Роль вермахта в период интенсификации фашистской политики ограбления и порабощения (1942-1943 гг.)

Наиболее характерным  признаком роста народного сопротивления  в 1942-1943 гг. является расширение партизанского  движения. Так, если в конце 1942 г. боевая численность советских партизанских отрядов, поддерживавших регулярную связь  с Центром, составляла 120 тыс. человек, то к концу следующего года число  партизан превышало 250 тыс. человек, не считая многие сотни тысяч патриотов, помогавших партизанам, и партизанского  резерва. Боевая сила партизан вместе с тем значительно возросла и  в результате обеспечения их вооружением  и различными видами снаряжения, которые  во все больших размерах производились  советской оборонной промышленностью.

Характерным свидетельством эффективности действий советских  партизан является памятная записка  начальника оперативного тыла группы армий «Центр» своему командованию, датированная апрелем 1942 г. Генерал  Шенкендорф констатировал в ней, что партизаны [172] в отличие от периода конца 1941 — начала 1942 г, стали  действовать в составе крупных, хорошо организованных подразделений, вооруженных тяжелым стрелковым оружием и отчасти даже артиллерией. Хорошо подготовленные в военном  отношении, располагающие надежной информацией и постоянно пополняющиеся  за счет местного населения, партизанские подразделения обладали, по его оценке, в полном объеме боевой силой регулярных частей. Их разведка была отличной, а  радиотехническое оснащение достаточным.

Шенкендорф отмечал далее, что в оперативном тылу группы армий имелось значительное количество районов, в которых партизаны  являлись фактически хозяевами положения. В результате их активных боевых действий система коммуникаций немецких войск  находилась под постоянной угрозой, экономическая эксплуатация крупных  районов в значительной степени  затруднена, а практическое использование  важных для обеспечения потребностей вермахта предприятий поставлено под  вопрос, так как партизаны могли  в любое время прервать, их снабжение  горючим. В заключение он докладывал, что партизаны располагали уже  столь значительными силами, что  отражение их одновременных ударов по коммуникациям и службам тыла группы армий едва ли представлялось возможным, и требовал срочного выделения  войск для ликвидации «угрожаемого положения»{152}.

Одной из очень действенных  форм партизанской войны стали с  лета 1942 г. дальние рейды крупных  партизанских соединений, которые вносили  дезорганизацию и беспорядок в глубокие фашистские тылы и сковывали значительные силы оккупантов.

Вместе с принимавшим  все больший размах партизанским движением увеличились возможности  защиты гражданского населения от произвола  фашистских оккупационных властей. Количество и размеры занятых или контролировавшихся партизанами районов, из которых органы этих властей были выдворены, стали расти особенно быстро с начала 1943 г. Уже летом 1943 г. партизаны контролировали свыше 200 тыс. кв. км, то [173] есть около 1/6 всей оккупированной советской территории. К концу года только в Белоруссии под контролем партизан находилось более половины ее территории (около 109 тыс. кв. км){153}. Представители фашистских органов власти могли появляться в этих районах лишь под защитой сильных войсковых эскортов. Постоянная же их деятельность там была невозможна. В то же время партизанские районы сужали свободу маневра отступающих фашистских войск.

Большую роль в повышении  эффективности действий партизан играли центральное руководство партизанским движением, координация и согласованность  их действий с боевыми действиями войск. С образованием в конце  мая 1942 г. Центрального штаба партизанского  движения{154} и укреплением в результате возросшего оснащения партизанских отрядов радиотехническими средствами связей партизан с этим штабом, а  также со штабами партизанского  движения, созданными при военных  советах фронтов, возможности партизан по нанесению целевых, согласованных  с планами Советского Верховного Командования ударов по оккупантам возросли. Такая координация действий, и  прежде всего в ведении «рельсовой войны», позволяла иногда парализовать полностью важнейшие направления  немецкой системы связи и снабжения. Вместе с тем партизаны развертывали свои боевые действия, как правило, на главных операционных направлениях советских войск{155}. [174]

Партизанская война превратилась в фактор стратегического значения, который во все больших масштабах  оказывал свое влияние как на операции фашистских войск на фронте, так  и на мероприятия оккупационных  властей в тылу и сковывал значительные контингента войск..

Летом и осенью 1942 г. на охране коммуникаций в оккупированных советских  районах и для ведения борьбы с партизанами было использовано, по неполным данным, около 350 тыс. фашистских солдат.

В мае 1943 г. для этих целей  только по линии ведомства Гиммлера было выделено более 327 тыс. человек.

Более того, для борьбы с  партизанами в течение 1943 г, использовалось от 10 до 15% всех находившихся на советской  территории боевых подразделений и  частей.

Сложившаяся ситуация отвечала во многих отношениях тому определению  партизанской борьбы, которое Фридрих  Энгельс дал еще в 1870 г., характеризуя жестокость прусских войск при подавлении французского народного сопротивления. Он говорил, в частности, что стоит  только разбудить дух народного  сопротивлениями тогда даже армии  в 200 тыс. человек не смогут добиться быстрых успехов при оккупации  вражеской страны. Очень скоро  наступит время, когда их отряды окажутся слабее тех сил, которые им сможет противопоставить обороняющаяся сторона. Как скоро это случится, зависит  от размаха народного сопротивления.

Если же население занятых  врагом районов поднимет восстание  или даже станет только более или  менее (регулярно нарушать его коммуникации, то рамки действенности вторжения  станут еще хуже{156}. Именно это и  проявилось в особо широких масштабах  в условиях социалистической народной борьбы против фашистского оккупационного режима.

Вместе с тем отвлечение для борьбы с партизанами крупных  сил, учитывая положение на германо-советском  фронте, становилось все более  затруднительным. Фашистское командование передислоцировало поэтому целый  ряд запасных воинских частей, учебно-полевых [175] дивизий и частей выздоравливающих в оккупированные советские районы.

Кроме того, после поражения  на Волге было значительно расширено  использование в тылу воинских подразделений  сателлитов фашистской Германии вместо немецких частей. Однако это мероприятие, вследствие очевидной усталости  солдат и части офицеров от войны, не дало ожидаемых немецким командованием  результатов.

Такое положение дел вынудило фашистские власти к проведению определенной модификации характера и способов действий в оккупированных районах. Кризисное положение, в особенности  с людскими резервами, привело к  тому, что начатое в 1941 г. осуществление  фашистских планов истребления славян путем массового уничтожения  сотен тысяч советских военнопленных  и мирных граждан уже не могло  быть продолжено в прежних масштабах. Эти планы, однако, не были отменены, они осуществлялись лишь более «рационально». Уничтожение голодом и прямым умерщвлением было заменено уничтожением трудом; неприкрытой формой осуществления  этого принципа являлась депортация сотен тысяч «нежелательных»  и «подозреваемых» в связях с  партизанами советских граждан  из оккупированных районов в фашистские концентрационные лагеря.

Становящееся все более  критическим положение на германо-советском  фронте и быстрый рост народного  сопротивления вынудили оккупационные  власти прибегнуть в усиленных масштабах  к попыткам завуалировать в глазах населения характер и цели фашистского  режима принуждения с помощью  политических уловок и пропагандистских маневров. Они были направлены прежде всего на то, чтобы разрушить тесные узы дружбы советских народов  путем усиленного раздувания националистических тенденций и демонстративной  поддержки возникших с благословения  оккупантов буржуазно-националистических организаций и марионеточной  администрации в районах, недавно  воссоединенных с СССР. Для них  было характерно стремление побудить население к коллаборационизму  посулами определенных послаблений  и льгот в целях создания свободы  маневра для оккупационного режима и получения дополнительных [176] сил  и средств в борьбе с Советской  Армией и партизанским движением. Эта  политика, проводимая представителями  министерства Розенберга, пропагандистскими  органами и другими ведомствами, активно поддерживалась и целым  рядом военных учреждений, которые  наиболее отчетливо понимали критическое  положение фашистских войск и  оккупационного режима.

В этой связи необходимо отметить, что буржуазная историография расценивает  это обстоятельство почти исключительно  как проявление «гуманного отношения» указанных организаций к советскому населению. Особый упор при этом делается на различную оценку отдельными органами фашистского аппарата власти вопросов тактики в осуществлении целей  оккупационного режима, особенно после  провала стратегии молниеносной войны. Однако из имеющихся документов и других достоверных источников следует, что не гуманные побуждения, а растущая забота о сохранении награбленного, становящееся все более трудным  поддержание «нового порядка» в  оккупированных районах и страх  перед возможностью истощения ресурсов фашистской Германии были истинными  причинами некоторого изменения  тактических приемов и возникновения  вышеупомянутых разногласий.

В них перед лицом все  более обостряющегося кризиса государственно-монополистической  системы отчетливо отражались конфликты, возникающие между отдельными группировками  господствующих классов по различным  вопросам, в том числе и по оккупационной  политике. На редких случаях, когда  отдельные представители оккупационных  властей относились к советскому населению с буржуазно-гуманистических  позиций, даже не стоит останавливаться, так как в оценке режима в целом  и преследовавшихся им целей это  не играло никакой роли.

В качестве концепции, характерной  для значительного большинства  представителей тех самых «оппозиционных сил», которые буржуазной историографией сознательно выдвигаются на первый план, следует скорее рассматривать  тот холодный расчет, который ясно виден в уже приводившемся  докладе инспектора по военно-промышленным вопросам Украины генералу Томасу, где подчеркивалось: для того чтобы  украинец [177] мог работать, его необходимо поддержать физически, и не из соображений сентиментальности, а из трезвых хозяйственных расчетов. Этот вид утилитаризма в соединении с бесчеловечной жестокостью являлся характерным для действий и методов фашистского оккупационного режима в течение всего периода его существования. Однако усилия оккупантов не увенчались сколько-нибудь существенным успехом. Созданные ими на различных уровнях — в различных районах, по разному принципу — так называемые «органы самоуправления» оставались в глазах основной массы населения фашистскими подручными организациями и поэтому в большинстве случаев бойкотировались. Так же обстояло дело и с возникшими по указанию и при прямой поддержке оккупационных властей буржуазно-националистическими организациями, количество членов которых ограничивалось кучкой колеблющихся оппортунистических элементов и приверженцев враждебных народу классов. Благодаря активной политико-разъяснительной работе, проводимой партизанами и центрами сопротивления в городах и на предприятиях под руководством партийных органов, а также в результате пропагандистской деятельности политорганов Красной Армии население очень скоро распознало истинный характер махинаций оккупантов и их буржуазно-националистических лакеев и, как это показал дальнейший рост партизанского движения в течение 1943 г. в районах с большинством нерусского населения{157}, усилило борьбу против преступного режима.

Так же как и стремление оккупантов удержать население от борьбы против них с помощью политической демагогии, провалились их попытки  подавить ее путем усиления массового  террора, направленного прежде всего  на то, чтобы парализовать деятельность партизан, ударная сила которых к  лету 1942 г. возросла настолько, что фашистское руководство было вынуждено включить борьбу с ними в качестве отдельного пункта в свои оперативные планы  и начать разработку новых специфических  форм ведения боевых действий против партизан.

В связи с этим была проведена  и реорганизация [180] вооруженных  органов оккупационных властей  для подавления народного сопротивления. В соответствии с подписанной  Гитлером .18 августа 1942 г. директивой № 46 ответственность за борьбу с партизанам в рейхскомиссариатах возлагалась  на Гиммлера, причем командующие войсками обязывались оказывать соответствующим  старшим эсэсовским и полицейским  начальникам районов не только помощь средствами связи и снабжения, но и поддержку подчиненными им частям»  и подразделениями. Директивой одновременно предписывалось усилить эсэсовские и полицейские силы в рейхскомиссариатах, а их находящиеся на фронте соединения и части по возможности быстрее  снять с передовой и передать в распоряжение рейхсфюрера СС для  выполнения специальных задач.

Этот прецедент, без сомнения еще более усиливший роль Гиммлера и СС в осуществлении проводившегося против населения оккупированных советских  районов массового террора, являлся, однако, менее всего выражением междуведомственной борьбы СС и вермахта, как это  подчеркивается некоторыми буржуазными  авторами. Он свидетельствовал скорее о стремлении усилить действенность  террора путем более целесообразного  и централизованного использования  имеющихся в распоряжении органов  оккупационных властей вооруженных  сил и средств, а также по возможности  исключить параллелизм прежде всего  в вопросах борьбы с партизанами. В ходе этой реорганизации часть  эсэсовских подразделений была включена в состав специальных частей по борьбе с партизанами, а их органы управления размещены в рейхскомиссариатах в качестве региональных командных  инстанций полиции службы безопасности и СД.

В районах боевых действий, находящихся в ведении военных  властей, процесс реорганизации  носил иной характер. Директива № 46 возлагала общее руководство  по борьбе с партизанами в прифронтовой полосе на оперативный отдел генерального штаба, возглавлявшийся Хойзингером, и подчиняла ему, а соответственно и командующим войсками, все полицейские  силы, дислоцирующиеся в прифронтовом районе. Одновременно прямая ответственность  за проведение карательных операций, которая до тех пор лежала в  большинстве случаев на [181] начальниках оперативных тылов, была возложена непосредственно на командующих армиями и группами армий..