Категории комического у Шукшина

     Неоьбходимо также отметить использование иронии в произведениях В. Шукшина. Впрочем, главгол «использование» не совсем уместен, поскольку все произведения Шукшина буквально пронизаны иронией. Эта ирония исходит, прежде всего, из характера самого В. Шукшина, его отношения к жизни. Думается, что подобная «защитная» реакция» Шукшина на внешний мир наложила свой отпечаток на творчество писателя.

     Ирония переводится с греческого «eironeia», буквально — притворство. Ирония есть поношение и противоречие под маской одобрения и согласия; явлению умышленно приписывают свойство, которого в нём нет, но которое надо было ожидать. «Иногда, притворяясь, говорят о должном, как о существующем в действительности: в этом состоит ирония» [7, c. 166]; Ирония — «...лукавое притворство, когда человек прикидывается простаком, не знающим того, что он знает» [46, c. 381]. Обычно иронию относят к тропам, реже — к фигурам стилистическим.

      - На кудыкину гору. Слыхали такую?  Там курорт новый открылся... Вот я туда первый раз и смазал лыжи. («Печки-лавочки»)

     Намёк на притворство, «ключ» к иронии содержится обычно не в самом выражении, а  в контексте или интонации, а  иногда — лишь в ситуации высказывания. Ирония — одно из важнейших стилистических средств юмора, сатиры, гротеска. Когда ироническая насмешка становится злой, едкой издёвкой, её называют сарказмом.

     -  Тебе прямо   оперуполномоченным  работать, отец, - сказал  Егор.  - Цены  бы  не  было.  Колчаку не  служил  в молодые годы?  В контрразведке белогвардейской? («Калина красная»)

     Ироническое отношение предполагает превосходство  или снисхождение, скептицизм или  насмешку, нарочито запрятанные, но определяющие собой стиль художественного  или публицистического произведения («А поутру они проснулись…, «Энергичные люди») или организацию образности (характера, сюжета, всего произведения, например в «До третьих петухов»). «Скрытность» насмешки, маска «серьёзности» отличают иронию от юмора и особенно — от сатиры. 
 
 
 

     2.3. Комические персонажи 

     Шукшин  так говорил о задаче, которую  он ставит перед собой: «… как только принимаюсь работать – писать рассказ, снимать фильм, тотчас передо мной являются две трудности: жизнь человека внешняя (поступки, слова, жесты) и жизнь души человеческой, потаённая дума, его боль, надежда, то и другое вполне корректно, реально, но трудно всё собрать вместе, трудно обнаружить тут логику, да ещё  «прийти к выводу».

     Так и получается. Человек у Шукшина  подвергается целостному художественному исследованию. Наум Кречетов («Волки», 1967) характеризуется автором как «расторопный мужик, хитрый и обаятельный». В ходе действия раскрываются отталкивающие качества кречетовского «обаяния»: жестокость, наглость, вероломство хищного собственника. Шукшин оставляет конфликт Наума Кречетова с зятем неразрешенным, ограничившись очерком нравов, хотя логика действия вела к сатирическому обличению. Тип Наума Кречетова предваряет появление Губошлепа из «Калины красной» и «энергичных» («Энергичные люди»), которые изображаются глубоко чуждыми нашему обществу: конфликт выявляет порочную сущность паразитов и приобретателей.

     В повести «Там вдали» (1966) история  падения Ольги Фонякиной, связавшей  свою жизнь с ворами и спекулянтами, дана описательно. Лица, окружающие героиню, лишь названы. Эту ситуацию можно назвать прологом «Калины красной» или «Энергичных людей». Рассказ «Ванька Тепляшин» (1972-1973) о бегстве из больницы героя, обиженного вахтером, сюжетно предваряет остро обличительный публицистический очерк «Кляуза» (1974). В нём автор, обращаясь к читателям с вопросом «Что с нами происходит?», требует от них не только немедленного ответа, но и прямого участия в общественно значимом деле разоблачения мздоимцев.

     «Последние  произведения Шукшина как бы собирают воедино замеченные ранее отрицательные явления, типы, ставшие теперь предметом социально-психологического анализа и художественного обобщения. Формы сатиры Шукшина кристаллизуются как органичные природе творчества писателя, заостреннее выражая его типологические черты: синкретизм, полифонию, характерологию, цикличность». [42, c. 89]

     Присутствует сложность исследования комичного В. Шукшина, чье искусство всегда сопротивлялось любому вольному или невольному стремлению упростить его, выпрямить или разъять на части, каждый раз, вопреки всему, подтверждая свою цельность. Наибольшую трудность поэтому составляет анализ внутренней динамики характеров и ситуаций, превращения их в комедийно-сатирические. Выявление сатирической сути характера протекает совершенно логично в пределах избранного сюжета, сохраняющего свою целостность. Первоначально намеченная, ярко выраженная драматическая ситуация в своем развитии обнаруживает комедийные элементы, сдвиги, а порой резкую смену качеств.

     Сложен характер Князева («Штрихи к портрету»), самоотверженного поборника идей целесообразности, рационального использования свободного времени. Вспомним рассуждения героя об использовании человеческих возможностей («каждый… кладет свой кирпичик…») или «Опись жизни», сделанную им. Человек суровый, лишенный чувства юмора, Князев аскетически предан своему избранничеству – учить, исправлять, указывать людям путь спасения от заблуждений и плохого поведения. Кажется, все в Князеве – от его трудной судьбы, аскетической преданности идеям совершенствования человечества до его избранничества – исключает само предположение о комизме, не оставляя никаких оснований для сатиры. На самом деле комедийное  характера  Князева заключено в его подлинной сущности, в его собственном «я». Человеческая несостоятельность Князева опровергает претензии персонажа на роль учителя и духовного врачевателя.

     Самомнение  Князева, сознание собственной непогрешимости, нетерпимость, эгоцентризм, амбициозность  – черты разрушения и гибели личности – выявляются в рассказе со всей определенностью. Всматриваясь в Князева, обнаруживаешь в его словах, деятельности какое-то недружелюбие, презрение к окружающим.

     И тем не менее, многие персонажи тяготеют к типу Князева, соотносятся с  ним, так или иначе вовлекаются  в его орбиту. Так, Баев, «крепкий мужик» Шурыгин, «непротивленец» Макар Жеребцов… В каждом из них мы угадываем варианты живучего типа Князева. От Князева тянутся нити к деревенским «знатокам» - Кудряшову («Психопат», 1973) и Глебу Капустину («Срезал»). Всем этим героям свойственно некое мессианство, вероучительство, гордое сознание своей непогрешимости и неограниченного права всех и вся обличать. Удел непризнанных, непонятых? Нет. В этих персонажах можно, конечно, разглядеть традиционные черты. Какая деревня или город обходились без своего блаженного или пророка, мудреца или дурачка? Но Шукшина в данном случае интересуют не исконные черты деревенских книгочеев, а типы, сложившиеся в новых социально-исторических условиях, пути их формирования и развития. Яростные противники мещанства, корыстолюбия, приобретательства, невежества в действительности выступают как утописты, догматики, новоявленные невежды. В судьбах таких героев Шукшин воплощает драму социальной изоляции, показывая ее логическое завершение в комедии человеческой несостоятельности.

     В этих трагикомедиях изображено преимущественно  то состояние сознания и духа, которое  порождается изоляцией личности и несет в себе черты самоотрицания. В случае с Баевым средства сатирического  отрицания очевидны: «исповедь» героя  корректируется автором-повествователем, ирония которого образует второй план нравственно-эстетической критики. Напыщенные самооценки Баева снимаются, высвечиваются истинные качества персонажа – жулика, крохобора, мздоимца. Достигается разоблачение Баева также посредством столкновения стилистически разноплановых голосов и речевых потоков: самодовольного, нагловато-глупого – баевского и иронически спокойного – авторского.

     «Люди, они ведь как –  сегодняшним днем живут, - рассуждал  Баев. – А жизнь  надо всю на прострел брать. Смета!.. – Баев делал выразительное лицо, при этом верхняя губа его уползала куда-то к носу, а глаза узились щелками… Смета!.. какой же умный хозяин примется рубить дом, если заранее не прикинет, сколько у него есть чего… А то ведь как: вот размахнулся на крестовый дом – широко жить собрался, а умишка, глядишь, на пятистенок едва-едва. Просадит силенки до тридцати годов, нашумит, наорется, а дальше – пшик». «Баев всю свою жизнь проторчал в конторе… все кидал и кидал эти кругляшки на счетах, за целую жизнь, наверно, накидал их с большой дом».

     «Крепкий  мужик» Шурыгин не сразу узнается как сатирический тип. Его упрямство, глупость, самомнение раскрываются в  эпизоде разрушения церкви. Зловещие следы «деятельности» Шурыгина отнюдь не доказательство его правоты или победы над разумом и здравым смыслом. Осуществление его разрушительных замыслов вопреки протестам окружающих – мнимая победа. Шурыгин посрамлен, осужден своими близкими, односельчанами, и только из упрямства он не желает признать своего поражения. Читателю ясны социальная опасность и цена «раскованности» подобных натур.

     Именно людей ищущих, мечтательных, чем-то увлечённых, лишённых зависти и корысти и ценил Шукшин. «Их отношение к миру ничего общего не имеет с мещанской психологией тех, кто привык на всё смотреть с точки зрения личной материальной выгоды». [30, c. 96] Шукшин, художник социально чуткий, заметил в жизни и сделал достоянием литературы разнообразные типы людей, которые долгое время оставались незамеченными. Ему удалось воссоздать в своём творчестве атмосферу образа жизни.

     Созданные Шукшиным типы осознаются нами как  комедийные или сатирические только лишь в действии или в финале. Примером могут быть характеры Князева, Шурыгина, Капустина, логика развития которых заключается в саморазоблачении, обнаружении собственной несостоятельности, своей отрицательной сущности – в самоопровержении.

     Действие  в этих произведениях развертывается в двух планах: как внешнее, видимое  на поверхности, и внутреннее, раскрывающее сущность характера, обусловливающее  закономерность его развития. И хотя мы не можем резко разграничить явление и сущность, но представлять себе эти различия необходимо.

     Рассказ о Шурыгине и Глебе Капустине  совершенно конкретен. Случай с Капустиным можно было бы свести  к досадному  недоразумению или даже курьезу – «экзамен на чин». Но здесь как раз внутренняя логика действия обнаруживает духовную несостоятельность персонажей.

     Персонажи В. Шукшина находятся часто «на  грани» между серьёзным и смешным, между комедией и драмой, потому что эти характеры не окончательно сложились как исторические.

     Но  как же среди такой неопределённости читатель всякий раз безошибочно  выделяет подлого героя, симпатизирует  простому и отрытому и, самое главное, смеётся над тем, что Шукшин и  хотел изобразить комично? «Я не понимаю, почему, у Шукшина, - писал Ершов, - в отличие от других сатириков совсем не нужно ничего домысливать, додумывать? Здесь всё как на ладони, пороки общества не выделены на страницах списком, но в голове укладываются именно так. Значит что-то скрыто в самом тексте, что-то, что не видит читатель, но что воздействует на него». [26, c. 102]

     Шукшин  реализует возможности комичного в очерке, повести и фантастической сказке, умело используя в каждом из этих жанров нужные языковые средства для достижения задуманного эффекта. Комическое в текстах писателя встречается в формах юмора (ранние произведения) и сатиры (позднее творчество). При этом для достижения большего эффекта Шукшин использует различные приемы комизма: физическое существо человека; комизм питья и опьянения («Энергичные люди», «А поутру они проснулись..»); комизм сходства и отличий; человек – вещь; поведение; алогизм; пародирование; посрамление воли; одурачивание; преувеличение; языковые средства и др. Так, творчески преобразуются, видоизменяются в многожанровом единстве традиционные принципы и приемы сатиры – аллегория, гротеск, карикатура, подчиненные целям драматизации и заострения социально-психологического анализа.

      В ранних рассказах Шукшина (наиболее значительные из них – «Степкина  любовь», «Сельские жители», «Демагоги», «Гринька Малюгин» и др.) важнейшие средства комизма - речь героя, посрамление воли, пародирование. Чаще других персонажей в произведениях 1-ой половины 60-х годов встречается тип, названный писателем «светлая душа». Это, в основном, крестьяне, живущие «по совести» и воспринимающие малейшие нарушения общечеловеческих моральных принципов болезненно.

      Особенно  широкие возможности для достижения в художественном тексте комического  эффекта предоставляет использование  «народной речи». В. Шукшин, сам владеющий такой речью в совершенстве, наделяет ею и героев. При этом нередко автор использует для достижения комического эффекта синтез средств: кроме речевых, - приемы, например, «одурачивания»

      В ряде ранних рассказов Шукшин обращает внимание читателей на особенности внешности персонажа, чаще – на «несуразность» его внешнего портрета («Гринька Малюгин», «Воскресная тоска», «Стенька Разин» и др.). Странности внешнего вида персонажей, «физическое существо человека» смешны не сами по себе - комичны ситуации, в которых оказываются герои, нередко - вследствие особенностей внешности. Вызывает смех у большинства и их жизненная философия - желание жить «по душе».

      В поэтике поздних рассказов Шукшина  произошли ощутимые изменения, связанные, по словам самого писателя, «с более трезвым взглядом на жизнь». Прежде всего, центральной становится тема, определенная самим автором так: «Душа болит…». Юмор вытесняется сатирой, - это вносит изменения в типологию персонажей и характер комического начала в текстах: утверждаются ранее заявленные типы героев («хам», «чудик»), появляются новые персонажи - «крепкий мужик» (житель села) и близкие ему по мироощущению «энергичные люди» (городские жители), «социальный демагог», «демагог чувств», расширяются средства комизма.