руках буржуазии, о незрелости и неразвитости масс при слабости революционной партии и заключал, что «без страшной кровавой борьбы» не может произойти «падения мещанства», но вместо антиавторитарных призывов говорил теперь лишь об «обновлении старого государственного строя» [51].

В России для революции  он не видел «готовых элементов» и  указывал на то, что считал главным: «… мы стоим лицом к лицу с огромным экономическим переворотом, с освобождением крестьян». Вот здесь-то и может начаться «торная дорога». «Я чую сердцем и умом, что история толкается именно в наши ворота». «В естественной непосредственности нашего сельского быта, в шатких и неустоявшихся экономических и юридических понятиях, в смутном праве собственности, в отсутствии мещанства и в необычайной усвояемости чужого мы имеем шаг перед народами, вполне сложившимися и усталыми» [52]. Под способностью «усвояемости чужого» он разумел науку Запада. Говоря об европейских освободительных идеях, Герцен снова повторял: «Россия с ними и только с ними может быть введена во владение той большой доли наследства, которая ей достается» [53].

Тему возможности развития общества в условиях буржуазной цивилизации  Герцен поднимал в следующей работе «Концы и начала», продолжающей полемику с Тургеневым вокруг проблемы «Россия и Запад». Иначе теперь подходил Герцен к посылкам обоснования русского социализма, в иной форме говорил о развитии и итогах цивилизации Запада. О буржуазии (в терминологии Герцена, мещанстве) писал он спокойнее, объективнее. Его лаконичные формулировки отличались емкостью, особенной художественной точностью: «Мещанство — последнее слово цивилизации, основанной на безусловном самодержавии собственности, — демократизация аристократии, аристократизация демократии». «…Американские Штаты представляют одно среднее состояние … Немецкий крестьянин — мещанин хлебопашества, работник всех стран — будущий мещанин. Италия, самая поэтическая страна в Европе, не могла удержаться и тотчас покинула своего фанатического любовника Маццини, изменила своему мужу — геркулесу Гарибальди, лишь только гениальный мещанин Кавур, толстенький, в очках, предложил ей взять ее на содержание.

С мещанством стираются личности, но стертые люди сытее; платия …  не по талии, но число носящих их больше … С мещанством стирается красота природы, но растет … благосостояние» [54].

В другом случае Герцен прямо  говорил об «огромном вине вперед», подразумевая при этом рост мелкой городской буржуазии. Шаг этот, однако, не мог иметь развития, поскольку  мещанство он считал окончательной  формой западной цивилизации. «Общий план развития, — полагал он, — допускает бесконечное число вариаций», а в «природе и в жизни нет никаких монополий». И если представители старых европейских народов, перенесенные на новую американскую почву, смогли создать новый народ, то почему «народ, самобытно развившийся, при совершенно других условиях, чем западные государства … должен пережить европейские зады?»

«Народ русский, широко раскинувшийся  между Европой и Азией, принадлежащий  каким-то двоюродным братом к общей семье народов европейских, он не принимал почти никакого участия в семейной хронике Запада. Сложившийся туго и поздно, он должен был внести или свою полную неспособность к развитию, или развить что-нибудь свое под влиянием былого и заимствованного, соседнего примера и своего угла отражения» [55].

Осторожная сдержанность формулировок в вопросе об особенностях русского общинного быта, лишь намеченная тема будущего развития, которое «импровизируется на тему прошедшего», — характеризуют эту работу Герцена. «Я не считаю мещанство окончательной формой русского устройства, того устройства, к которому Россия стремится и достигая которого она, вероятно, пройдет и мещанской полосой. Может, народы европейские сами перейдут к другой жизни, может, Россия вовсе не разовьется, но именно потому, что это может быть — может быть и другое» [56].

Информация о работе Политико-правовая идеология "русского социализма"